нностях любви.
Одно письмо было абсолютно неповторимым. Признаюсь, я его уничтожила, так как заподозрила, что оно, даже мирно лёжа в папке «Входящие», способно жрать мозг не хуже вируса коровьего бешенства. Так что воспроизвожу его содержание по памяти; при этом навсегда останутся утеряны орфографические ошибки и строение фраз, которое местами тоже было неповторимее некуда.
«У меня есть уникальная идея, — да-да, письмо начиналось именно так, с места в карьер, должно быть в системе координат отправителя такие низменные существа как литературные негры не заслуживали того, чтобы к ним обращались по имени, то есть чтобы к ним вообще хоть как-то обращались. — Заранее её разглашать не могу, потому что мой роман должен всех поразить. Это история простой человеческой судьбы в трудную эпоху перемен. Когда роман будет написан, его обязательно экранизируют и права продадут Голливуду. Его можно будет предложить на Нобелевскую и другие премии. Сейчас мне нечем заплатить, но если написать всё правильно, так, как вижу я, обещаю очень большой доход в долларах, от которого исполнитель получит двадцать пять процентов. Думаю, вы сможете это сделать или посоветовать ваших друзей, кто бы смог».
«Если б я знала, как написать такой роман, сделала бы это для себя!» — примерно так хотелось ответить. Но, наступив на горло собственной песне (трудно сказать, как отреагировал бы на вольность стиля человек, гм, настолько личностно своеобразный), я предельно вежливо написала, что к сожалению (наверное к его — не к своему же собственному!), за такой заказ не возьмусь. И пожелала найти того, кто возьмётся.
Просматривание списков претендентов на Нобелевскую, Гонкуровскую, а также Букеровскую премии не входит в мой распорядок дня. Но поскольку времени прошло изрядно, а имя, которым было подписано феерическое письмо, не прогремело в литературном мире, предполагаю, что гения, согласившегося послужить негром, так и не нашлось.
И слава богу! С тем, что тиражи раскрученным писателям делают безвестные труженики, я кое-как смирилась. Но если бы литнегритянское произведение получило авторитетную премию, это подорвало бы остатки моей веры в здравый смысл человечества.
Но самым долгоиграющим глюком в моей интернетной жизни стал Саша Барсов. Подцепила я его нечаянно, опубликовав небольшую заметку об ортопедической обуви на ресурсе, не имеющем никакого отношения к литературе. В комментах к этой заметке и объявился Саша, причем напористо и многословно:
«Какой стиль! не ожидал встретить на этом ресурсе как, человек имеющий журналисткий стаж и титулы и награды, что перспективы у вас хорошие (вполне и для романов), которые вполне можете попробовать писать если есть силы».
Я моментально почувствовала себя обязанной сообщить столь отзывчивому незнакомцу, что романов я написала уже немало. Он ответил. И завязалась переписка… Зачем? Почему я стала поддерживать переписку с человеком, который не был мне близок ни по возрасту (свою первую заметку в газете родного сибирского городка он опубликовал, когда я ходила в третий класс), ни по вкусам, к которому, откровенно говоря, не питала симпатий? Честно говоря, и не стала бы. Если бы не одно обстоятельство…
Саша Барсов — инвалид.
Нет, инвалидов в мире много. Да чего там, я сама такая же! Но есть разница между мной, передвигающейся с тростью, и тем, что представлял собой Саша. А Саша представлял собой… ну, главным образом голову, с которой я, собственно, общалась через интернет. Ещё имелись пальцы, способные настукивать текст на клавиатуре. Всё остальное, прилагавшееся к голове и пальцам, выглядело плохо функционирующим механизмом — произведением авангардного искусства. По крайней мере, таким Саша предстал на видео, где местная тележурналистка брала у него интервью. Ведь Саша — герой и титан! Он занимает видный пост в городском обществе инвалидов, он вместе с женой изготавливает уникальные приборы, облегчающие жизнь колясочников, он много печатается в прессе своего небольшого городка, а также на ресурсах, посвящённых медицинской тематике, потому что всю жизнь лечится и в процессе этого приобрел такую эрудицию, какая и не снилась некоторым личностям с медицинскими дипломами, а ещё у него есть страсть — эротическая проза, которая пока нигде не публиковалась, но знакомые хвалят взахлёб… Я ответила, что у меня все очень скромно: вела свою рубрику в «Литгазете», работала на политическую партию, прошедшую в Думу, пишу за Двудомского, да и не только за него, короче, обмениваю талант на презренные дензнаки. Последовала пауза, будто там, где-то на другом горизонте интернетной связи, собеседник подавился. Затем новая порция комплиментов, но как будто бы уже сдобренная горчицей:
«О Фотина, если Вас кто-то очень удачно похвалили это ничего не меняет и сразу поете себе дифирамбы. А между одаренностью и талантом грандиозный разрыв. — Талант, это фигура (неважно в какой сфере) способная заставить потребителя (зрителя читателя и т. д.) запомнить (тут подсознание) и запомнить, а потом и задуматься над своей работой. То есть она влияет, (хоть в малой степени на его мироощущение) Пример, Лимонов. Критики ругаются, а снова и снова цитируют „Это я Эдичка“. Я же его ругал! И вот, обнаружил на днях, что его образы в меня затесались. Не поспоришь — здесь талант. — А просто считать расхожий товар талантливым., только за то, что автор в одиночку сделал хорошую вещь, я так не смогу. Талант, умение понять будущее и быть понятым потомками. Из двух современников Северянин славился выше Есенина, а сейчас только специалисты помнят: „Я — гений Игорь Северянин“. Можно конечно обмануть всех (а себя легче) Но потом с этим жить. „Не ценили, не поняли!“ И напротив. Это я к тому, что Мастер (если он Мастер, а не ему об этом сказали) всегда должен видит „границы“ своих способностей».
