Ханы Золотоордынского улуса
Бат-хан (хан Батый)
Бат-хан очень милостив к своим людям, а все же внушает им сильный страх; в бою он весьма жесток; он очень проницателен и даже весьма хитер на войне, так как сражался уже долгое время.
Бат-хан родился в 1208 году в семье старшего сына Чингисхана, Зучи. Поскольку Зучи появился на свет после вызволения жены Чингисхана, Бортэ, из вражеского плена, это дало повод «злым языкам» подвергать сомнению отцовство Чингисхана. Как пишет Рашид ад-Дин, «Когда [Зучи-хан] вырос… между ним и его братьями Цагадаем и Угэдэем всегда были препирательства, ссоры и несогласие…», в том числе, и по причине вышеуказанных обстоятельств. В первую очередь эти «препирательства» касались вопроса престолонаследия.
Сам же Чингисхан, по свидетельству «Сокровенного сказания монголов», «и в мыслях им (Зучи) не пренебрегал», считал «старшим из всех своих сынов», и поэтому Зучи «постоянно сопровождал отца и неотлучно состоял при нем и в счастии и в несчастии». После первого самостоятельного похода Зучи в 1207 году, во время которого он присоединил к Великому Монгольскому улусу проживавшие в таежных районах Южной Сибири «племена ойрадов, буриадов, баргун, урсудов, хабханасцев, ханхасцев и тубанцев… тумэн хиргисов… покорил многие племена лесные – шибирцев, кэшдиймов, байидов, тухасцев, тэнлэгцев, тугэлэсцев, ташцев – всех вплоть до бажигидов (башкир)… Чингисхан соблаговолил изречь: «Любезный Зучи, старший из сынов моих! Ты, в первый раз покинув отчие пределы, потерь не понеся, достойно совершил поход: к державе присоединил лесных народов племена. И потому народы эти жалую тебе!» С этих пожалованных Чингисханом своему старшему сыну удельных земель и проживавшего на них народа начал формироваться Зучиев улус, в будущем – Золотоордынский улус.
После завоевания державы хорезмшаха войско Чингисхана в конце октября – начале ноября 1224 года достигло Алтайского хребта; в верховьях Иртыша в местности Бука-Су-джику Чингисхан «повелел разбить большую золотую орду, устроить (многолюдное) собрание (хуралдай) и сделать великое пиршество», на котором он наградил своих доблестных воинов… Очевидно, тогда же Чингисхан объявил о своем решении разделить завоеванную в ходе похода в Среднюю Азию огромную территорию и передать ее в управление своим сыновьям – Зучи, Цагадаю и Угэдэю. Как свидетельствует монгольский летописец Лувсанданзан в своей хронике «Алтан тобчи» («Золотое сказание»), Чингисхан, «когда выделял своих сыновей, то соблаговолил сказать повеление: «Я отделяю вас не в чужую страну, а чтобы вы ведали теми, которыми овладел я, чтобы управляли теми, которых подчинил я; я поручаю вам управление, чтобы вы расширили государство; я отправляю вас, отделяя так, как отделил бы половину своего дома, половину своего тела». В этой связи монгольский ученый Ш. Бира заключает: «В соответствии с древними родовыми традициями монголов Чингисхан рассматривал Великий Монгольский Улус как общую собственность своего «золотого рода»; он разделил завоеванные страны на уделы, которые передал в управление своим сородичам (детям, братьям) в качестве доли общей собственности».
Монгольский лучник. Китайский рисунок. XIII век
Причина, по которой спешивший возвратиться на родину Чингисхан задержался на месяц в верховьях Иртыша, заключалась также и в том, что именно здесь с основными силами Чингисхана соединилось войско Субэдэя. Прославленный монгольский полководец рассказывал Чингисхану о всех народах, которые противостояли ему во время его многолетнего рейда на запад, и в первую очередь о кипчаках, русских и булгарах. Именно с ними теперь предстояло соседствовать старшему сыну Чингисхана, Зучи, которому, как пишет персидский летописец Джувейни, он (Чингисхан) отдал область, простирающуюся от Кайялыка и Хорезма до крайних пределов Саксина и Булгара и дальше, где только касалось (и коснется) земли копыто татарского коня».
По мнению исследователя Искандера Ундасынова, «затем Чингисхан с тремя младшими сыновьями ушел в Монголию… а Зучи-хан остался в Дешт-и Кыпчаке (Кипчакской степи), потому, что должен был управлять своим улусом. Кроме того, видимо, именно в 1224 году на Иртыше он получил от отца задание, но не то, о котором с легкой руки Рашид ад-Дина пишут многие («покорить северные страны, как-то: Келар, Башгирд, Урус (Русь), Черкес, Дешт-и Кыпчак и другие области тех краев»), а куда более скромное: завоевать Восточный Дешт-и Кыпчак до Волги включительно и тем самым подготовить плацдарм для Западного похода… При этом, видимо, точной даты его начала установлено не было, во всяком случае никаких приготовлений к нему в 1225 году не велось, а в 1226–1227 годах, то есть до смерти Чингисхана, основные монгольские силы были связаны войной против тангутского государства Си-Ся».
Когда зимой 1227 года после продолжительной болезни умер Зучи, Чингисхан решил вопрос о его преемнике в пользу девятнадцатилетнего Бата. Полученные им в управление владения простирались от Иртыша до Урала, а на юге – от нижнего бассейна рек Амударья и Сырдарья до южной части Каспийского и Аральского морей.
Судя по «Сокровенному сказанию монголов», после смерти Чингисхана Бат был уже всеми признанным членом «золотого рода», вместе с другими решавшим вопрос о престолонаследнике в Великом Монгольском Улусе. «В год Мыши (1229) в местности Худо арал, что на Керулене, сошлись Цагадай и Бат, прочие властители улуса правой руки, нойон Отчигин, Егу, Есунхэ и прочие властители улуса левой руки, Тулуй и прочие властители срединного улуса, а также прочие наследники, нойоны-темники и тысяцкие. И исполнили они сокровенное повеление владыки Чингисхана, и возвели на ханский престол Угэдэя».
В том же источнике Бат упоминается как один из исполнителей воли Угэдэй-хана по введению налогов и созданию единой, государственной уртонной (ямской) службы: «И изрек тогда Угэдэй-хан: «Брат старший Цагадай, Бат и правого улуса прочие властители, и Отчигин нойон с Егу и левого улуса прочие властители, наследники, зятья и прочие нойоны-темники, десятники и сотники срединного улуса благословенно вняли всем сужденьям нашим о том, что каждый год на нужды наши провиантские от стада каждого двухгодовалого барана дать они должны да по одной овце суягной – на пособленье сирым и убогим; поставить станции-уртоны, при коих бы служили ямщики, – не тяготило бы то подданных моих, да и посыльным бы моим покойно было… И присовокупил к этому Цагадай: «В своих пределах выставлю я тотчас станции-уртоны; Бата же извещу, дабы тянул уртонный тракт ко мне навстречу. Из прочего всего учреждение уртонной службы вниманья истинно достойно!»
В числе первоочередных шагов Угэдэй-хана по «защите границ империи» и новых походов против старых и новых врагов было выполнение воли Чингисхана «захватить все северные области, как то: Ибир-Сибир, Булар (Волжская Булгария), Дешт-и Кыпчак (Кипчакские или Половецкие степи), Башгирд, Русь и Черкес до Дербенда Хазарского, который монголы называют Тимур-кахалка, и включить их в свои владения…» Поскольку это повеление Чингисхана должен был выполнить Зучи, отец Бата, но из-за болезни не смог это сделать, «когда Угэдэй-хан воссел на царство, он повелел Бату [это сделать] таким же порядком».
Этому повелению Угэдэй-хана предшествовало направление в те же «северные области» передового отряда Субэдэй-батора, который десять лет назад уже прошел с боями по этим землям. Но, когда «Субэдэй-батор известил Угэдэй-хана о том, что народы оные противоборствуют отчаянно», Великий хан по совету старшего брата Цагадая решил провести масштабную мобилизацию и отправить дополнительные силы вослед Субэдэй-батору: «Брат Цагадай мне присоветовал в поход отправить наших старших сыновей. Ко мне посыльного прислал он со словами: «Всех наших старших сыновей давай пошлем вслед Субэдэю! Коль все они отправятся в поход, мы рать свою пополним во сто крат. Чем больше будет наша рать, тем в бой пойдет она смелее. Пред нами в странах чужеземных тьма врагов. Страшны они в неистовстве своем: от своего меча мужи их смерть принять готовы. И, сказывают, их клинки остры… И послал тогда Угэдэй-хан вослед Субэдэй-батору Бата, Бури, Мунха, Гуюга (сыновья Зучи, Цагадая, Тулуя и Угэдэй-хана соответственно) и прочих многих доблестных мужей своих… И повелел еще Угэдэй-хан: «Да отошлют властители уделов в сей поход самого старшего из сыновей своих! И те наследники, кои уделов не имеют, равно и темники, и тысяцкие, и сотники с десятниками и прочие, кто б ни были они, да отошлют в поход сей самого старшего из сыновей своих! И все наследницы и все зятья пусть старших сыновей в рать нашу высылают! И повелел Угэдэй-хан предводительствовать в походе оными мужами Бату…»
В связи с отсутствием свидетельств современников по вопросу о количестве «оных мужей» среди историков, в том числе и монгольских, нет единства взглядов, называются следующие группы чисел: от 30 до 40 тысяч, от 50 до 70 тысяч и от 120 до 150 тысяч. В частности, в «Истории монгольского военного искусства» говорится о 12 тумэнах (до 120 000 воинов), не менее трети которых составляли собственно монголы, а остальные были мобилизованы в уделах Бата и Цагадая, а также в Китае.
Назначая главнокомандующим в Западном походе Бата, Угэдэй-хан подтвердил тем самым верность повелению Чингисхана, который в свое время поручил выполнение той же задачи старшему сыну Зучи, а после его смерти его преемнику Бат-хану. К тому же, «земли кипчаков, булгар, ясов, русов, которые, вводимые в заблуждение обширностью своей территории, не покорились окончательно, граничили с владениями Бата». И он был прекрасно осведомлен о внутреннем положении в тех краях, местных условиях, боеспособности местного населения, особенностях того или иного народа. Очевидно, Великий хан учел и мнение прославленного монгольского военачальника Субэдэй-батора, который прежде учил Зучи, а затем и Бата военному искусству. Следует подчеркнуть, что Угэдэй-хан поступил очень мудро, назначив этого шестидесятипятилетнего монгольского богатыря главным советником вновь испеченного главнокомандующего. По выражению историка-евразийца Э. Хара-Давана, Субэдэй-батор стал «направляющим умом этого похода, как и последующего европейского…» А до Э. Хара-Давана военный историк XIX века, генерал-лейтенант Генерального штаба России М. И. Иванин, не называя имен Субэдэй-батора и Бат-хана, фактически описал их заслуги и роль в этом походе:
«…Походы Батыя, завоевавшего в несколько лет обширные земли от Иртыша до Адриатического моря и от реки Кама до Кавказа и Дуная, были плодом не столько дикой храбрости и многолюдства, сколько хорошего устройства войск, обучения их действовать оружием, производить тактические движения, а также искусных соображений, основанных на верных сведениях о странах, в которые монголы вносили войну… Не следует принимать их (походы Батыя) за одно вторжение толпы дикарей, но должно предполагать искусно соображенный план…»
В основу этого плана была положена доктрина «всемирного единодержавия», или доктрина тэнгэризма Чингисхана. Ее главная цель, как пишет монгольский ученый Ш. Бира, «заключалась в установлении политической диктатуры, в первую очередь ориентированной на интересы и выгоду своего кочевого народа». Наши источники свидетельствуют о том, что сначала до русских князей, а затем и до правителей европейских государств через главнокомандующего монгольскими войсками Бат-хана были переданы послания Угэдэй-хана, в которых содержался приказ «подчиниться Сыну Небесного Владыки, Великому монгольскому хану, который по воле Всевышнего Тэнгри является Властелином всей земли. Все, кто подчинится, станут нашими подданными, все, кто не подчинится, будут уничтожены». Именно об этом свидетельствовал русский архиепископ Петр, прибывший в 1245 году на Лионский собор: «…Они веруют в единого владыку мира (Всевышнего Тэнгри); поэтому, когда направляли к рутенам (русским) посольство, поручали обратиться с такими словами: «Бог и сын его – на небе, Чиркан (Чингисхан) – на земле»… Намерены они весь мир себе подчинить, и предопределено свыше, что должны они весь мир за 39 лет опустошить, подтверждая это тем, что как некогда божественная кара очистила мир потопом, так и теперь нашествие их очистит этот мир разрушительным мечом».
