И, в завершение, обращаюсь к литсоветовскому коллеге, комментарий которого стёрла — честное слово, не по злобе, а нечаянно, нажав не на ту кнопку, намереваясь как раз ответить. Отвечаю сейчас — во всеуслышание. То, что вы назвали мой род занятий «интеллектуальной проституцией», меня совсем не обидело, напротив — спасибо за хорошую, хотя и запоздалую идею: назови я свои микромемуары «записками интеллектуальной проститутки», их ожидал бы вящий успех! Увы, картина, которая вырисовывается в вашем освещении, не соответствует действительности: так и представляется смазливая холёная штучка, которая, отвергнув нормальный семейный очаг, идёт на панель в поисках шальных денег. Мой случай иной. Представьте себе старую деву… ну, не буквально старую, не восьмидесяти лет от роду, но уже совсем не двадцати пяти. И не двадцати девяти, и не тридцати даже… Глядя в зеркало, она видит, что не уродлива; ей дарят цветы, целуют ручки, отпускают комплименты её внешности и душевным качествам — и, тем не менее, никто не позвал её ни под венец, ни в постель. Подружки удивляются: «Что этим мужикам надо?» А тело девственницы звенит от гормонов, её распирают яйцеклетки, которые могли бы стать прекрасными мальчиками и девочками, она готова заселить своими детьми целую деревню, целый городской район! А у неё впереди — ничего кроме климакса. Она уже думает, что все, включая зеркало, ей лгут, что она с личика сущий крокодил — но разве только красавицы имеют право на детей? И вот она решается: выходит на улицу и отдаётся первому, кто посмотрел на неё благосклонно. И как же ей приятно услышать: «А ты, знаешь, баба что надо!» В точности, как мне приятно было услышать, что я в издательстве числюсь одним из лучших авторов…
Василий Васильевич Розанов такую девственницу, помнится, оправдал. У вас, читатели мои, может быть другое мнение, вы имеете право бросить в неё — то есть в меня — камень… Бросайте, не стесняйтесь! Ваши камни для меня — драгоценные. Каждый из них я тщательно рассмотрю на просвет, потрогаю грани. Возможно, какие-то войдут в мозаику моего очередного романа — о литературных неграх… Который, само собой, никто не издаст.
Ну а покамест вы отправитесь за новой партией камней, автор напишет следующую часть повествования.
И следующая часть была написана! За ней ещё, и ещё, и ещё… Первые наброски этой книги легли в сеть. И до сих пор там болтаются, плодясь на разных ресурсах. Оказалось, это тоже слава. Правда, не та, что я хотела.
Глава 23Собачья тема и чуть-чуть религии
Моя книга о ведьме, по-видимому, удовлетворила взыскательный вкус Розеткина, ставшего Андреем Током, потому что Алла снова обратилась ко мне. Ток готовился к новому прорыву: количество его литнегров увеличивалось, количество романов росло. Для упрочения популярности неплохо бы написать киносценарий… Вот по этому поводу я и была звана в гости к Алле. К тому же мы стали почти соседками: она переехала на расстояние одной станции метро от меня. Осваивала новое жильё — и новую жизнь с Волком… Позвольте, каким ещё Волком? Ну да, был у неё какой-то мужчина, о котором она не однажды упоминала в нашей переписке, но при чём тут он, когда Алла восторгается Током, проникнута Током, делает всё, чтобы вывести Тока в первый ряд популярных русских писателей? Я-то была уверена: здесь что-то личное… Ну ладно. Схожу — погляжу, что там за волки в её лесу водятся.
Был серый летний день, влажный и прохладный, но без дождя. Были длинная джинсовая юбка и серый свитер с текстильными узорами в виде пухлых деформированных цветов — на мне. Алла — похудевшая, закудрявившаяся от влажности ещё больше обычного — семенила рядом своими быстрыми ножками и рассказывала, как трудно пробиться в сценарном деле.
— Если сценарий приходит самотёком, — повествовала Алла, упоённо приглушив голос, словно рассказывала страшилку в пионерлагере, — его берут и прямо в корзину выбрасывают.
— Неужели и читать не станут? — подыграла я с ахающим подвыванием на конце. Впрочем, по-настоящему Алла меня не запугала: во-первых, я не собиралась становиться сценаристом (имеется в виду, сама за себя), а во-вторых, известие, что в каком-то творческом сегменте всё схвачено исключительно для своих, в тесном междусобойчике, откровением стать не могло. Для меня это уже было нормой, и если что царапало слегка — только напоминание о моей прежней лупоглазой наивности, заставлявшей рассылать свои романы по издательствам и верить, что их вот так просто возьмут и напечатают.
— Да какое там читать! От Андрея и то не сразу берут. Нужно, чтобы одобрил режиссёр. Ты, наверное, слышала о таком режиссёре — Хунде?
«Хунд» по-немецки «собака». На таком уровне язык, который учила в школе, я ещё помню. Волки, собаки… Бестиарий какой-то.
— Нет. Ничего его не смотрела.
