е провидцы! Хрустальным шаром случайно не пользуетесь?) Главный положительный герой (назовём его Иван Храбрецов, по прозвищу Храбрец), русский бизнесмен, а по совместительству разведчик, внедряется в экипаж российско-американской космической станции, которую американцы хотят затопить. В него моментально влюбляется американка сербского происхождения, назовём её Милена Малич. Иван и Милена вдвоём умыкают станцию и сажают её на Луну. За это Милене специальным указом Президента даруется российское гражданство, которое она принимает с радостью и гордостью, как третьеклашка пионерский галстук. Высадившись на Луне, герои не обнаруживают никаких признаков, что тут побывал Армстронг с его звёздно-полосатым флагом. Америка в ответ крепко злобится: «Мы будем мстить, и наша мстя ужасна будет!»
Главного отрицательного героя зовут Стив, и он, само собой, америкос из америкосов. С помощью предателей России, носящих прибалтийские фамилии, Стив устраивает диверсии — аварии на производстве космической техники, но это так, мелочи, его более серьёзный вклад в борьбу против России заключается в том, что он подменяет чертежи, и вместо экскаваторов для разработки лунного грунта на Луну прибывает партия роботов-убийц, которые начинают гоняться за русскими. Только нашим уникальным программистам удаётся остановить этих монстров и даже поставить их на службу челове… то есть России. Плюс Индии и Китаю. Такова, по мнению автора синопсиса, наша дружная семья, которая по ходу последующих романов должна покорить Марс, а за ним и другие планеты Солнечной системы. США найдут свой конец в третьем-четвёртом романе серии. Их исключат из ООН, в ответ на что они развяжут ядерную войну. После войны на их злосчастном континенте останутся разрозненные банды и (почему-то) наркокартели. В то время как Россия хотя и пострадала, но, ведомая Президентом (он, конечно, неуязвим), исполнена боевого духа и воли к новым свершениям.
Действие призваны разнообразить коварные и злые (вы не поверите) МАРСИАНЕ (о да! о да!) Вообще, инопланетян в сюжете как жильцов в коммуналке, причём все они дико высокоразвитые и сильные, но каждый их разряд обладает какой-то особенностью, которая позволяет русским их победить. Ну, прям-таки «План 9 из открытого космоса», где у лазерных пистолетов пришельцев вечно заедает курок…
Произнеся мысленно: «План девять из открытого космоса», — я поняла, что мне всё это дело напоминает. Прославиться в качестве современного Александра Беляева вроде бы неплохо, но в качестве отечественного Эда Вуда?.. Но нет, я не сразу сдалась. Я переписала целый кусок из вступления, сотворённого инженером; пересоздала синопсис, сделав упор не на идеологии, а на приключениях, и постаралась превратить героев из бумажных иллюстраций журнала «Крокодил» в людей с той степенью реалистичности, какую только позволяет популярная, однако не мусорная, литература… Короче, происходили какие-то трепыхания, но в итоге ничего не вышло. Однако я не исключала возможности, что издательство договорилось с кем-то ещё. И высматривала конечный продукт в книжных магазинах, прикидывая: не буду ли страдать от того, что кто-то другой воспользовался шансом, который я по своей глупости или принципиальности, или глупой принципиальности профукала?
Судя по тому, что продукт не появился, Моцарту с его Сальери не удалось поймать тренд. А вскоре и издательство перестало существовать. Если что, я не связываю эти два факта.
Однако опыт есть опыт. Я-то воображала, что гострайтера с моим стажем ничем уже не удивить, но то, что издательство может планировать какую-то концепцию и под неё подыскивать исполнителей, оказалось открытием. По-своему освежающим. Освобождающим от ряда волнений. Совсем недавно я терзалась: «Почему мои романы не печатают?» Теперь открылась подоплека происходящего: издательства отказывали мне не потому, что мои произведения были слишком плохи, однако и не потому, что они (как я утешала себя, знакомясь с особо смачными образцами продукции отказавших) были для них слишком хороши. Просто одно берут, а другое нет. И это — результат сложных внутрииздательских игр и выкладок, не имеющих отношения ни к читательской реальности, ни к представленному тексту. Впоследствии знакомые редакторы признавались: иногда потрясающие по силе воздействия романы не находят применения нигде, кроме интернета, а иногда с помощью колоссальных усилий доводится до более-менее полноценного уровня и выходит из печати такое, что осмеяли бы и в максимально снисходительном литкружке. Почему? А черт его знает. Сотрудники среднего звена об этих играх могут только строить догадки, да и то отрывочно. А сотрудников крупного звена у меня в друзьях не водилось.
Отсюда вывод: если бы я строчила каждый месяц по роману в разных стилях и в разных жанрах и рассылала бы во все доступные издательства, то, согласно теории вероятностей, что-то из этого кому-то в какой-то момент могло бы подойти. Если бы некий доброжелатель просветил меня об этом до начала литнегритянской карьеры, я, пожалуй, вложила бы в это занятие столько же времени и энергии, сколько поначалу в Двудомского. Но мне как-то расхотелось проделывать такие эксперименты над своим даром… А главное, чего ради? По мере наблюдения за тем, как делается писательская слава, я становилась всё более цинична и пофигична. Во всяком случае, перестала считать, что вышедший в крупном издательстве роман — это знак отличия, медаль на грудь. Я как-то вообще переставала видеть в издательствах инстанцию, оценивающую качество текста. Их функция — зарабатывание денег, при чем тут литература?