В 1236–1237 годах первыми ощутили на себе силу «разрушительного меча» монголов волжские булгары, кипчаки (половцы) и аланы, с которыми у монголов, в первую очередь у Субэдэй-батора, были старые счеты. Как пишет персидский летописец Джувейни, «в пределах Булгара царевичи (монгольские участники «похода старших сыновей») соединились: от множества войск земля стонала и гудела, а от многочисленности и шума полчищ столбенели дикие звери и хищные животные. Сначала они (царевичи) силою и штурмом взяли город Булгар, который известен был в мире недоступностью местности и большою населенностью. Для примера подобным им, жителей его (частью) убили, а (частью) пленили». По свидетельству персидского летописца, такая же участь постигла и кипчаков: «(Когда) все эти земли были очищены от смутьянов и все, что уцелело от меча, преклонило голову перед начертанием (высшего) повеления, то между кипчакскими негодяями оказался один, по имени Бачман, который с несколькими кипчакскими удальцами успел спастись… Мало-помалу зло от него усиливалось, смута и беспорядки умножались. Где бы войска (монгольские) ни искали следов (его), нигде не находили его, потому что он уходил в другое место и оставался невредимым. Так как убежищем и притоном ему большею частью служили берега Итиля (Волги), он укрывался и прятался в лесах их, наподобие шакала, выходил, забирал что-нибудь и опять скрывался… Когда узнали наверняка, что Бачман только что откочевал и укрылся на остров, находящийся посреди реки, и что забранные и награбленные во время беспорядков скот и имущество находятся на том острове, то вследствие того, что не было судна, а река волновалась подобно морю, никому нельзя было переплыть (туда), не говоря уже о том, чтобы погнать туда лошадь. Вдруг поднялся ветер, воду от места переправы на остров отбросил в другую сторону, и обнаружилась земля. Мунх-хан приказал войску немедленно поскакать (на остров). Раньше чем он (Бачман) узнал, его схватили и уничтожили его войско. Некоторых бросили в воду, некоторых убили, угнали в плен жен и детей, забрали с собою множество добра и имущества и затем решили вернуться. Вода опять заколыхалась и, когда войско перешло там, все снова пришло в прежний порядок. Никому из воинов от реки беды не приключилось. Когда Бачмана привели к Мунх-хану, то он стал просить, чтобы тот удостоил убить его собственноручно. Тот приказал брату своему Бучеку разрубить его (Бачмана) на две части… Оттуда они (царевичи) отправились в земли Руси».
Для Бат-хана, осуществившего первую часть своего плана – подчинившего себе Кипчакскую степь, как считал М. И. Иванин, «завоевание или ослабление Руси было необходимостью». Вот что он писал по этому поводу: «Оборонительная сила кочевого народа, не отделенного от других народов неудобопроходимыми и обширными степями – слаба; для него надобно более, нежели для народа оседлого, удаляться от соседства сильных государств и окружать себя непроходимостью степей. Народы оседлые строят для своей защиты оборонительные линии, крепости, содержат по границам войска; народы кочевые, в противоположность этому, для усиления обороны своей стараются окружать себя обширностью, безводием и непроходимостью степей и исправной сторожевой службой: это – лучшая их оборона. Итак, избрав местом своих кочевок пространство земель от нижнего течения Урала до Днепра и Дуная, Батый почел необходимым поработить или значительно ослабить Русь, Польшу и Венгрию».
Чертово городище – остатки укрепленного поселения на берегу реки Камы. Елабуга. Древний Булгар
На военном совете, который состоялся осенью 1237 года, монгольское командование решало вопрос о тактике завоевания Руси. Бат и Субэдэй-батор настаивали на завоевании сначала разрозненных княжеств ее северной части, а затем уже южной. Гуюг и Бури уговаривали всех захватить сначала Киев и другие города южной Руси, которые находились недалеко от их тогдашней стоянки в Кипчакской степи. Как пишет современный биограф Бат-хана, монгольский ученый Д. Цахилган, доводы Бат-хана и поддержавшего его Субэдэй-батора оказались весомее: «Войска южно-русских княжеств под натиском монголов могли отступить и соединиться с «северными», и тогда одолеть их объединенные силы было бы трудно. К тому же, пока монголы воевали бы с «южанами», северные княжества могли бы объединить и свои усилия в борьбе с общим врагом. Поскольку княжества северной Руси в военном и экономическом отношении намного превосходили южнорусские, понятно, какая опасность в случае объединения их войск грозила монголам. Поэтому Бат-хан, воспользовавшись тем, что княжества северной Руси не спешили объединять свои дружины, избрал тактику молниеносных нападений на каждое отдельное княжество. Поскольку территория северной Руси изобиловала реками, озерами и болотами, было решено начать поход, когда водные преграды покроются льдом, что было крайне важно для монгольской кавалерии…»
Всякий раз, когда монголы хотели завоевать очередную страну или город, они направляли к власти предержащим послов с призывом к повиновению. Имперский закон – «Великая Яса» Чингисхана на этот случай предписывала: во-первых, «в тех указах, что рассылались по окружным странам, призывая их к повиновению, не прибегать к запугиванию и не усиливать угроз, хотя правилом для властителей было грозиться множеством земель и мощностью сил и приготовлений. Наоборот, в виде крайнего предупреждения писать единственно, что если [враги] не смирятся и не подчинятся, то «мы-де что можем знать. Древний Бог (Всевышний Тэнгри) ведает». И во-вторых, «не заключать мир с монархом, князем или народом, пока они не изъявили полной покорности». Очевидно, с требованием покориться прибыли и послы Батыя в Рязань. В этом и находила свое реальное воплощение «доктрина всемирного единодержавия», о которой упоминалось выше.
Следует заметить, что русские летописцы, описывая события начала ордынского периода, либо, не понимая, о чем идет речь, опускали подобные подробности, либо пересказывали их «по-своему»… Так, «Тверская летопись» зафиксировала прибытие монгольского посольства к рязанскому князю следующим образом: «В год 6746 (1237). Окаянные татары зимовали около Черного моря и отсюда пришли тайком лесами на Рязанскую землю во главе с царем их Батыем. И сначала пришли и остановились у Нузы, и взяли ее, и стали здесь станом. И оттуда послали своих послов, женщину-чародейку и двух татар с ней, к князьям рязанским в Рязань, требуя у них десятой части: каждого десятого из князей, десятого из людей и из коней: десятого из белых коней, десятого из вороных, десятого из бурых, десятого из пегих, и десятой части от всего. Князья же рязанские, Юрий Ингваревич, и братья его Олег и Роман Ингваревичи, и муромские князья, и пронские решили сражаться с ними, не пуская их в свою землю. Вышли они против татар на Воронеж и так ответили послам Батыя: «Когда нас всех не будет в живых, то все это ваше будет». «Лаврентьевская летопись», повествуя о такой же ситуации (прибытие послов Бат-хана к князю Владимирскому Юрию Всеволодовичу), дает свою краткую «интерпретацию» монгольских требований о подчинении: «…Злые эти кровопийцы прислали к нему послов своих, призывая: «Мирись с нами». Подобные «интерпретации» являются подтверждением мнения М. И. Иванина, который писал: «…Повествование наших летописцев о нашествии Батыя неполно, неточно, сбивчиво и требует еще дополнений из других источников и критического разбора».
Монгольский шлем
Поскольку цель нашего повествование отнюдь не «критический разбор» русских источников, а, если так можно выразиться, «оЛИЦЕтворение» ордынского периода российской истории, следуя совету М. И. Иванина, дополним наш рассказ свидетельством из других источников: это первые впечатления о монгольских воинах действительных очевидцев и участников событий того времени: «Те люди малого роста, но груди у них широкие. Внешность их ужасная: лицо без бороды и плоское, нос тупой, а маленькие глаза далеко друг от друга отстоят. Одежда их, непроницаемая для холода и влаги, составлена из сложенных двух кож (шерстью наружу), так что похожа на чешую; шлемы из кожи и железа. Оружие их – кривая сабля, колчаны, лук и стрела с острым наконечником из железа или кости… На черных или белых знаменах своих (хранителях непобедимого духа их великого предка Чингисхана) имеют (бунчук) пучки из конских волос. Их кони, на которых ездят и без седла, малы, но крепки, привычны к усиленным переходам и голоду; кони, хотя не подкованные, взбираются и скачут по пещерам, как дикие козы, и после трехдневной усиленной скачки они довольствуются коротким отдыхом и малым фуражом. И люди не заботятся о своем продовольствии, как будто живут от самой суровости воспитания; не едят хлеба, пища их – мясо, и питье – кобылье молоко (кумыс) и кровь (лошадей)… Хотя их – огромное полчище, но нет в их таборе ни ропота, ни раздоров, они стойко переносят страдания и упорно борются».
Возвращаясь же к походу войск Бат-хана на Рязанское княжество, отметим, что его расчет на раздробленность русских княжеств оказался верным. Как явствует из «Повести о разорении Рязани Батыем», на просьбу рязанцев о помощи «благоверный князь Георгий Всеволодович Владимирский и сам не пошел, и помощи не послал, задумав один сразиться с Батыем». Автор «Повести» сообщает, что в этой ситуации рязанцы решили «утолить нечестивца дарами», для чего рязанский князь Юрий Ингваревич отправил к Батыю сына Федора. «Безбожный же, лживый и немилосердный царь Батый дары принял и во лжи своей притворно обещал не ходить войной на Рязанскую землю. Но хвалился-грозился повоевать всю Русскую землю. И стал просить у князей рязанских дочерей и сестер к себе на ложе… И сказал князю Федору: «Дай мне, княже, изведать красоту жены твоей». Решительный отказ князя Федора стоил жизни и ему, и многим рязанцам. Как сообщает «Тверская летопись», «поганые же татары начали завоевывать землю Рязанскую, и осадили Рязань… И взяли татары приступом город двадцать первого декабря… убили князя Юрия Ингваревича и его княгиню, а людей умертвили, – одних огнем, а других мечом… И, перебив людей, а иных забрав в плен, татары зажгли город»…
В «Повести о разорении Рязани Батыем» рассказывается о внезапном нападении на станы Батыевы небольшой дружины в тысяча семьсот человек вельможи рязанского Евпатия Коловрата, который «ездил средь полков татарских так храбро и мужественно, что и сам царь (Батый) убоялся». Когда же Евпатия Коловрата «убили и принесли тело его к царю Батыю, он сказал: «О Коловрат Евпатий! Хорошо ты меня попотчевал с малою своею дружиною, и многих богатырей сильной орды моей побил… Если бы такой вот служил у меня, – держал бы его у самого сердца своего». И отдал тело Евпатия оставшимся людям из его дружина, которых похватали на побоище. И велел царь Батый отпустить их и ничем не вредить им».