— Он начинающий, но уже награду завоевал на международном конкурсе… Но знаешь, заносчивый такой! Рвётся в соавторы сценария. Из ведьмы сделал держательницу воровской «малины», и там ещё целое бандитское гнездо, и вместе они потрошат главного героя. Главный герой у него — тоже не бизнесмен, а бандит. Криминальная драма конца девяностых…
— Послушай, но ведь это испортит сюжет! Лучшие ужасы — когда страшные события происходят с совершенно обычными людьми в совершенно обычной обстановке. А если сделать так, как Хунд хочет, читателю, то есть зрителю, трудно будет сочувствовать преступнику…
— Ты всё правильно понимаешь! — провозгласила Алла, от избытка чувств наступив в лужу и обрызгав низ моей юбки. — Вот и Андрей то же самое сказал. Ты знаешь, он такой нравственный! Никогда не учит злу, не делает героем злодея. Его единственное что мучает, что приходится выводить в своих произведениях нечистую силу…
— А что такого?
— Для души нехорошо, — убеждённо сказала Алла.
Надо сказать, во времена, к которым относится описываемый эпизод, церковь ещё не размахивала банхаммером, пытаясь запретить всем всё подряд, от Хэллоуина до абортов: она была тогда гораздо добрее и запрещала всё подряд только своим последователям. Из неё доносились даже голоса, убеждавшие, что искусство — это всего-навсего искусство, оно не грех и не надо путать его с реальным поклонением тёмным силам.
Алле, склонной к поползновениям в область неизведанного и таинственного, я не раз об этом говорила. И она даже соглашалась. Но на сей раз не подействовало.
— Нет, всё равно, если часто это делать, тёмные силы тобой могут заинтересоваться и подстроить несчастье…
«Тёмные силы вас злобно гнетут», — мысленно пропела я.
— Но он покажет, что работает на светлую сторону. Надо написать сценарий о святых Петре и Февронии, сейчас это должно хорошо пойти… Ты случайно не возьмёшься?
— Ага, пожалуй, — рассеянно ответила я, задаваясь вопросом, каким образом Андрей Ток намерен искупать грехи через меня, и было ли нечто подобное в религиозной практике. Нанять за деньги паломника, чтобы он сходил за тебя ко святым местам… А если к исповеди? А исполнять за деньги чужую епитимью — сто поклонов ежедневно — прямая польза: и деньги, и физзарядка. А уж поститься за другого — ну надо же, какие перспективы открываются! Как в старом мультфильме — «А вы что, и есть за меня будете?»
Постепенно, небыстрым шагом мы добрались до подземного перехода, а сразу по ту сторону был уже Аллин дом. Старый. Серый. На первых этажах таких домов гнездятся элитные магазины; здесь лифты медленно и тяжело проплывают в сеточных клетках, как осьминоги в тесных аквариумах, а потолки такие высокие, что кажется, будто дополнительный куб воздуха расправляет твои лёгкие. В квартире ремонт: один из дверных проёмов не до конца переделали в модную арку, на старом паркете там и сям были расстелены газеты и стояли железные банки с краской. То, что прямо под голой лампочкой был накрыт стол, придавало происходящему характер студенческого ужина, вечеринки весёлых единомышленников.
Этот формат успешно поддерживал Волк — худой, с прямыми торчащими волосами цвета колкой соломы и прямыми плечами, которые то и дело вздымались вверх, то вопросительно, то утвердительно. Громким голосом, не давая никому просочиться в паузы, он рассказывал, как набирал команду Андрея Тока, и это напоминало отчёт полководца, собирающего войска; рисовалась гигантская империя, объединённая именем одного человека — фактически не существующего, однако больше чем существующего: это имя было как название древнего царства, и я смутилась перед этой мощью, ощутив себя частью чего-то грандиозного, чего-то несравненно более величественного, нежели скромная и затёртая я. Волк говорил так плотно, сыпал информацией и шутками, что это напоминало выступление актёра, который любой ценой хочет удержать зал.
За вином, нарезанным брусочками сыром и бутербродами (в угощении тоже было что-то юное и напрочь студенческое), Алле тоже удалось вставить словечко. О том, как она модераторствовала на одном форуме. Для меня это казалось невероятным подвигом: форумного и сетевого общения тогда я боялась. И слегка обалдела, когда Волк сказал:
— Ну, ты любишь потрепаться. У всех женщин язык без костей, как у всех вас, женщин. Эмоции-то впереди мозгов бегут.
Я ожидала, что Алла включит модератора на форуме и отбреет любимого столь же едкой репликой. Я придумывала, как получше отбрить его самостоятельно. Однако Алла приобняла Волка за талию и влажно посмотрела на него снизу вверх. А потом — торжествующе — на меня.
Тут до меня дошло…
Женщины, которых растили как женщин, и женщины, которых растили как людей, — два племени, несхожие по своим повадкам. Два мира, живущие по разным законам, причём мир женщины, которую растили как женщину, более совпадает с реальным обществом, таким, каково оно есть. Поэтому она иногда проигрывает в крупном, однако никогда не спотыкается о препятствия, которых женщина, которую растили как человека, просто не заметит — и очень удивится, откуда взялась эта рана. Женщина, которую растили как женщину, не выберет профессию, не подходящую для девочек, зато знает правила игры «Сделай это для своей зайки, ты же мужчина!» Она убеждена, что никакого равенства от природы между мужчинами и женщинами быть не может — и находит в этом удовольствие. Там, где женщина, воспитанная как человек, увидит хамство и обидится, женщина, воспитанная как женщина, разглядит комплимент — и будет права. Называя её дурой, мужчина действительно говорит: «Ты — моя». Ведь этот мужчина привык иметь дело с женщинами, воспитанными как женщины, он знаком с тайным кодом: хочешь показать девочке, что она тебе нравится, — дерни за косичку.