Ну, а если бы мне преподнесли на блюдечке эту самую возможность напечататься в крупном издательстве, отказалась бы я? Вот тут, читатель, ты меня подловил: ясен пень, не отказалась бы. Даже цинично понимая, что достоинства моего текста тут ни при чем. Что поделать, общество любит цацки! Я тоже их люблю — и если бы мне их дали, с удовольствием повесила на себя. А из какого мусорного ящика их вытащили, необязательно докладывать всем и каждому.
Глава 16Шестнадцатое правило Ван Дайна
И всё-таки писать то, что от меня требовали, здорово надоедало. Поэтому, наверное, наилучшей, самой приятной моей работой стал роман, который мне пришлось писать максимально поверх сюжета, изменив мотивировки действующих лиц… Честное слово, именно пришлось! То, что в очередной раз сотворил Двудомский, воплощать на бумаге, да ещё предлагать нашему не слишком законопослушному читателю, у меня просто не поднялась рука. Потому что, судя по синопсису, наши менты получались ничем не лучше бандитов: в ответ на похищение мэра города и его дочери подчинённые майора Пронюшкина похищали родственницу главного бандита (улик было недостаточно для его ареста) и принимались её пытать и создавать невыносимые условия («Мучения и истязания», — менторским тоном произнёс внутри меня голос судмедэксперта). Нет, конечно, интересно было бы понаблюдать, что происходит с психикой блюстителя закона, который становится на одну доску с отморозками, заимствует их методы — и в финале превосходит их в злодействе. Завораживающий триллер… Но как быть с майором Пронюшкиным? В других романах серии он мог кое-где пойти в обход закона ради торжества справедливости, мог ради очередной любовницы обмануть жену, но ни при каких обстоятельствах я не видела в нём человека, способного — во имя чего бы то ни было! — хладнокровно пытать женщин. Это получится уже какой-то новый майор Пронюшкин. Такому я не подам руки. А мне с ним, между прочим, жить ещё не знаю сколько романов.
Уже по дороге домой я знала, что такой детектив я писать не буду. А какой буду? Буду — роман-водевиль, комедию положений, где страшное оказывается бутафорским, а пытки — фальшивыми. В центре его будет та самая бандитская родственница — крутая бизнесменша, которая держит в кулаке весь маленький городок, отчасти благодаря своему брату, который её тоже боится. И при этом есть у неё секрет: она — любительница садомазохистских наслаждений… До «Пятидесяти оттенков серого» было ещё как до луны пешком, но я и не стремилась пролагать в отечественном детективе новую колею. Достаточно того, что моя версия меняла характер происходящего.
Соответственно пыткам изменились действующие лица. Бандиты из грозных отморозков, на которых пробы негде ставить, превратились в придурковатых разбойников из сказок Карела Чапека. При общем идиотизме происходящего вопрос о служебной этике уже не стоял. Отмечались, правда, и захват заложников, и даже убийство (ну да, ни один из современных детективов не обходится без убийства, это вам не Агата Кристи и не Конан Дойл, которые позволяли себе, о позор, писать о похищении алмазов), но убийство давнее, происходящее не на глазах у читателя… Короче, это был случай, когда я чуть ли не полностью похерила авторское видение. И дала себе волю.
Роман запомнился не только вольной трактовкой сюжета, но и тем, что при работе над ним на диво расцвела моя продуктивность. Из-за внятного понимания, что и как хочу написать? Или, когда по-настоящему усадишь себя за произведение с твёрдым намерением вот именно сейчас выдать на-гора те самые требуемые двадцать тысяч знаков, то именно тогда оно кристаллизируется, из расплывчатого и непонятного чёрт-те чего превращается в очень даже внятное развитие двух-трёх основных линий? Если обычный литнегритянский процесс превращался в «ну-ка, сяду я и понемногу начну разгребать эту тягомотину», то в процессе работы над Самым Весёлым Романом не редкостью было такое:
— Так, двадцать тысяч знаков уже есть, но почему бы не написать ещё четыре? Как раз закончу эпизод, а то ведь к завтрашнему дню что-нибудь да забудется…
Стоит ли упоминать, что роман был закончен раньше срока? И хотя он не сорвал аплодисменты, результат был вполне приличный — обыкновенный мой результат: роман принят без поправок и прописался среди творений Двудомского, гонорар получен. Что же ещё?
Ну, хотя бы то, что это был единственный мой двудомский, которого я обнаружила на лотке среди подержанных книг. И купила: уж очень жаль стало его, пылившегося среди произведений чужих и безразличных. По-видимому, чем интереснее мне писать детектив, тем меньше читательского интереса он вызывает. Может потому, что тем меньше он похож на детектив? Впрочем, возможно, то, что я писала за Двудомского, и вовсе не заслуживало звания детектива. По крайней мере, так сказал бы суровый Ван Дайн…