Два эти эпизода из истории завоевания Бат-ханом земли Рязанской представляются нам очень показательными для характеристики главного героя нашего повествования. Однако замечу, что поступки «безбожного, лживого и немилосердного царя Батыя» вряд ли поддаются объективному объяснению с точки зрения современных понятий о благочестии, гуманности, этике. Прославленный русский ученый-монголовед, академик Б. Я. Владимирцов, говоря о необходимости взвешенной оценки деяний Чингисхана, деда Бат-хана, указывал нам, людям XXI столетия, именно на это: «…Чингисхан был сыном своего времени, сыном своего народа, поэтому его и надо рассматривать действующим в обстановке своего века и своей среды, а не переносить его в другие века и другие места земного шара». Основываясь на этом хрестоматийном высказывании Б. Я. Владимирцова, следует признать, что Бат-хан, «грозя повоевать всю Русскую землю», требуя полного себе подчинения и уплаты дани, а после отказа подчиниться «начавший завоевывать землю Рязанскую», действовал в строгом соответствии с монгольской доктриной «всемирного единодержавия», главные принципы который были процитированы выше.
Что же касается морально-этических норм, которых придерживались в ту эпоху монголы и, в частности, Бат-хан, в отношении женщин в завоеванных странах, то их узаконила «Великая Яса» Чингисхана, в которой говорится: «где (в завоеванной стране) найдутся девицы луноподобные, их собирают и передают из десятков в сотни («десяток», «сотня», «тысяча», «тумэн» – воинские подразделения монгольской армии), и всякий делает свой особый выбор вплоть до темника. После выбора девиц ведут к хану или царевичам и там сызнова выбирают: которая окажется достойна и на вид прекрасна, той возглашается: удержать по законности (вплоть до официальной женитьбы), а остальным: уволить по-хорошему, и они поступают на службу к катуням (ханшам); захотят хан и царевичи – дарят их, захотят – спят с ними».
Несмотря на всю «былинность» повествования о героизме Евпатия Коловрата и его дружины, поведение и действия Бат-хана представляются нам вполне реальными, так как его дед Великий Чингисхан точно так же относился к врагам, героически сражавшимся против него. Это качество Бат-хан проявит и в дальнейшем, в частности, после битвы на реке Сить, когда «…Василька Константиновича Ростовского татары взяли в плен и вели его до Шерньского леса, принуждая его жить по их обычаю и воевать на их стороне. Но он не покорился им…», и после штурма Киева, когда, «…город был захвачен (монгольскими) воинами», как свидетельствует Галицко-Волынская летопись», киевского тысяцкого Дмитра «вывели раненым и не убили его мужества ради».
Что же до «безбожности» Бат-хана, в которой упрекают его русские летописцы, то это лишь подтверждает предположение М. И. Иванина, что «…подобные выражения («безбожнии татарове», «злочестивый Батый»)… вставлены позднее, когда явилась надежда на освобождение Руси от ненавистного татарского ига, а с нею и желание содействовать этой цели, для достижения которой надобно было действовать на умы народа, возбуждать негодование и жажду мести современников против своих притеснителей». На самом деле, Бат-хан, как его дед и отец, был тэнгрианцем, то есть почитал Вечное Синее Небо как верховное божество – Всевышнего Тэнгри или Небесного Владыку, дарующего жизнь, одушевляющее все живое, управляющее миром и руководящее делами человека. В отношении других религий, как писал Джувейни, «он их считал только способом познания божества и не был последователем ни одной из сект и религиозных учений». Отметим, что в Великом Монгольском Улусе еще со времен Чингисхана была провозглашена свобода вероисповедания, и религиозные деятели всех основных конфессий были освобождены от налогов. Впоследствии такая же политика проводилась и в Золотой Орде…
Продолжившееся после взятия Рязани победоносное шествие армии Батыя по землям северной Руси, как считает военный историк М. И. Иванин, «нельзя объяснить одной многочисленностью его войск… Где постоянный успех, там всегда надобно предполагать искусное соображение, знание дела и сильный характер… Монголы, без сомнения, поняли, что сила Руси в соединении и что, сражаясь отдельно с каждым ее князем и действуя с быстротой, они легко смогут ее завоевать». И как свидетельствует «Тверская летопись»: «…Рассеялись татары по всей земле Владимирской… И все города захватили в Ростовской и Суздальской земле за один февраль месяц, и нет места вплоть до Торжка, где бы они не были.
На исходе февраля месяца пришла весть к великому князю Юрию, находящемуся на реке Сити: «Владимир взят, и все, что там было, захвачено, перебиты люди, и епископ, княгиня твоя, и сыновья, и снохи, а Батый идет к тебе»… И послал он на разведку Дорожа с тремя тысячами воинов узнать о татарах. Он же вскоре прибежал назад и сказал: «Господин князь, уже обошли нас татары»… Татары пришли к ним на Сить, и была жестокая битва, и победили русских князей. Здесь был убит великий князь Юрий Всеволодович, внук Юрия Долгорукого, сына Владимира Мономаха, и убиты были многие воины его…
Хан Батый в Суздале. Миниатюра XVI века
Татары… подошли к Торжку в первую неделю поста, месяца февраля в двадцать второй день… И окружили они весь город тыном, так же как и другие города брали, и осаждали окаянные город две недели. Изнемогали люди в городе, а из Новгорода им не было помощи, потому что все были в недоумении и страхе. И так поганые взяли город, убив всех – и мужчин, и женщин, всех священников и монахов. Все разграблено и поругано… А за прочими людьми гнались безбожные татары Селигерским путем до Игнатьева креста и секли всех людей, как траву, и не дошли до Новгорода всего сто верст…»
Вчитываясь в эти строки «Тверской летописи», военный историк XIX века М. И. Иванин задавался естественным вопросом: «…Чем объяснить непонятное ослепление князей, которые… должны были понять, что спасение их заключалось в дружном соединении сил, а между тем ни один из князей не подал друг другу помощи. Может быть, хитрая политика монголов усилила несогласия наших князей, а потом искусные и быстрые движения Батыя… не допустили до соединения их сил». Современный исследователь Т. С. Георгиева, словно отвечая на вопрос коллеги-историка, пишет: «Отважный воин Александр Невский (в то время новгородский князь) проявил такое отношение к монголо-татарскому нашествию, которое до сих пор вызывает у одних полное непонимание, а у других – недоумение. В самом деле, когда в 1238 году татарское (монгольское) войско вторглось в пределы Суздальской земли, он не послал подкреплений ни своему отчему городу Переяславль-Залесскому, ни столице Владимиру. Не пытался он соединиться и с войском дяди – великого князя Юрия Всеволодовича, стоявшего на реке Сить. Даже Торжок, исконно новгородская вотчина, не получает помощи от молодого князя и захватывается ордынцами. Неудивительно, видя такую покорность, Батый оставляет у себя в тылу не разоренный Новгород и поворачивает войско…»
Как мне представляется, дело было не столько в Александре, сколько в его отце, Ярославе Всеволодовиче, который по странному стечению обстоятельств сразу же после взятия Владимира войском Батыя «занял стол во Владимире». Кроме того, как свидетельствует «Тверская летопись», «в тот же год великий князь Ярослав отдал Суздаль брату своему Святославу. В тот же год отдал Ярослав Ивану Стародуб. В тот же год было мирно». Памятуя о том, что в дальнейшем судьбы Ярослава и его сына Александра были неразрывно связаны с Бат-ханом, можно утверждать, что уже тогда они признали верховную власть Бат-хана, обязались выплачивать дань, и поэтому Бат-хан поворотил свое войско и вернулся в Кипчакскую степь, а великий князь Ярослав «утвердился на своем честном княжении…».
Дальновидность Бат-хана, который предпочел богатой добыче верноподданничество Ярослава Всеволодовича, занявшего стол во Владимире, и его сына Александра, будущего великого князя, пришлась не по душе некоторым высокородным соратникам Бат-хана, в том числе Гуюгу, сыну Великого монгольского хана Угэдэя. Он и до этого случая вступал в споры с Бат-ханом, но на этот раз, посчитав себя обманутым и обделенным, Гуюг затаил обиду. «Волю чувствам» Гуюг дал, захмелев на пиру, устроенном по поводу возвращения из похода по северной Руси в Кипчакские степи. Гуюг, который был старше Бат-хана, но не удостоился от отца Угэдэй-хана чести командовать в этом походе, видно, ударился в амбицию. Посчитав, что Бат-хан нарушил обычай почитания старших по возрасту, «первым испив застольную чашу», Гуюг перешел на личные оскорбления и угрозы: «Поколотить бы, что ли, хорошенько «старух», кои на пояс понавешали колчаны!» На самом деле, им было поставлено под сомнение право Бат-хана верховодить в этом походе. Бат-хан попытался урезонить зарвавшегося подчиненного: «Коли пришли мы чужеземных ворогов повоевать, не должно ль нам крепить согласье меж собою полюбовно?!» Но, как свидетельствует «Сокровенное сказание монголов», «не вняли разуму Гуюг и Бури и пир честной покинули, бранясь».
Извещенный Бат-ханом о создавшейся ситуации, Великий хан Угэдэй «призвал к себе Гуюга, и выговаривал ему за дела его недостойные: «Мне сказывали, как в походе ты сек моих мужей нещадно, ни одного здорового седалища в дружине не оставил; так мордовал ты ратаев моих, что кожа клочьями с лица спадала. Не думаешь ли ты, что русские, лишь гнева убоявшись твоего, нам покорились?! Не возомнил ли, сын, что Русь ты покорил один, и потому позволено тебе над старшим братом так глумиться и воли супротив его идти?! Так что же ты, впервые кров родной покинув, в бою не одолев ни русского, ни кипчака и даже не добыв паршивого козленка шкуры, кичишься доблестью своею громогласно, как будто ворога разбил один?!»
Следуя «наказу Чингисхана: дела походные решать в походе, домашние же – дома разрешать», Угэдэй-хан повелел: «И впрямь дела походные решать лишь Бату надлежит, и посему пусть судит он Гуюга…»
Тогда Бат-хан проявил великодушие: Гуюг избежал полагавшейся ему суровой кары. Возможно, Бат-хан сжалился над двоюродным братом из чувства благодарности к его отцу, Великому хану Угэдэю. Так или иначе, теперь Бат-хан уже знал, что представляет из себя Гуюг на самом деле и что от него можно было ожидать, ведь он был потенциальным престолонаследником…
Вообще, в этом походе под командованием Бат-хана воевали сразу два будущих Великих монгольских хана: сын Угэдэй-хана, Гуюг, и сын Тулуя, Мунх. Если с первым, как явствует из «Сокровенного сказания монголов», его отношения не заладились, то между Бат-ханом и Мунхом и во время похода, и в дальнейшем царило взаимопонимание, двоюродные братья уважали и ценили друг друга.
