… Диссертация, снега и книги, в которые можно уйти, чтобы не спрашивать себя: мне действительно нравится жизнь, которой я живу? Я действительно этого хотела? Хотела ли я этого или чего-то другого? Неудобные вопросы — тем неудобные, что я отлично знаю ответы. Книги я пишу всю жизнь. И хочу, чтобы они печатались. Хочу зарабатывать этим. А никакой не медициной! И, чтобы забить эти неудобные мысли, беру чью-то чужую книгу и ныряю в неё с головой…
Ну да, рука моя не потянулась к Двудомскому даже в период аспирантуры. Но был перед глазами пример подруги, умной и образованной, нестандартно мыслящей, которая во время крупных семейных передряг перешла на рацион, состоящий исключительно из любовных романов. Что естественно, то не позорно! Так что я решила, что работаю для людей, находящихся в сложной жизненной ситуации. Эдакая сестра милосердия. Да, я не открываю своего имени, но это и неважно: не всё ли равно для больного, в чьей руке блеснёт шприц с обезболивающим? Думая об этом, я проникалась к читателям Двудомского искренней симпатией. Отдохните, мои дорогие, а я буду стараться, чтобы вы получили удовольствие. Тем более что мне самой это не противно…
— Тебе это точно не противно?
Олег избавился от предчувствия, что я не смогу справиться с этой работой, убедился: справляюсь. Даже с удовольствием слушал о том, как меня на ней полюбили. Ему нравится, когда меня хвалят. «Жена — слава мужа», — повторяет он в такие моменты.
— Мне нормально. Более чем! Я даже втянулась.
Дело происходит за завтраком. Беру крекер из пачки.
— Хотя на самом деле все милицейские детективы — лютое безобразие.
— Лютое! — подхватывает Олег. — Нечеловеческое! Ангелическое!
Это из передачи «Финал мира». Произносить надо голосом Дудина — тем самым, который пробудил меня от медицинской спячки ещё до прихода в ИЖЛТ. Сижу, понимаешь, над своей диссертацией за полночь, фоточки опухолей в разрезе на листики клею, чтоб не заснуть, включаю радио — и тут, блин, текст Жана Рэ в сочетании с интонациями, подымающими мёртвых со дна Тихого океана, у меня аж фотографии из рук выпорхнули. Подумала: то ли пророка слышу, то ли гения. То ли впечатляющего, но пережимающего с пафосом актёра. Впоследствии, когда я с Дудиным познакомилась, чаша весов склонилась в сторону гения. Пять языков в анамнезе, среди них — латынь и греческий, рассуждения буквально на любую гуманитарную тему, в какую ни ткни пальцем. Не Искушевич, но близко. И гораздо нестандартнее. И не так академично.
С чего он мне пришёл на ум — с утра? Э, да ладно. Главное, нам тут с Олегом уютно с утра за общим столом. Фрагмент «Финала мира» вписан в наш общий код, которым, если обмениваешься, то ничего не приходится разъяснять.
И хорошо.
Глава 8О книге — по обложке
Мы встретились зимой недалеко от моего дома возле церкви Филиппа Митрополита. Там на углу есть книжный лоток, которым я вообще-то пренебрегаю, предпочитая соседний, где продаются по очень низким ценам книги, которые не пользуются популярностью — и именно поэтому способны меня заинтересовать. Но сегодня меня привлёк лоток, на котором продаются вполне себе популярные книги. Сердце забилось, как только глаз выцепил название, словно рефлекторная дуга пролегла между глазом и сердцем, минуя мозг. Мозг в это время тщательно пытался понять, что за ерунда такая? — но абсолютное, уверенное знание уже захватило, заставило остолбенеть на месте. От восторга? Или от досады? Это мой роман, мой первый вышедший в крупном издательстве роман! Но ведь не мой, не под моим именем? Да какая разница, когда уже влечёт прикоснуться к обложке, на которую залетают из-под зелёного тента снежинки, увидеть на рыхловатой дешёвой бумаге фразы, которые я пять месяцев назад видела на экране собственного компьютера. Дополнительное вознаграждение. Сверх гонорара.
Вообще-то от издательства мне полагался экземпляр. Даже три. Но я хотела получить его немедленно! Поэтому не стала вдаваться в расчёты, какую часть гонорара я сейчас потрачу, купила книгу, в которой, я знала, не найду ни единого упоминания о себе. Ни на обложке, ни на титульном листе, ни в выходных данных. Моя книга — без меня. Это было внове. Но это было то, к чему надлежало как можно скорее привыкнуть. Вступить в сложные взаимодействия с собственным текстом, каким он становится на бумаге, что-то одобрить, от чего-то в отвращении содрогнуться. Сделать выводы.
Признаюсь: я так и не осилила собственный роман целиком. Однако так отрадно выхватить несколько кусков то из одного, то из другого места, полюбоваться, иногда машинально потянуться отредактировать, вспомнить, что изменить ничего нельзя, полюбоваться всё-таки тем удачным, что в редактуре не нуждается… А ведь получилось!
И тем не менее… Взглянешь на обложку — и облом: имя-то не твоё стоит. Значит, все твои «получилось» припишут Двудомскому.
