— Слышь, Бенюкас, черт знает что такое: ни есть подать, ни поговорить — всех гонит. Слышь, вчера пошел, постучался, говорю, пусти, а он как вдарит ногой в дверь с той стороны… Слышь, Бенюкас, может, ты попробуешь, а? Может, тебя побоится?
Да. Слышь, Бенюкас! А Бенюкас ведь идет за лошадью, потом ему боронить надо, а сегодня-то и вообще… Сегодня-то… Слышу, слышу, попытаюсь, времени в обрез, но, с другой стороны, целый день еще впереди, и завтрашний, и послезавтрашний… Ладно, попытаю счастья.
— Ладно, иду, если только впустит.
Бенас шагает через порог, а эти двое — отец все еще с молотом в руках — смотрят, затаив дыхание.
В дверь чулана стучится негромко. Ни звука. Стучит сильнее — мертвая тишина. Тогда начинает колотить, бить ногой.
— Да катитесь вы к черту! — слышит он сердитый голос Йонаса.
Бенас еще сильней колотит в дверь.
— Сказал, к черту!
— Йонас, не бесись. Не пустишь, я в окошко влезу.
В чулане тихо. Слышно, как приближаются шаги и звякает щеколда.
— А ну тебя, Йонас, хоть бы окно открыл, — говорит Бенас и сбрасывает крючок с оконной створки, а Йонас, всклокоченный, тощий, синий даже, уже забрался в свое логово и повернулся лицом к стене.
— Дуришь, Йонас?
— Я не дурю!
— А чего делаешь?
— Лежу, и все.
— Что с тобой?
— Худо, Бенас!..
— Что случилось, Йонас? Да нет, повернись, не капризничай. Неужели и с друзьями будешь себя вести, будто кабан какой-то?
Йонас переворачивается на спину, уставившись мутным взглядом в потолок.
— Заболел?
— Черт знает!
Как выпятился его подбородок, как повис крючковатый нос! Йонас вынимает из-под кровати бутылочку, сам отхлебывает и дает Бенасу.
— Разве ради дружбы, — говорит Бенас и отпивает капельку. И правда вроде лучше стало, как-то веселее и уютнее…
— Ничего я не хочу, Бенас, ничего, только читаю днем и ночью книги, не могу оторваться.
Действительно, вся кровать и небольшой столик загромождены книгами — Вайжгантас, Жемайте, Лаздину Пеледа, Симонайтите, Бразджёнис, Александришкис, Чехов, Роллан…
— Это хорошо, что ты читаешь, Йонас. Только почему со своими воюешь, почему отгородился от всего света?
— Видеть никого не хочу, Бенас.
— Ого! Так уж и никого… — Бенас пристально смотрит на своего приятеля. Глаза у того вроде повлажнели, весь он как-то обмяк. — Так и не скажешь, что с тобой?
— Да ничего, Бенас. Только… Тебе могу сказать. Йоланту помнишь?
— Еще спрашиваешь! Как я могу не помнить!
— И наши письма?
— Конечно.
— Так вот, приехал из Каунаса какой-то студент. И все.
— Что все?
— Йоланты нету.
— Умерла?
— Не дури. С ним шляется…
— Ну и пускай шляется.
— Тебе легко говорить.
— А что мне еще сказать? Йонас, Йонас, неужели она одна, одна на свете, боже мой, сколько еще нам жить, сколько еще всего встретим — море времени впереди, девушек масса; эх, Йонас, из-за такой чепухи ты с ума сходишь! Да что тут такого, не ты первый, не ты последний. А что погуляет, ничего страшного, может, она тебя еще любит, как знать, надо сперва все выяснить…
— Для себя я первый… А выяснять не хочу… — шепчет Йонас.
— Положим, это так. Но ведь придется жить, придется учиться и работать. Не вешай нос, подумаешь, барышня. Ужас что такое. Если она так может, то ты из последних сил должен скрывать свое отчаяние.
— От нее-то я скрываю.
— Вот и хорошо, Йонас… — И Бенас продолжает увещевать, говорит всякие красивые слова, описывает, какая это чепуха и как все это не важно. Потом спохватывается, что местами у него получается похоже на слова Теофилиса, только произнесенные без Теофилисовой уверенности.
— Да хватит тебе языком молоть! Я и сам умею, когда надо другому сказать, — Йонас уже малость ожил, не сердится, голос стал тверже и жестче.
— Только не дури.
— Попробую взять себя в руки… А ты куда идешь?
— За лошадью. Собираемся с Владасом зябь бороновать.
— Все работаешь, Бенас?
— Надо. Книги тоже надоедают.
— Надоедают.
— А ты, когда встанешь, загляни как-нибудь, поболтаем или на велосипедах к озеру смотаемся.
— Ладно, может, я и скоро к тебе прикачу.
— Будь здоров.
— Всего, Бенас! — говорит Йонас и валится на бок. — Закрой окно.
— Сам закроешь, не барин.
— Эх!
Что ж, подайте сюда миску с теплой водой, чистое полотенце, живей тащите, а ты брось этот молот, рука небось онемела…
— Ну как? — опасливо спрашивает мать. — Впустил, разговаривал?
Бенас теперь, — настоящий доктор, он гордо идет на середину двора и говорит:
— Все хорошо. Скоро поправится, только вы с ним осторожно и ласково, не обижайте и не оскорбляйте.