Находясь в Кипчакских степях, в 1239 году Бат-хан направлял свои отряды на подавление восстаний черкесов, мордвы, аланов и, главное, кипчаков (половцев), а затем начал завоевывать южнорусские княжества. Об этих событиях в «Тверской летописи» рассказывается так: «В тот же год Батый послал татар, и они взяли город Переяславль Русский… а других татар Батый послал к Чернигову… и произошла жестокая битва. Из города на татар метали пороками камни на полтора выстрела, а камни могли поднять только два человека. Но татары все же победили Мстислава и многих воинов избили, а город взяли и огнем запалили… В год 6748 (1240). Батый послал Менгухана (Мунх-хана) осмотреть Киев. Пришел он и остановился у городка Песочного и, увидев Киев, был поражен его красотой и величиной; отправил он послов к князю Михаилу Всеволодовичу Черниговскому, желая его обмануть. Но князь послов убил, а сам убежал из Киева вслед за сыном в Венгерскую землю… В это время пришел к Киеву сам безбожный Батый со всей своей силой. Киевляне же взяли в плен татарина по имени Товрул (очевидно, один из послов), и сообщил он обо всех князьях, пришедших с Батыем, и о войске их; и были там братья Батыя, воеводы его: Урдюй, Байдар, Бичур, Кайдан, Бечак, Менгу (Мунх), Куюк (Гуюг) (он не был из племени Батыя, но был у него первым воеводой), Себедяй-богатырь (Субэдэй-батор), Бастырь, который пленил всю землю Булгарскую и Суздальскую… И начал Батый ставить пороки, и били они стену безостановочно, днем и ночью, и пробили стену у Лядских ворот. В проломе горожане ожесточенно сражалась, но были побеждены… Утром татары пошли на приступ, и была сеча кровопролитной… Взяли татары город шестого декабря, в год 6749 (1240). А Дмитрия (тысяцкий, который руководил обороной Киева), который был тяжело ранен, не убили из-за его мужества…»
Францисканский монах Плано Карпини, направленный в 1246 году папой Иннокентием IV к Великому монгольскому хану и проезжавший мимо Киева, так описал последствия захвата этого города войском Бат-хана:
«…после долгой осады они взяли его и убили жителей города; отсюда, когда мы ехали через их землю, мы находили бесчисленные головы и кости мертвых людей, лежавшие на поле; ибо этот город был весьма большой и очень многолюдный, а теперь он сведен почти ни на что: едва существует там двести домов, а людей тех держат они в самом тяжелом рабстве…» По мнению монгольского исследователя Д. Цахилгана, современного биографа Бат-хана, «чрезмерная жестокость, проявленная монгольскими воинами при взятии Киева, объясняется тем, что все монгольские посольства, направлявшиеся монголами в Киев, были перебиты русскими. А для монголов той эпохи, а значит, и для Бат-хана непреложным законом было повеление Чингисхана: безжалостно расправляться со всеми, кто посягнул на жизнь монгольских послов».
После взятия Киева, как явствует из «Тверской летописи», «в тот же год 6749 (1240)… пошел он (Бат-хан) и захватил Владимир-Русский на реке Буг; взял также Галич и пленил бесчисленные города…». Таким образом, монгольские войска под командованием Бат-хана завершили завоевание Руси, но этим они не ограничились. Весной 1241 года началось сразу по нескольким направлениям (Польша, Силезия и Моравия и, собственно, Венгрия) вторжение войск Бат-хана в Восточную и Юго-Восточную Европу, «наиважнейшей целью которого, как пишет монгольский исследователь Ч. Чойсамба, была ликвидация венгерского королевства во главе с королем Белой IV, не только давшего приют половецкому хану Котяну и его сорока тысячам шатров, но и вероломно уничтожившего монгольские посольства».
Описание решающего сражения с венгерским войском мы находим у персидского летописца Джувейни: «…Бат-хан решил истребить келаров и башгирдов (поляков и венгров во главе с королем Белой IV), многочисленный народ христианского исповедания, который, говорят, живет рядом с франками… Народы эти обольщались своею многочисленностью, пылом храбрости и прочностью орудий. Услышав молву о движении Бат-хана, они также выступили с 450 000 всадников, которые все славились военным делом и считали бегство позором. Бат-хан отправил авангардом своего брата Шибакана с 10 000 человек для разведки и дозора, (поручив им) высмотреть численность их (неприятелей) и доставить сведения о степени их могущества и силы. Он (Шибакан) отправился, согласно приказанию, через неделю возвратился и дал (такое) известие: «Их вдвое больше войска монгольского, и все народ храбрый и воинственный».
Когда войска близко подошли друг к другу, то Бат-хан взобрался на холм и целые сутки ни с кем не говорил ни слова, а горячо молился (Всевышнему Тэнгри)… Мусульманам он также приказал всем собраться и помолиться. На другой день приготовились к битве. Между ними (обоими войсками) находилась большая река (Сайо). Ночью он (Бат-хан) отправил одну часть войска (в обход), а войско (самого) Бат-хана с этой стороны переправилось через реку. Шибакан, брат Бат-хана, лично двинулся в самую середину боя и произвел несколько атак кряду. Неприятельские войска, будучи сильными, не трогались с места, но то войско (отправленное в обход) обошло их сзади. (Тогда) Шибакан со всем своим войском разом ударил (на них), бросился на ограды царских палаток, и они мечами разрубили канаты палаток. Когда они (монголы) опрокинули ограды царских шатров, войско келаров смутилось и обратилось в бегство; из этого войска никто не спасся. Те области также были завоеваны. Это было одно из множества великих дел и ужасных побоищ».
В записках Плано Карпини также есть интересные подробности этого сражения: «Из Руссии же и из Комании (Половецких степей) вышеназванные вожди (Бат-хан, Субэдэй-батор и другие) подвинулись вперед и сразились с Венграми и Поляками; из этих Татар многие были убиты в Польше и Венгрии; и, если бы Венгры не убежали, но мужественно воспротивились, Татары вышли бы из их пределов, так как Татары возымели такой страх, что все пытались сбежать. Но Бат-хан, обнажив меч пред лицом их, воспротивился им, говоря: «Не бегите, так как, если вы побежите, то никто не ускользнет (согласно воинскому уставу Чингисхана, оставившие свои позиции без приказа воины должны быть казнены), и если мы должны умереть, то лучше умрем все… и если теперь пришло время для этого, то лучше потерпим». И таким образом, они воодушевились, остались и разорили Венгрию».
И Джувейни, и Плано Карпини рассказывают о том, каким образом Бат-хан воодушевлял своих воинов в решающих сражениях; в обоих случаях главнокомандующий монгольского войска следовал примеру и заветам своего прославленного деда: Чингисхан всегда перед решающими сражениями молился Всевышнему Тэнгри, а воинский устав являлся составной частью «Великой Ясы», завещанной Чингисханом своим потомкам…
В начале 1242 года, в самый разгар победоносной военной кампании монголов в Восточной Европе Бат-хан получил известие из Монголии о смерти Угэдэй-хана. Поскольку «Великой Ясой» было «запрещено под страхом смерти провозглашать кого-либо императором, если он не был предварительно избран князьями, ханами, вельможами и другими монгольскими знатными людьми на общем совете (Великом хуралдае), Бат-хану и другим военачальникам – членам «золотого рода», «повинуясь и следуя приказу», следовало прибыть на родину для участия в законном «избрании и провозглашении» нового Великого хана. В этих условиях (возвращение в Монголию всей командной верхушки) продолжение военных действий стало невозможным. Как считает монгольский исследователь Ч. Чойсамба, «Бат-хан не мог оставить без внимания тот факт, что после смерти Угэдэй-хана наибольшие шансы занять императорский престол имел его ярый враг Гуюг, что и случилось в 1246 году. Бат-хан опасался враждебных действий со стороны новоявленного императора… В ожидании удара из Каракорума Бат-хан принял решение оставить Европу и заняться своим собственным государством – Улусом Зучи, границы которого он значительно раздвинул (самыми западными провинциями его улуса стали Молдавия и Болгария). Для Бат-хана было жизненно важно подготовить свой улус к возможной войне с самой Монгольской империей»… С этого времени (1242–1243 годы) собственно и начинается история Золотоордынского Улуса, в становлении которого заслуга Бат-хана неоспорима.
«Приход татар в Венгрию во времена короля Белы IV». Миниатюра из первого печатного издания «Горестной песни о разорении Венгерского королевства татарами». Аугсбург. 1488 год
Бат-хан выбрал для своей главной ставки место в низовье Волги (недалеко от современной Астрахани). Побывавший в его ставке христианский миссионер Плано Карпини так описывает увиденное: «Когда же нас должны были отвести к его двору, то нам было сказано, что мы должны пройти между двух огней, чего нам не хотелось делать в силу некоторых соображений. Но нам сказали: «Идите спокойно, так как мы заставляем вас пройти между двух огней не по какой другой причине, а только ради того, чтобы, если вы умышляете какое-нибудь зло против нашего господина или если случайно приносите яд, огонь унес все зло». Мы ответили им: «Мы пройдем ради того, чтобы не подать на этот счет повода к подозрению». И когда мы добрались до орды, то его управляющий, по имени Елдегай… спросил у нас о причине нашего прибытия… Выслушав причины, нас ввели в ставку… Войдя же, мы произнесли свою речь, преклонив колена; произнеся речь, мы поднесли грамоту и просили дать нам толмачей, могущих перевести ее. Их дали нам в день Великой пятницы, и мы вместе с ними тщательно переложили грамоту на письмена русские и сарацинские и на письмена Татар; этот перевод был представлен Бат-хану, и он читал и внимательно отметил его… А этот Бат-хан живет с полным великолепием, имея привратников и всех чиновников, как и император их. Он также сидит на более возвышенном месте, как на троне, с одною из своих жен; другие же, как братья и сыновья, так и иные младшие, сидят ниже посредине на скамейке, прочие же люди сзади их на земле, причем мужчины сидят направо, женщины налево. Шатры у него большие и очень красивые, из льняной ткани… Бат-хан очень милостив к своим людям, а все же внушает им сильный страх; в бою он весьма жесток; он очень проницателен и даже весьма хитер на войне, так как сражался уже долгое время».
Сарай Бату – столица Золотой Орды. Реконструкция
О том, с чего начал Бат-хан свое гражданское правление на Руси, повествует «Сказание об убиении в Орде князя Михаила Черниговского и его боярина Федора»: «…Через некоторое время татары расселили по городам, переписали их всех и начали с них дань брать. Услышав об этом, те, кто разбежался по чужим землям, возвратились снова в земли свои, кто остался в живых, князья и иные люди. И начали татары насильно призывать их, говоря: «Не годится жить на земле (Великого) хана и Батыя, не поклонившись им». И многие приезжали на поклон к хану и Батыю… и просил каждый себе владений. И им невозбранно давались те владения, какие они хотели получить…»
Рассказ русского летописца дополнил в своих записках Плано Карпини: «И вот чего Татары требуют от них: чтобы они шли с ними в войске против всякого человека, когда им угодно (таким образом Бат-хан провел мобилизацию), и чтобы они давали им десятую часть от всего, как от людей, так и от имущества (Бат-хан ввел систему налогообложения). Именно они отсчитывают десять отроков и берут одного и точно так же поступают и с девушками; они отвозят их в свою страну и держат в качестве рабов. Остальных они считают и распределяют согласно своему обычаю (Бат-хан провел перепись населения, и оно согласно традиционному монгольскому территориально-административному делению было разделено на десятки, сотни и тысячи). Остальных же, согласно своему обычаю, пересчитал, приказывая, чтобы каждый, как малый, так и большой, даже однодневный младенец, или бедный, или богатый, платил такую дань, именно, чтобы он давал одну шкуру белого медведя, одного черного бобра, одного черного соболя, одну черную лисью шкуру. И всякий, кто не даст этого, должен быть отведен к Татарам и обращен в их раба. Они посылают также за государями земель (за русскими князьями), чтобы те являлись к ним без замедления; а когда они придут туда, то не получают никакого должного почета, а считаются наряду с другими презренными личностями, и им надлежит подносить великие дары как вождям, так и их женам, и чиновникам, тысячникам и сотникам; мало того, все вообще, даже и сами рабы, просят у них даров с великою надоедливостью, и не только у них, а даже и у их послов, когда тех посылают к ним. Для некоторых также они находят случай, чтобы их убить, как было сделано с Михаилом (князем Черниговским) и с другими; иным же они позволяют вернуться, чтобы привлечь других… У других же, которым они позволяют вернуться, они требуют их сыновей или братьев (в заложники), которых больше никогда не отпускают… Наместников (даругачинов или баскаков) своих они ставят в земле тех (князей), кому позволяют вернуться; (этим наместникам) подобает повиноваться их мановению, и если люди какого-нибудь города или земли не делают того, что они хотят, то эти наместники возражают им, что они неверны Татарам, и таким образом разрушают их город и землю, а людей, которые в ней находятся, убивают при помощи сильного отряда Татар, которые приходят без ведома жителей по приказу того правителя, которому повинуется упомянутая земля… Сверх того, если у тех государей (русских князей), которые им сдались, возникают какие-нибудь спорные случаи, то им надлежит отправляться для разбирательства к императору Татар…»
В. С. Смирнов. Св. благоверный князь Михаил Черниговский в Орде перед ханской ставкой Батыя. 1883 год
Пример последнего случая описан в «Галицко-волынской летописи». Князь Галицкий Даниил, не желая отдавать «половину своей отчины» сопернику, обратился за поддержкой, правда, не к императору татар, а к Бат-хану: «И сказал ему Батый: «Даниил, почему ты раньше не приходил? А сейчас пришел – это хорошо! Пьешь ли черное молоко, наше питье, кобылий кумыс?» Даниил сказал: «До сих пор не пил. Сейчас, раз велишь, выпью». Тот сказал: «Ты уже наш, татарин. Пей наше питье!» Даниил выпил, поклонился по обычаю их, проговорил положенные слова и сказал: «Иду поклониться царице (ханше) Баракчинове». Батый сказал: «Иди!» Он пришел и поклонился по обычаю. И прислал ему Батый ковш вина, говоря: «Не привыкли вы пить кумыс, пей вино!»… Пробыл князь у них двадцать пять дней, был отпущен, и поручена была ему земля, которая у него была».