Здесь ты, читатель, наверное, разозлился. И если ты страус, то, наверное, захотел долбануть меня клювом в лоб: какого чёрта среди этого хаотичного произведения тебе подсовывают совсем уж отвязную невнятицу? Прости, драгоценный страус, но последнее, что я хочу делать, — это приукрашивать действительность. Если я вела себя как идиотка, ты имеешь право судить, до какой степени идиотизма я доходила. Конечно, ты не стал бы отвечать на письмо с такими причудливыми извивами орфографии и мышления. Но я — не ты. Я слишком ещё стеснялась не быть сестрой милосердия для всех страждущих и обремененных. И я — ответила.
Глава 28Этот наглец Дюма
Возвращаясь к теме Дюма и его главного литнегра, должна отметить, что Дюма не только для потомков, которые обронзовили его до масштабов классика, но и для современников выглядел ярче, привлекательнее, гипнотичнее, чем Маке. Явившись из маленького городка Вилле-Котре с двумя луидорами в кармане (возможно, это легенда, пущенная ради сходства с д'Артаньяном, отправляющимся завоёвывать столицу, но чем мы здесь, спрашивается, располагаем, кроме легенд?), зацепился в Париже благодаря покровителям, которые помнили его папу-генерала, и красивому почерку: будущий писатель некоторое время был писцом. Ничуть не смущаясь мизерностью этой должности, он всюду лез без мыла, он проявлял нахальство и общительность, он заводил знакомства в самых неподходящих ситуациях, что принесло свои плоды: как-то раз, поболтав с соседом на скучном спектакле, мулат-провинциал приобрёл такого полезного знакомого, как знаменитый уже писатель Жерар де Нерваль — добавим в копилочку ещё и умение использовать счастливый случай! Дюма обладал недюжинным даром влиять на людей. Говоря по-современному, он был пробивным.
Так что ж я его за это, ругаю? Ничуть. Когда эта штука с талантом совпадает, то может принести плоды в виде хороших опубликованных произведений. Но тебе же, мой наивный читатель, этого мало, ты ставишь знак равенства между пробивными способностями и талантом; ты, великий любитель упрощений, рассуждаешь так: если человек не пробился, то это потому, что таланта не хватило, а если пробился, значит таланта имел больше, чем непробившиеся. Эдакая разновидность веры в справедливый мир: всем в этой жизни воздаётся по заслугам, а если вот этому вполне достойному не воздалось, то исключительно потому, что не заслужил, а почему не заслужил, мы не знаем, может карма такая — не заслужил и всё! Работа Лернера «Вера в справедливый мир: фундаментальное заблуждение» тебе незнакома, да ты её и с полки не возьмёшь, а то чего доброго не хватит времени на чтение детективных литпроектов. Что до меня, то ещё подростком я заметила, что приобретают известность вовсе не самые лучшие произведения и писатели. Не всегда — лучшие. Играет роль вкус времени, раскрутка (в том числе и государственная), политика, — много чего нелитературного способно повлиять на успех или неуспех. Иногда книги, которые соответствовали самым строгим критериям моего отбора, впоследствии становились знаменитыми, и все забывали, что раньше не обращали на них никакого внимания (кто помнит, что «Парфюмер» Зюскинда у нас впервые был опубликован в «Иностранной литературе», не вызвав ну вот ни милиграмма ажиотажа?); но так случалось не всегда, и доля неведомых (или полуведомых) шедевров осталась значительной, что никак не повлияло на моё к ним отношение. Но подготовило к картине, которую я застала в ИЖЛТ: были там стеснительные люди, тихими голосами читавшие с рукописных листочков то, от чего сердце замирало в диастоле, а были напористые, которые издавали за свой счёт и рекламировали с бешеной энергией то, от чего огромный зал первого этажа «Литературной газеты» либо засыпал, либо корчился от неловкости, — но их, напористых, ничто не брало. Помнится, когда Федькин на студии Искушевича воздвигся в очередной раз на сцене и провозгласил: «Сейчас я прочту вам свои последние стихи», из зала донеслось:
— Неужели последние? Какое счастье!
А что Федькин? Да хоть бы хны. Ухмыльнулся в свою шкиперскую бороду и развернул чтение стихов на полчаса.
Теперь-то для меня не новость, что талант и способность пробивать написанное — разные вещи. И даже талант и желание его реализовывать — разные вещи: особенно запомнилась белобрысая и худенькая как подросток домохозяйка, мама троих детей, которая читала отрывки, где интонации русской классической прозы сплавлялись с фолкнеровской заверченной сложностью. Эта вольнослушательница ИЖЛТ так и пропала из вида, уйдя создавать… не роман, а четвёртого ребёнка.