— Бенюкас, спасибо тебе, сыночек, ты для нас как родной…
— Как родной!.. Все обойдется, — заключает Бенас и спускается к речке, за которой находится пастбище, а потом ведет лошадь, только чуть подальше, через мост; хотел ехать верхом, но отказался от этой мысли, как-то интереснее вести за повод, тогда вроде от тебя больше зависит.
Владаса он замечает издали. Когда Бенас с бороной появляется на поле, Владас спрашивает:
— Как боронить-то будем, Бенас?
— Как всегда.
— Я спрашиваю, друг за другом или отдельно?
— Давай отдельно. Каждый свою половину поля.
— Ладно.
И Бенас бредет за пылящей бороной, закатав штанины, грачи кидаются на развороченную землю, лошадь иногда даже на крылья им наступает. Там, откуда должен появиться возок, есть небольшая прогалина, метров пятьдесят, которая отсюда хорошо просматривается; когда он поворачивается лицом к ней, ступая за бороной, ничего, уютнее, но, когда идет в противоположную сторону, Бенас чувствует, как зябнет кожа и подрагивают плечи. Так он и жмет без передышки, лошадь вспотела, Владас уже несколько раз останавливался на перекур, наконец обругал Бенаса:
— Дай животине передохнуть, Бенас.
— Думаешь? Да тут вроде не тяжело.
— Попробуй сам, увидишь.
Увидишь… Он видит, видит.
Бенас останавливает лошадь, останавливает в том месте, где эта прогалина не видна. Между тем уже слышно громыхание на проселке — это бригадир едет на хутор, с которого тронется пунктирный возок познания…
Мимо идет Римидис с узелком в руке.
— Куда путь держишь? — спрашивает Владас.
— Баба масло спахтала, в городок отнесу. Рубль нужен.
— Нужен.
Римидис идет, смешно наклоняясь вперед и все время что-то бормоча себе под нос. Этот Римидис прославился окрест, когда хоронил своего старого отца, вернее, не когда хоронил, а когда люди отпевали покойника. Он все носился с фонарем в хлев и все, вбегая в избу и улучив минуту, когда певшие псалмы женщины переводили дух, задыхаясь, говорил:
— Уже восемь… Уже одиннадцать…
А всего свинья принесла двенадцать поросят…
Вот с раннего утра лупит молотом кузнец Ловейкис, звенят все поля, а из трубы кузницы клубами валит дым…
Вот идет по полю Кветкус с ведром, будет собирать, тварь бесстыжая, муравьев, принесет домой, побросает в кипяток, а потом, намочив тряпки, обмотает ими суставы своей бабы…
Вот несется по тропинке бабенка, на которую все обратили внимание не так давно, когда разнесся слух, что в больнице ей вынули «винтики».
Вот делает круг за кругом Бенас, бредет за бороной, а по спине все бегут мурашки.
Когда все это случилось, судьба все-таки определила ему быть к ним не спиной, а лицом. Едва развернув лошадь с бороной, он услышал громыхание колес возка и отчетливо увидел между болтающимися вожжами, как они едут. Бригадир почему-то остановил лошадь, Вилия соскочила и побежала назад, видно, забыла что-то, бригадир слез и стал поправлять сбрую. Милда, вся подтянутая, сидела слева от бригадира, как тогда с Бенасом Вилия, которая теперь уже возвращается бегом мимо вишни, сядет справа, бригадир посередине, а Теофилис скорчился на зеленом сене, свесил с возка ногу. Вилия уже села (почему лошадь Бенаса так спешит, куда она так рвется, ведь столько боронила и не устала), уже тронулся возок. Вилия действительно смотрит в эту сторону, Бенас видит, что ее белокурые волосы перехвачены желтой лентой, она поднимает руку, поправляет платье.
— Бенас, землемеры уезжают, — тпрукнув на лошадь, говорит Владас.
— Ага.
Уезжают. Мотает головой лошадь, тащит борону, Бенас бредет за ней.
Ах, Теофилис и прочие все, кто успел уже не раз кувыркнуться и вкусить — кто больше, кто меньше — от яблока познания!.. Ах, Теофилис, что сидишь на траве в возке, все твои мысли, все твои разговоры были бы бессмысленными и пустыми, не будь здесь меня, не будь той нити, что протянулась от моей бороны до возка, до желтой ленты в волосах Вилии! Ах, Теофилис, ты бы разинул рот, но не мог бы слова сказать, не будь серебристой лунной ночи и усталой груши в маленьком оконце!
Ах, Вилия, Милда, Теофилис, Йонас, Владас, Американец, Милашюс, Вацюкас, Юрате, какой пустой была бы жизнь, если бы все на этом кончилось, если б Бенас вечером, сев на велосипед, не мчался сломя голову теми тропинками, по тем местам, где вонзалась тренога теодолита, где шел дождь, и если бы вместе с тем, что мы называем счастьем, не завязался и другой плод — утраты!.. Какими несчастными были бы мы в своем счастье!
Перевод В. ЧЕПАЙТИСА.
Витаутас БубнисАРБЕРОН
Витаутас Бубнис родился в 1932 г. в деревне Чюдишкяй Пренайского района. Окончил факультет литовского языка и литературы Вильнюсского педагогического института, работал учителем, был главным редактором журнала для школьников «Мокслейвис». В 1976 г. избран заместителем председателя правления Союза писателей Литвы.
Печатается с 1953 г. Автор нескольких романов, повестей, сборников рассказов, пьес. Повесть «Арберон» отмечена в 1970 г. премией Комсомола Литвы, роман «Под летним небом» — Республиканской премией Литовской ССР (1974).