Памятник князю Даниилу Галицкому во Львове
Резюмируя свидетельства наших источников, следует отметить, что Бат-хан уже в первые годы своего правления в Золотоордынском улусе окончательно привел к повиновению русских князей, «приставил» к ним своих наместников-даругачинов (или, как они называются в исторической литературе, баскаков), которые провели перепись населения, осуществляли сбор налогов (дани), следили за исполнением воинской и ямской повинности. Осуществление Бат-ханом строгого территориально-административного деления в сельской местности («вождь [здесь – Бат-хан] указывает места [проживания, а для скотоводов перекочевок] тысячникам, тысячники сотникам, сотники же десятникам») способствовало развитию животноводства и земледелия на Руси. И наконец, за полушутливым обращением Бат-хана к князю Даниилу: «Ты уже наш, татарин. Пей наше питье!» – угадывается, как писал американский исследователь Джек Уэзерфорд, «форма универсального гражданства, основанного не на религии, как это было среди христиан и мусульман, и не только на биологическом родстве, как это было в традиционных кланах степи. Оно было основано просто на верности, терпимости и преданности». Не это ли было одной из целей, к которой стремились Чингисхан и его преемники, выдвигая и осуществляя доктрину «всемирного единодержавия»…
В то время, когда Бат-хан, «сойдя с коня, правил своей державой», в самой Монголии царила смута: воспользовавшись тем, что Угэдэй-хан официально не объявил своего наследника, его жена Дургэнэ (Туракина-хатун) стала регентшей; по совету своих мусульманских приближенных она сместила всех прежних советников своего мужа, а «на их места назначала людей невежественных». Деяния Туракины-хатун вызвали недовольство «степной аристократии». Вот тогда-то они и вспомнили наказ Чингисхана:
«И коль у Угэдэя наследники родятся,
Которыми бы погнушалась и корова,
Хотя бы трижды обернули их травой,
Которыми бы пренебрег и пес дворовый,
Хотя бы трижды салом обложили их,
Ужель среди моих потомков
Достойного не будет сына?!»
Бат-хан отказался лично участвовать в Великом хуралдае, тем самым показав свое отношении к выбору престолонаследника из потомков Угэдэй-хана, а младший брат Чингисхана, Отчигин-нойон, и вовсе «захотел военной силой и смелостью захватить престол…» или, во всяком случае, как считают некоторые исследователи, отстранить Туракину-хатун от власти. Поскольку к этому времени «[всех] четырех сыновей Чингисхана не стало, то старшим над всеми его внуками оказался он (Бат-хан); в этих условиях у него самого была возможность претендовать на престол Великого хана. Однако это неминуемо привело бы к вооруженному конфликту внутри «золотого рода» (ему точно бы противостояли роды Угэдэя и Цагадая) и, возможно, даже к развалу Великого Монгольского Улуса. На это Бат-хан не пошел; в конце концов, сославшись на болезнь, он отправил на Великий хуралдай своих сородичей и вассалов (в частности, Великого князя Ярослава Всеволодовича), они и участвовали в возведении на престол Гуюга, которого его отец Угэдэй-хан меньше всего хотел видеть своим наследником, поэтому никогда не называл его имя среди потенциальных престолонаследников…
Во время Великого хуралдая случилось событие, которое не только отрицательно повлияло на отношения русских к монголам, но и усилило антагонизм в отношениях Бат-хана и Гуюг-хана. После церемонии возведения Гуюга на престол Великого хана скоропостижно скончался князь Ярослав. Как писал свидетель этого события Плано Карпини: «Он (князь Ярослав) только что был приглашен к матери императора, которая, как бы в знак почета, дала ему есть и пить из собственной руки; и он вернулся в свое помещение, тотчас же занедужил и умер спустя семь дней, и все тело его удивительным образом посинело. Поэтому все верили, что его там опоили…» Если свидетель этого события обвинил в смерти князя Ярослава мать Гуюг-хана, якобы желавшую «свободнее и окончательнее завладеть его землею», то современные исследователи, в частности монгольский военный историк Х. Шагдар, считают, что католик Плано Карпини намеренно пустил этот слух, дабы опорочить монголов в глазах их вассалов, православных русских. Так или иначе, в русских летописях это событие не прошло не замеченным; однако отношения Бат-хана и сына-наследника Ярослава, Александра, не испортились: после смерти отца он явился к Бат-хану и присягнул ему на верность. Вот как описан приход Александра к Бат-хану в «Житие Александра Невского»: «После смерти отца своего пришел князь Александр во Владимир в силе великой… И промчалась весть о нем до устья Волги… Решил князь Александр пойти к царю в Орду… И увидел его царь Батый… и сказал вельможам своим: «Истину мне сказали, что нет князя подобного ему». Почтив же его достойно, он отпустил Александра».
Г. И. Семирадский. Александр Невский в Орде. 1876 год
Правление Гуюг-хана было недолгим, но оно чуть было не закончилось военным столкновением его армии, выступившей в поход на запад, с войском Бат-хана. «Поспешность», с которой армия Гуюга выступила в поход, навела мать Мунха, Сорхугтани-беги, на мысль об опасности, которая может угрожать Бат-хану. «Она послала тайком нарочного к Бат-хану передать: «Будь готов, так как Гуюг-хан с многочисленным войском идет в те пределы». Бат-хан держал [наготове] границы и вооружался для борьбы с ним. Когда Гуюг-хан достиг пределов Самарканда, откуда до Бишбалыка неделя пути, [его] настиг предопределенный смертный час… и он (24 апреля 1248 года) скончался…»
Во время наступившего в Каракоруме нового периода «междуцарствия и смуты» родовые кланы Гуюг-хана и Цагадая, с одной стороны, и Бат-хана и Тулуя – с другой, добивались возведения на престол «своего человека». Возможно, эта «предупредительность» Сорхугтани-беги в отношении Бат-хана сыграла немаловажную роль в том, что он отдал предпочтение ее сыну Мунху, которого и должны были возвести на престол Великого хана на Великом хуралдае. Однако, хотя, как считал Рашид ад-Дин, Бат-хан «был у них (среди «золотого рода» Чингисхана) в великой чести и в почете. На хуралдаях никто не противился его словам; напротив, все царевичи повиновались и подчинялись [ему]», на протяжении последующих двух лет «часть царевичей из дома Угэдэй-хана и Гуюг-хана… и потомки Цагадая, по этому поводу чинили отказ и в том деле (созыве Великого хуралдая) создавали отлагательство под тем предлогом, что ханское достоинство должно [принадлежать] дому Угэдэй-хана и Гуюг-хана…». И тогда последовал приказ Бат-хана брату Берке: «Ты его (Мунха) посади на трон, всякий, кто отвратится от Ясы, лишится головы». Приказ Бат-хана был выполнен без промедления, а затем были предотвращены и другие «козни и измена»…
Как пишет Джувейни, Мунх-хан, новый Великий хан Великого Монгольского Улуса, выражая свою искреннюю благодарность Бат-хану, послал ему «подарки, какие только король мира может послать королю-наставнику…». Бат-хан до конца своей жизни оставался главным советчиком Мунх-хана, главным помощником во всех его начинаниях, благодаря чему они и были реализованы. Поэтому не удивительно, что в беседе с христианским миссионером Вильгельмом Рубруком Мунх-хан сказал: «Как солнце распространяет повсюду лучи свои, так повсюду распространяется владычество мое и Батыя».
В первую очередь, это касалось осуществленных Мунх-ханом военных кампаний в Китае и на Переднем Востоке. Джувейни пишет: «И всякий раз, когда (Мунх-ханом) готовился поход, он (Бат-хан), соответственно необходимости, посылал войска, которые возглавляли члены его семьи, его родственники и ратоводцы». Так, в 1253 году по приказу Мунх-хана Бат-хан отправил войско под командованием Ногая на воссоединение с армией Хулагу, брата Мунх-хана. Впоследствии монгольские войска подавили почти все очаги сопротивления «единодержавию» монголов на Переднем Востоке: уничтожили орден измаилитов и завоевали Багдадский халифат (1258 год), в результате чего было создано монгольское государство иль-ханов.