Зато все «не получилось» тоже припишут ему же. Да, я боюсь несовершенства! Этого проклятия, когда все говорят «Отлично получилось», говорят «Супер!», говорят «Да чего ты паришься, мне нравится», — а я не верю, потому что смотрю на страницу опубликованного под моим именем и вижу там полный позор, который просто невозможно не увидеть, а те, кто хвалят, наверное, делают это из жалости или просто литературно слепые, и мне кажется, после такого позора нельзя жить, но я живу, вот только печататься как-то больше не хочется, не хочется являть собой ходячий позор. А тут — такой удобный способ не опозориться, и печататься, и в то же время не сидеть без дела, и в то же время за это платят… Спасибо тебе, Аллочка, за такую прекрасную работу! А то, что под чужим именем скрываюсь всё-таки я… Ну что ж, просто спрячу это знание в шкаф.
Шкаф, где свалено то, что полагается хранить от всего света, у меня обширный. Там хранятся мои слабости вроде привычки читать за едой, положив ноги на табуретку — если меня застать за этим, я вздрогну и подскочу. Там хранятся многие личные предпочтения, включая любимую начинку для блинчиков в «Теремке» — почему-то не могу сознаться мужу, что мне нравятся с карамелью, а не с салатом «Цезарь». Там толпятся сексуальные фантазии — когда я узнала из интернета, что поклонников того, что я считала страшно извращенным, целые толпы, стало чуть полегче, но до сих пор я дерзаю выпускать их на свободу только лишив слишком моего, нигде не встречающегося, а значит самого возбуждающего компонента, только причесав под вкус толпы. Там заперта значительная часть того, что я пишу, потому что по интимности это приближается к сексуальным фантазиям, хоть, казалось бы, что общего?
Порой меня берет жуть от того, что такая огромная часть моей жизни таится в шкафу. Если сравнивать ее с той, которая предъявляется всем, получается… что же получается, что я там и живу — в шкафу? Там ведь пыльно и душно, и очень темно. Зато безопасно. При мысли об опасностях, которым я подвергнусь, стоит явить людям хотя бы самую безобидную часть себя, сразу начинает казаться, что шкаф — вполне уютное местечко. В конце концов, там можно удобно устроиться, а вдохновение, которое иногда вторгается во внутренний мир, отправить наружу — в литнегритянство. За это еще и деньги платят.
И я то и дело рассматривала обложку. Не только для того, чтобы в очередной раз полюбоваться именем Двудомского и примириться с тем, что я отныне тоже Двудомский, но и для того, чтобы удивиться: какое отношение эта обложка имеет к тому, что я написала? Но о таинствах созидания обложки, о, мой любознательный читатель, я узнала, проработав в издательстве около года. И поделюсь сейчас с тобой.
Театр начинается с вешалки. Рыба — с чешуи. Книга — с обложки. Казалось бы, о том, что присутствует на обложке, в этих записках говорить нечего: литературный негр здесь не при чём… Ан нет, всё-таки при чём! Поэтому поговорим.
Законченный и отсылаемый по электронной почте в издательство роман всегда несёт два маленьких довеска: аннотацию и изложение. Аннотация — это те несколько строчек, которые печатаются на задней стороне обложки, чтобы привлечь читателя… По крайней мере, я относилась к аннотации именно так. Другие, бывает, вдаются в раскрытие преступления, отметая версии, которые сами же и воздвигают в начале романа. Например: «убит генеральный директор фирмы ритуальных услуг „Закат“ Антон Парфентьевич Соловец. Веские улики указывают на его бывшего друга, а впоследствии конкурента Василия Курилкина. Однако постепенно следствию становится ясно, что жена покойного Ада Люциферовна что-то скрывает…» Ну и к чему это ведёт? К тому, что предупреждённый читатель будет проскальзывать взглядом страницы, посвящённые Курилкину, стремясь поскорее добраться до Ады Люциферовны. Полромана так проскользить можно!
Вообще-то литнегру глубоко фиолетово, кто и как будет читать его роман, но я из чистого альтруизма (гонорар от этого не зависит) старалась, чтобы читатель за свои деньги получил удовольствие. А какое тут удовольствие, если ещё до начала чтения тебя выводят на правильную версию? Тогда написали бы прямо на обложке кто убийца! Поэтому в аннотации я изъяснялась обиняками, выдавая завязку и чуть-чуть ход расследования: «Генерального директора фирмы ритуальных услуг „Закат“ Антона Соловца убили, вогнав ему в живот осиновый кол. Кто мог желать ему смерти? И какие опасности подстерегают работников похоронного бизнеса в России?» А уж там читатель пусть гадает по ходу действия: злобный Курилкин настолько ненавидел своего бывшего партнёра, что всерьёз считал его вампиром, или холодная красавица Ада, обожающая готический прикид и чёрный цвет, окрутила доверчивого Соловца ради получения доступа к мёртвым телам? Детектив — это шахматная партия. Выигрывая в ней, читатель чувствует разочарование. Значит, не следует давать ему фору.
Вторая цидулька, прилагаемая к роману — краткое его изложение. На полторы странички или чуть меньше. Редакционный предрассудок гласит, что изложение делается для художника, дабы он знал, что рисовать на обложке… Почему предрассудок? Чтобы понять это, вернёмся к моему первому двудомскому. Как ты помнишь, читатель, в романе играли немалую роль произведения искусства. Корпя над изложением, я, неопытная юная литнегритянка, из кожи вон лезла, стараясь утрамбовать в полторы странички все сюжетные линии. Упоминались там и картины Леонардо, и бывшие польские замки, где преступники хранили уворованное достояние человечества, и «железная дева», в объятия которой чуть было не попал майор Пронюшкин… Словом, материала для художника пруд пруди!