Бат-хан всегда (даже при ненавистном ему Гуюг-хане и тем более при Мунх-хане) строго соблюдал субординацию и требовал того же от своих подчиненных. Когда через его улус следовали иностранные послы (Плано Карпини, Вильгельм Рубрук), он и его подчиненные стремились как можно быстрее препроводить их к Великому хану, так как международные отношения Великого Монгольского Улуса находились исключительно в его ведении. Вильгельм Рубрук, побывавший в ставке Бат-хана в последние годы его жизни, заметил различие в отношении к иностранным послам в ставках Великого хана и хана Золотоордынского улуса: «…С послами при дворе Бат-хана поступают иначе, чем при дворе Мунх-хана. Именно при дворе Бат-хана есть один ям (здесь – постоялый двор) на западной стороне, который принимает всех прибывающих с запада, так же обстоит и касательно других стран мира. А при дворе Мунх-хана все вместе находятся… и могут посещать друг друга и видеться. При дворе Бат-хана они незнакомы друг с другом, и один не знает про другого, посол ли он, так как они не знают помещений друг друга и видятся только при дворе. И когда зовут одного, другого, может быть, и не зовут, ибо они ходят ко двору только по зову». Очевидно, таким образом Бат-хан хотел предотвратить возможные конфликты между послами разных стран и конфессий, а также разглашения ими конфиденциальной информации…
Вильгельм Рубрук в своих записках рассказал не только об особенностях приема иностранных послов в ставке Бат-хана, но и кратко описал саму столицу Золотоордынского улуса: «Итак, когда я увидел двор (ставку) Бат-хана, я оробел, потому что собственно дома его казались как бы каким-то большим городом, протянувшимся в длину и отовсюду окруженным народами на расстоянии трех или четырех лье. И… каждый знал, с какого бока двора должны они размещаться, когда они снимают свои дома [с повозок]. Отсюда двор (ставка Бат-хана) на их языке называется ордой, что значит «середина», так как он всегда находится посередине их людей, за исключением того, что прямо к югу не помещается никто, так как с этой стороны отворяются ворота двора. Но справа и слева они располагаются как хотят, насколько позволяет местность…»
С легкой руки персидских летописцев, столицу Золотоордынкого улуса принято называть Сараем. В переводе с персидского «сарай» означает «дворец, орда». Монголы же, как утверждает Вильгельм Рубрук, называли ставку Бат-хана по-монгольски «Ордой», следовательно, и столицу своего улуса они величали «Ордой Бат-хана», что у персов и тюрок превратилось в «Сарай Бату». Что же касается названия улуса Бат-хана – «Золотая орда», то своим появлением, как мне представляется, оно «обязано» именно названию столицы…
Заметим, что столица Бат-хана находилась практически в самом центре Золотоордынского улуса. Помимо этого, при выборе места для будущей столицы Бат-хан учитывал и другие факторы: и то, что здесь проходили главные торговые пути, и то, что близлежащие кипчакские степи были самым подходящим местом для развития традиционного монгольского скотоводства, и, главное, из центра лучше всего было «держать в поле зрения» все округа улуса (их было девять: Хорезм; Кипчакская степь; Хазария (очевидно, Дагестан); Крым; Приазовье; Черкесия; Валахия (очевидно, Болгария и Молдавия); Алания (Осетия); Русь) и управлять ими. В его столицу, в Орду Бат-хана, как пишет Джувейни, «государи соседние, властители (разных) стран света и другие (лица) приходили к нему на поклон… Торговцы с (разных) сторон привозили ему различные товары; все это, что бы оно ни было, он брал и за каждую вещь давал цену, в несколько раз превышавшую ее стоимость. Султанам Рума, Сирии и других стран он жаловал льготные грамоты и ярлыки, и всякий, кто являлся к нему, не возвращался без достижения своей цели».
Обряд очищения огнем. Иллюстрация из книги «Путешествие в восточные страны» Вильгельма де Рубрука. 1253 год
Уточним, что «льготные грамоты и ярлыки» получали лишь те правители вассальных княжеств, кто изъявлял полную покорность Бат-хану, кто на своей удельной территории обеспечивал выплату дани, выполнение различных повинностей (воинской, ямской и т. д.), соблюдал «Великую Ясу», с уважением относился к обычаям и традициям монголов, в том числе религиозным и бытовым. В противном случае все заканчивалось весьма трагично. Подтверждение тому, к чему приводил отказ следовать традициям и законам монголов, предоставил Плано Карпини в своих записках: «Отсюда недавно случилось, что Михаила (князя Черниговского), который был одним из великих князей Русских, когда он отправился на поклон к Бат-хану, они (приближенные Бат-хана приказали провести обряд очищения огнем) заставили раньше пройти между двух огней; после они сказали ему, чтобы он поклонился на полдень Чингисхану (очевидно, статуе или портрету Чингисхана). Тот ответил, что охотно поклонится Бат-хану и даже его рабам, но не поклонится изображению мертвого человека, так как христианам этого делать не подобает. И, после неоднократного указания ему поклониться и его нежелания… Бат-хан послал одного телохранителя, который бил его пяткой в живот против сердца так долго, пока тот не скончался… Случилось также в недавнюю бытность нашу в их земле, что Андрей, князь Чернигова, который находится в Руссии, был обвинен пред Бат-ханом в том, что уводил лошадей Татар из земли и продавал их в другое место; и хотя этого не было доказано, он все-таки был убит. Услышав это, младший брат его прибыл с женою убитого к… Бат-хану с намерением упросить его не отнимать у них земли. Бат-хан сказал отроку, чтобы он взял себе в жены жену вышеупомянутого родного брата своего, а женщине приказал взять его в мужья согласно обычаю Татар. Тот сказал в ответ, что лучше желает быть убитым, чем поступить вопреки закону. А Бату тем не менее, передал ее ему, хотя оба отказывались, насколько могли…»
Как свидетельствует Рашид ад-Дин, Бат-хана «называли Сайн-хан», что в переводе с монгольского означает «Хороший хан». Но связано это было не с тем, что он был для всех хорошим; просто у монголов после смерти ханов их имена были табуированы – их запрещалось упоминать по имени, что и нашло отражение в древних летописях.
Сартаг
Он был совершенным христианином и часто являлся виновником спасения многих, обращая в христианскую веру из своих и из чужих.
Не говорите, что наш господин – христианин, он не христианин, а монгол.
В 1255 году Бат-хан отправил своего сына Сартага в Каракорум к Великому монгольскому хану Мунху, который созвал Великий хуралдай. Как пишет монгольский исследователь истории Золотоордынского улуса С. Цолмон, Бат-хан по состоянию здоровья не только не смог сам отправиться в Монголию, но и обратился к Великому хану с просьбой передать Сартагу полномочия по управлению Золотоордынским улусом. Когда Сартаг находился в Каракоруме, пришла весть о смерти Бат-хана. Как пишет Рашид ад-Дин, «Мунх-хан встретил его (Сартага) прибытие… с почетом, утвердил за ним престол и государство (Золотоордынский улус)…». Мунх-хан, конечно же, помнил о личном участии Сартага в возведении его на престол Великого хана. Рашид ад-Дин писал об этом так: «Он сам (Бат-хан) возвел Мунх-хана на ханство и заставил всех своих братьев, родственников и эмиров подчиниться и покориться ему. Он послал вместе с ним своего брата Бэрха и своего сына Сартага, который был наследником престола, с тремя тумэнами войска, дабы они в местности Онон и Керулен, которая была коренным юртом Чингисхана, посадили его на престол ханства и трон миродержавия и исправили и загладили бы козни детей Угэдэй-хана, замысливших вероломство».
Очевидно, что Бат-хан задолго до своей кончины объявил Сартага своим преемником, вводил его в курс дел по управлению Золотоордынским улусом, и в частности Русью. Об этом свидетельствуют и другие источники той эпохи. Так, современник Сартага, армянский историк Киракос Гандзакеци свидетельствует о том, что «воспитанный кормилицей-христианкой; вступив в возраст, он уверовал в Христа и был крещен сирийцами (очевидно, христианами несторианского толка), которые вырастили его. Он во многом облегчил положение церкви и христиан и с согласия отца своего издал приказ об освобождении [от податей] священников и церкви, разослал его во все концы, угрожая смертью тем, кто взыщет подати с церкви или духовенства, к какому бы племени они ни принадлежали, даже с мусульманских мечетей и их служителей. С этого времени, осмелев, стали являться к нему вардапеты, епископы и иереи. Он любезно принимал всех и исполнял все их просьбы. Сам он жил в постоянном страхе божьем и благочестии – возил с собой в шатре алтарь, всегда исполняя священные обряды».
Как оказалось, о «совершенном христианине» Сартаге знали не только армянские летописцы, но даже сам французский король Людовик IX, посол которого Вильгельм де Рубрук так рассказал о цели своего визита в Великий Монгольский Улус: «Мы слышали, что о вашем господине Сартаге (Sarcaht) говорят в Святой Земле, будто он христианин, и христиане этому очень обрадовались, а в особенности христианнейший государь, король франков… поэтому я намереваюсь отправиться к Сартагу и отвезти ему грамоту господина короля, в которой тот внушает ему о пользе всего христианства». Далее Вильгельм де Рубрук вот что еще рассказал о Сартаге: «На севере этой области (Крыма) находится много больших озер, на берегах которых имеются соляные источники; как только вода их попадает в озеро, образуется соль, твердая, как лед; с этих солончаков Бату и Сартаг получают большие доходы, так как со всей Руссии ездят туда за солью и со всякой нагруженной повозки дают два куска хлопчатой бумаги (очевидно, хлопчатобумажной ткани)… Морем также приходит за этой солью множество судов, которые все платят пошлину по своему грузу…
Итак, мы нашли Сартага близ Этилии (в низовьях Волги), в трех днях пути от нее; двор его показался нам очень большим, так как у него самого шесть жен, да его первородный сын имеет возле него их две или три, и у всякой есть большой дом и около двухсот повозок (телег-юрт). Наш проводник обратился к некоему несторианцу по имени Койяку, который считается одним из старших при дворе. Тот заставил нас идти очень далеко к господину, который именуется ямъям. Так называют того, на котором лежит обязанность принимать послов… Мы явились пред домом Сартага, и они подняли войлок, висевший пред входом, чтобы господин мог видеть нас. Затем они заставили причетника и толмача преклонить колена, а от нас этого не потребовали. Затем они очень усердно посоветовали нам остеречься при входе и выходе, чтобы не коснуться порога дома, и пропеть какое-нибудь благословение для Сартага. Затем мы вошли с пением «Salve, regina» («Радуйся, Царица»). При входе же в дверь стояла скамья с кумысом и чашами; тут были все жены его, и сами моалы (монголы), войдя с нами, теснили нас. Упомянутый Койяк подал Сартагу (принесенные Рубруком) курильницу с благовонием, которую тот рассмотрел, бережно держа в руке. После Койяк поднес ему Псалтырь, который тот усердно рассматривал, равно как и жена его, сидевшая рядом с ним. Затем Койяк принес Библию, и тот сам спросил, есть ли там Евангелие. Я сказал, что там есть [не только Евангелие, а] даже все Священное Писание. Он взял также себе в руку крест и спросил про изображение, Христа ли оно изображает. Я ответил утвердительно. Сами несториане и армяне никогда не делают на своих крестах изображения Христа; поэтому, кажется, они плохо понимают о Страстях или стыдятся их. После того Сартаг приказал удалиться окружавшим нас, чтобы иметь возможность полнее рассмотреть наши облачения. Тогда я подал ему вашу грамоту с переводом по-арабски и сирийски… При дворе Сартага были армянские (Hermeni) священники, которые знали по-турецки и по-арабски, и упомянутый товарищ Давида, который знал по-сирийски, по-турецки и по-арабски. Затем мы вышли и сняли наши облачения и пришли писцы и упомянутый Койяк и заставили перевести грамоту… В вечерние часы Койяк позвал и сказал нам: «Господин король (Людовик IX) написал хорошие слова моему господину, но среди них есть некоторые трудноисполнимые, касательно которых он не смеет ничего сделать без совета своего отца (Бат-хана); поэтому вам надлежит отправиться к его отцу». Прежде чем нам удалиться от Сартага, вышеупомянутый Койяк вместе со многими другими писцами двора сказал нам: «Не говорите, что наш господин – христианин, он не христианин, а моал» (монгол), так как название «христианство» представляется им названием какого-то народа. Они превознеслись до такой великой гордости, что хотя, может быть, сколько-нибудь веруют во Христа, однако не желают именоваться христианами, желая свое название, то есть моал (монгол), превознести выше всякого имени; не желают они называться и татарами. Ибо татары были другим народом…
Именно так поступают несториане, прибывающие из тех стран: именно из ничего они создают большие разговоры, поэтому они распространили и про Сартага, будто он христианин; то же говорили они про Мунх-хана и про Гуюг-хана, потому только, что те оказывают христианам большее уважение, чем другим народам; и, однако, на самом деле они не христиане. Что касается до Сартага, то я не знаю, верует ли он во Христа или нет. Знаю только то, что христианином он не хочет называться…»
Последнее «открытие», видно, сильно озадачило и удручило Рубрука; ему было невдомек, что народу, к которому его послал французский король, Чингисханом было завещано: «уважать все исповедания, не отдавая предпочтения ни одному. Все это он предписал, как средство быть угодным Богу (Всевышнему Тэнгри)… Уклонялся он от изуверства, и от предпочтения одной религии другой, и от превозношения одних над другими. Наоборот, ученых и отшельников (религиозных деятелей) всех толков он почитал, любил и чтил, считая их посредниками перед Господом Богом (Всевышним Тэнгри), и как на мусульман взирал он с почтеньем, так христиан и идолопоклонников (буддистов) миловал». При этом принадлежность к какой-то конкретной религии для монголов той эпохи было не главным. Вот почему, как писал монгольский ученый Ш. Бира, «Чингисхан и его преемники, создавая мировую империю, не уделяли большое внимание различным абстрактным религиозным постулатам. Они разработали идеологию, которая, прежде всего, была призвана оправдать их собственную практическую деятельность; их главным стремлением было навязать свою политическую доктрину захваченным странам и народам… Для них первичной всегда была политическая выгода. Не трудно понять, что, ведя войны против исламских и христианских государств… во главу угла ставились их собственные политические и жизненные интересы… Цель их политической доктрины заключалась… в установлении политической диктатуры, в первую очередь ориентированной на интересы и выгоду своего кочевого народа».
Караван-сарай Таш-Рабат был построен в XV веке на месте древнего монастыря IX века
Исходя из этого, как мне думается, «утверждение престола» Золотой Орды за «христианином» Сартагом вряд ли сулило и Руси какие-то особые поблажки, не говоря уже о несбыточных надеждах западноевропейских правителей… Тем более что Сартагу было не суждено занять престол отца. Возвращаясь из Каракорума, он скоропостижно скончался.
Христианские и мусульманские историки по-разному объясняют причину его смерти. Армянский историк Киракос Гандзакеци возлагает ответственность за смерть Сартага на его сородичей-мусульман: «Сартаг прибыл в свои владения во всем величии славы. Его родственники – мусульмане Барака и Баркача (его родные дяди Бэрх и Беркечар) напоили его смертоносным зельем и лишили его жизни. Это было большим горем для всех христиан, а также самого Мунх-хана и брата его Хулагу, правившего всеми областями на Востоке». Мусульманин Джузджани, рассуждая о мусульманском благочестии Бэрха, сообщает «мифическую» версию смерти Сартага: «Сейид Ашраф-ад-Дин рассказывал, что по смерти Бат-хана остался сын его Сартаг, чрезвычайно жестоко и несправедливо обращавшийся с мусульманами. Сартаг (этот) из страны Кипчакской и Саксинской отправился ко двору Мунх-хана, чтобы по милости Мунх-хана сесть на место отца (своего) Бат-хана. Когда он дошел до тамгачских земель Мунх-хана, (то последний) приняв его, отпустил его с почетом восвояси. Приближаясь к своему дяде Бэрх-хану, он (Сартаг) отказался (от посещения его), свернул с дороги и не пошел к своему дяде. Тогда Бэрх-хан отправил людей к Сартагу (сказать ему): «Я заступаю тебе место отца; зачем же ты проходишь точно чужой и ко мне не заходишь?» Когда посланные доставили Сартагу весть Бэрх-хана, то проклятый Сартаг ответил: «Ты мусульманин, я же держусь веры христианской; видеть лицо мусульманское (для меня) несчастие»… Когда такая неподобающая весть дошла до того мусульманского царя Бэрх-хана, то он вошел один в шатер, обмотал шею свою веревкой, прикрепил цепь к шатру и, стоя, с величайшею покорностью и полнейшим смирением плакал и вздыхал, говоря: «Господи, если вера Мухаммедова и закон мусульманский истинны, то докажи мою правоту относительно Сартага». Три ночи и три дня он таким образом рыдал и стонал, совершая обычные обряды, пока (наконец) на четвертый день проклятый Сартаг прибыл в это место и умер. Всевышний наслал на него болезнь желудка, и он (Сартаг) отправился в преисподнюю. Некоторые рассказывали так: заметив на челе Сартага признаки возмущения, Мунх-хан тайком подослал доверенных людей, которые отравили проклятого Сартага, и он сошел в ад…»
Первое упоминание о Сарай-Бату – столице Золотой Орды, появилось в 1253 году в книге странствующего францисканца Вильгельма Рубрука «Путешествие в восточные страны»
Российский востоковед В. В. Бартольд, анализируя свидетельства этих историков, писал: «У того же Джузджани есть рассказ о том, как Сартаг, сын Батыя, будучи христианином, ненавидел своего дядю – мусульманина; с этим рассказом можно связать сообщение армянина Киракоса, который обвиняет Беркая (Бэрха) в отравлении своего племянника. Если эти два князя действительно так враждебно относились друг к другу, то эта вражда, пожалуй, вряд ли может быть объяснена религиозными соображениями. Рубрук опровергает то, что Сартаг принял крещение, однако об этом категорически свидетельствуют сообщения не только сирийских и армянских, но и мусульманских источников (сюда относятся также сообщения обоих независимых один от другого современников – Джузджани и Джувейни). Во всяком случае, Сартаг, имевший, по словам Рубрука, шесть жен и освободивший от налогов, по Киракосу, как мусульманское духовенство, так и христианское, очевидно, так же не был фанатичным христианином, как и Беркай, столица которого, Сарай, в 1261 году стала местопребыванием христианского епископа, – фанатичным мусульманином». Именно об этом свидетельствовал современник тех событий Джувейни: «Хоть и принимают они (потомки Чингисхана) [разные] веры, но от изуверства удаляются и не уклоняются от Чингисхановой Ясы, что велит все толки за один считать и различия меж ними не делать».
Если в вопросе веротерпимости в то время никто среди чингисидов еще «не уклонялся от Чингисхановой Ясы», то завещание Чингисхана «быть единого мнения и единодушными в отражении врагов и возвышении друзей…» осталось, как говорится, только на бумаге… В течение всех пятнадцати лет, прошедших после смерти Угэдэй-хана, борьба за власть в Великом Монгольском улусе, в впоследствии и в удельных ханствах, не прекращалась. После смерти Бат-хана этой «напасти» не избежал и Золотоордынский улус. После загадочной смерти Сартага, как свидетельствует Рашид ад-Дин, «Мунх-хан послал гонцов, склоняя и располагая [к себе] его жен, сыновей и братьев, и также пожаловал Улагчи [сыну Бату] престол и царство отца и отличил всех разными милостями и ласками. Улагчи также в скором времени скончался и оставил другим престол и царство». Жена Бат-хана, Борогчин, которая должна была быть регентшей до достижения Улагчи совершеннолетия, также была убита. В энциклопедии ан-Нувейри причина ее убийства объясняется так: «…Она вошла в сношения с Хулагу (очевидно, после смерти Улагчи)… отправила к нему посла сказать: «…Приходи, чтобы принять царство». Потом она отправилась вслед за послом и старалась добраться до Хулагу и привести его в страны северные. Народ, узнав, что она замышляет, послал вслед за ней, вернул… и убил ее».
В рассказе сейида Ашраф-ад-Дина, который мы цитировали выше, говорится: «…Из рода Туши-хана (Зучи-хана) было всего пятнадцать сыновей и внуков, (но) все они отошли в геенну и (потом) все царство (Золотоордынский улус) поступило в распоряжение Бэрх-хана. По благодати мусульманства перешли во власть его земли кипчакские, саксинские, булгарские, саклабские и русские, до северо-восточных пределов Рума, Дженда и Хорезма». В этом рассказе сейида Ашраф-ад-Дина повествуется не только о финале этой истории, но и о человеке, кому эти смерти были выгодны… Но религиозную подоплеку в этих событиях искать, как мне представляется, не следует; Бэрх стремился к власти, и он своего добился.
Бэрх-хан (Берке)
Грустно мне, что монголы убивают друг друга, но что придумать против того, кто изменил Ясе Чингисхана?
Итак, «когда Бат-хан скончался и его сыновья Сартаг и Улагчи, которые были назначены ему преемниками, скончались один за другим и [когда] его младший брат Бэрх… (в 1257 году) воссел на его место, то его (Бэрх-хана) повеления стали неукоснительно исполняться в его улусе…».
О жизни Бэрха до его вступления на престол хана Золотоордынского улуса мы узнаем из персидских источников. Так, Джузджани в своем историческом труде «Насировы разряды» (завершен в 1260 году), основываясь на рассказах «заслуживающих доверия людей», сообщает: «Берка-хан (Бэрх-хан), сын Туши (Зучи), сына Чингисхана. Заслуживающие доверия люди говорят, что Берка-хан… родился в земле Чина, или Кипчака, или Туркестана в то время, как отец его Туши-хан взял Хорезм, и войско его (Туши) находилось в землях саксинских, булгарских и саклабских. Когда мать родила Берка-хана, отец его сказал: «Этого сына я делаю мусульманином, добудьте ему мусульманскую кормилицу, чтобы она его пуповину обрезала по-мусульмански и чтобы он пил мусульманское молоко, ибо этот сын мой будет мусульманином». Согласно этому указанию, пуповину его обрезала кормилица по мусульманскому обряду, и он (Берка) пил мусульманское молоко. По достижении им срока обучения и наставления собрали несколько мусульманских имамов и выбрали одного из них для обучения его (Берка) Корану. Некоторые заслуживающие доверия люди рассказывали, что обучение его Корану происходило в Ходженде, у одного из ученых благочестивцев этого города. По наступлению срока обрезания над ним (Берка) совершили этот обряд, а по достижении им возмужалости в войско его были назначены все мусульмане, находившиеся в стане Туши-хана. Когда… Бат-хан сел (на престол) на место отца, то он (Бат) также отнесся к Берка-хану с большим уважением и утвердил за ним командование (армией), свиту (атба) и уделы (икта)… Все войско его (Бэрха) состояло из 30 000 мусульман, и в войске его была установлена пятничная молитва. Люди, заслуживающие доверия, говорят, что во всем войске его такой порядок: каждый всадник должен иметь при себе молитвенный коврик с тем, чтобы при наступлении времени намаза заняться совершением его (намаза). Во всем войске его никто не пьет вина, и при нем (Берка) постоянно находятся великие ученые из (числа) толкователей (Корана), изъяснителей хадисов, законоведов и догматиков. У него много богословских книг, и большая часть его собраний и собеседований происходит с учеными. Во дворце его постоянно происходят диспуты относительно науки шариата. В делах мусульманства он чрезвычайно тверд и усерден».
Монгольский принц изучает Коран. Иллюстрация из исторического сочинения на персидском языке «Джами ат-таварих» Рашид ад-Дина. Начало XIV века
Как явствует из биографии Бат-хана, написанной монгольским автором Д. Цахилганом, Бэрх принимал участия в походах на Русь и в Западную Европу в 1237–1242 годах; после возвращения участвовал в Великих хуралдаях 1246-го года (возведение на престол Гуюка) и 1251-го года (возведение на престол Мунха). Особенно важна была его роль в последнем. Тогда, как свидетельствует Рашид ад-Дин, «Бат-хан приказал своим братьям Бэрху и Бука-Тимуру отправиться с многочисленным войском вместе с Мунхом на Керулен (река в Монголии, на которой находилась ставка Чингисхана), столицу Чингисхана, и в присутствии всех царевичей, устроив хуралдай, посадить его на царский трон. И они отправились в путь от Бат-хана… Часть царевичей из дома Угэдэй-хана и Гуюг-хана… и потомки Цагадая по этому поводу чинили отказ и в том деле (созыве Великого хуралдая) создавали отлагательство под тем предлогом, что ханское достоинство должно [принадлежать] дому Угэдэй-хана и Гуюг-хана…» И тогда последовал приказ Бат-хана брату Бэрху: «Ты его (Мунха) посади на трон, всякий, кто отвратится от Ясы, лишится головы». Приказ Бат-хана был выполнен без промедления, и «в год кака-ил, который является годом свиньи, павший на месяц зу-ль-када 648 г. х. [25 января – 23 февраля 1251 года н. э.], в Каракоруме… Мунха посадили на престол верховной власти…»
По возвращении из Монголии в Золотую Орду Бэрх жил в уделе, указанном ему Бат-ханом. В путевых заметках Вильгельма Рубрука на этот счет есть следующая запись: «У Бат-хана есть еще брат по имени Берка (Бэрх), пастбища которого находятся в направлении к Железным воротам (в районе нынешнего Дагестана), где лежит путь всех сарацинов (мусульман), едущих из Персии и из Турции; они, направляясь к Бат-хану и проезжая через владения Берки, привозят ему дары. Берка выдает себя за сарацина (мусульманина) и не позволяет есть при своем дворе свиное мясо. Тогда, при нашем возвращении (1254 год), Бат-хан приказал ему, чтобы он передвинулся с того места за Этилию (Поволжье), к востоку, не желая, чтобы послы сарацин проезжали через его владения, так как это казалось Бат-хану убыточным».
Согласно русским летописям, русские князья еще в 1257 году приезжали в Сарай «почтить Улагчи». После его смерти, очевидно, в том же 1257 году власть в Золотоордынском улусе наследовал Бэрх, который присягнул на верность Великому хану Мунху и приступил к выполнению указов Великого хана по «устройству и приведению в порядок дел государства». Важная роль в выполнении этих указов отводилась полномочным представителям (даругачинам) Великого хана в пяти частях Великого Монгольского Улуса: помимо собственно Монголии, это – Северный Китай, Улус Цагадая в Средней Азии, Улус Ил-ханов в Иране и Золотоордынский улус. Что касается Руси, то, по свидетельству «Юань ши» за 1257 год, «(Мунх-хан) назначил в должность даругачина в Руси… Китата, сына ханского зятя Ринциня…». Отправляя своих полномочных представителей, Мунх-хан приказал им «провести новую перепись [всего улуса и войска] и твердо установить причитающийся налог и по окончании того важного дела вернуться к его высочайшей особе. Каждому из них он приказал: «Не допытывайтесь строго и не спорьте о минувших обязательствах, ибо у нас намерение облегчить положение подданных, а не умножить богатства казны», – и издал указ о льготах населению». Он подтвердил список «лиц, освобожденных от стеснительных обязанностей и повинностей согласно ярлыку Чингисхана и хана [Угэдэя]: из мусульман – великих шейхов, знаменитых сейидов и благочестивых имамов, из христиан – епископов, священников, монахов, из идолопоклонников (буддистов) – известных [тойнов]…»
Крепостные ворота Баят-капы. VI век. Дагестан
При Бат-хане вопросами сбора налогов, выполнения населением русских княжеств других повинностей (военной, ямской и т. д.), контроля за деятельностью удельных русских князей ведали даругачины или баскаки, назначенные во все территориально-административные единицы Золотоордынского улуса. Полномочным представителям (даругачинам) Великого хана Мунха поручалось укрепить эту структуру и распространить ее на те территории, которые ею не были охвачены, в частности на Новгород. «Великий хан Мунх, – пишет А. П. Богданов, – понимал, что произойдет, если дань с покоренных земель пойдет через руки улусных ханов. Те станут полновластными владыками и превратят Каракорум в чисто символический центр… Поэтому численники великого хана, переписывая население империи, разбивая подданных на десятки, сотни, тысячи и тумэны, готовили почву для введения единой местной администрации: баскаков».
В Восточной Руси народ не сопротивлялся проведению переписи. «Лаврентьевская летопись» свидетельствовала: «Той же зимы (1257 год) приехали численники, пересчитали всю землю Суздальскую, и Рязанскую, и Муромскую, и ставили десятников, и сотников, и тысячников, и темников, и ушли в Орду. Только не считали игуменов, попов, крилошан, кто зрит на святую Богородицу, и владыку (они освобождались от налогов)». Новгородцы же сначала отказались впустить монгольских чиновников, как их называли, численников в свой город. Но затем, когда сам Александр Невский попытался убедить их не препятствовать переписи и предупредил, что монголы жестоко накажут за неповиновение, новгородцы согласились впустить в город монгольских численников. Тем не менее, как пишет Г. В. Вернадский, «…когда чиновники начали «подсчет» жителей, в городе разразился мятеж. Монголы попросили у Александра Невского защиты, и он приказал своим войскам подавить бунтовщиков. Его твердая позиция произвела должное впечатление на новгородцев, и они в конце концов согласились позволить монголам продолжить перепись… Хотя перепись легла в основу подсчета обязательств со стороны новгородцев… по всей вероятности, новгородские власти сами взяли на себя обязательство вербовать воинов и собирать налоги в будущем… Это было очень важной уступкой со стороны монголов…» Что же касается других княжеств, то это «послабление» на них сразу не распространилось, о чем свидетельствуют народные восстание против монголов в Суздальской земле. «В 1262 году, – сообщает Лаврентьевская летопись, – избавил бог от лютого томления басурманского людей Ростовской земли, вложил ярость в сердца христианам, не терпя насилия поганых. Собрали веча и выгнали (баскаков) из городов, из Ростова, из Суздаля, из Переяславля! Ибо откупали те окаянные басурмане дани, и от того великую пагубу людям творили…»
На этот раз Александр Невский был не в силах сдержать мятежников. «…Первым шагом Александра после восстания, – пишет Г. В. Вернадский, – было то, что он поспешил в ставку Бэрх-хана, чтобы «умолить хана простить народ» Суздальской земли… Александр Невский провел несколько месяцев в Орде, и ему удалось достичь главной цели своей миссии: Бэрх-хан согласился на то, чтобы не посылать никакой карательной экспедиции в Суздальскую землю». Что же до баскачества, судя по источникам, оно не было изжито до конца XIII столетия…
Отнюдь не от хорошей жизни Бэрх-хан поддался на уговоры Александра Невского. После смерти Бат-хана у Бэрх-хана обострились отношения с братом Мунх-хана, Хулагу, который по приказу Великого хана подавил почти все очаги сопротивления «единодержавию» монголов на Переднем Востоке: уничтожил орден измаилитов и завоевал Багдадский халифат (1258 год), в результате чего им был создано государство ильханов. Вот что говорится в «Истории Вассафа» о причинах вражды, происшедшей между Хулагу-ханом и Бэрх-ханом: «В то время, когда государь – завоеватель мира Чингисхан сделался владыкою и повелителем царей и царств и мира и разделил края и страны между четырьмя сыновьями (своими) – Туши (Зучи), Чагатаем, Угэдэем и Тулуем – и назначил им становища и юрты в четырех странах света… Чагатаю были отведены пространства становищ от пределов окраин уйгурских до границ Самарканда и Бухары; обычное местопребывание его всегда находилось в окрестностях Алмалыга. Угэдэй, который в благополучный век (своего) отца должен был быть преемником султанства (Чингисхана), пребывал в пределах Эмиля и Кубака, столицы ханства и центра государства. Юрт Тулуя находился по соседству и в сопредельности (с владениями) Угэдэя, а земли в длину от краев Каялыка и Хорезма и крайних пределов Саксина и Булгара до окраин Дербенда Бакинского он предназначил старшему сыну Туши (Зучи). Что позади Дербенда, называемого Демир-капук (Железные ворота), то всегда было местом зимовки и сборным пунктом разбросанных частей войска его (Туши); по временам они делали набеги до Аррана и говорили, что Арран и Азербайджан также входят в состав владений и становищ их (Зучидов). Вот почему с обеих сторон, хулагидской и зучидской (которые также претендовали на эти территории), стали проявляться, одна за другой, причины раздора и поводы к озлоблению». Основываясь на свидетельствах современников, В. В. Бартольд заключает: «…как и раньше, в рассказе о вражде между Бэрхом и Сартагом, так и теперь Бэрх в некоторых источниках изображается защитником ислама; сообщают, будто он резко упрекал Хулагу за опустошение столь многих мусульманских стран и, в особенности, за казнь халифа Муста’сима. Более правдоподобны, вероятно, те известия, согласно которым царевичи из дома Зучи считали, что их права были ущемлены из-за создания нового монгольского государства в Персии; с новым государством были объединены также такие области, как Арран и Азербайджан, где еще при Чингисхане прошли «копыта монгольских коней» и которые, следовательно, по установлениям завоевателя, должны были принадлежать к уделу Зучи. Ханы Золотой Орды и позднее не оставляли притязаний на господство над этими землями, хоть и без успеха».
Что касается «религиозного фактора» в возникших противоречиях между двоюродными братьями, то не вызывает сомнение только то (и арабские историки это сами признают), что египетский султан Эльмелик-Эззахыр Бейбарс «подстрекал его (Бэрх-хана) против Хулагу, возбуждая между ними вражду и ненависть, да разбирал довод тому, что для него обязательна священная война с татарами, так как… вменяется ему в долг воевать с неверными, хотя бы они были его родичи». Утверждение же арабских летописцев того времени о том, что Бэрх-хан в этой «священной войне» защищал ислам, это попытка арабов выдать желаемое за действительное. К тому же, если поверить арабским историкам, которые писали о предложении Бэрх-хана к египетскому султану Эльмелик-Эззахыр Бейбарсу о совместных действиях против ил-хана Хулагу, то совершенно непонятна причина бездействия Бейбарса…
Город Дербент возник в конце IV тысячелетия до н. э. Гравюра из книги Адама Олеарийя «Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно». 1656 год
А вот что извещает о причине и начале этой «великой войны между Хулагу и Бэрх-ханом» армянский историк Киракос Гандзакеци: «…Хулагу беспощадно и безжалостно истребил всех находившихся при нем и равных ему по происхождению знатных и славных правителей из рода Батыя и Беркая (Бэрх-хана): Гула, Балахая, Тутхара, Мегана, сына Гула, Гатахана и многих других вместе с их войском – были уничтожены мечом и стар и млад, так как они находились при нем и вмешивались в дела государства. И лишь некоторые из них, и то с большим трудом, спаслись, одни, без жен, детей и имущества, убежали к Беркаю и другим своим сородичам. Узнав об этом, Беркай собрал бесчисленное и несметное войско, чтобы прийти отомстить Хулагу за кровь сородичей своих. А великий Хулагу тоже собрал огромное войско и разделил его на три части: одну [рать] поручил своему сыну Абага-хану, к нему же отправил и правителя Аргуна и послал их в Хорасан на помощь Алгу с этой стороны; другую рать он собрал у Аланских ворот и, взяв с собой остальное войско, двинулся и вступил [на территорию] далеко за Дербентскими воротами, ибо туда есть лишь два пути: через аланов и через Дербент. И, разорив части улуса Джучи, дошел до великой и бездонной реки Терек… Против него вышел Беркай с мощной ратью. И у великой реки имело место побоище. Много было павших с обеих сторон, но особенно много было их со стороны Хулагу, ибо они мерзли от сильного снега и мороза, и множество людей утонуло в реке. Тогда Хулагу повернул обратно, пошел и вышел далеко за пределы Дербентских ворот. Один из военачальников Хулагу, по имени Сираман, муж храбрый и воинственный, сын первого начальника татар Чармагуна, выступил против войск Беркая и задержал их натиск; бежавшие благодаря их поддержке были спасены. И медленно, выдерживая натиск [войск Беркая], он также вышел за Дербентские ворота. И, выставив дозор у Дербентских ворот, сами они пришли в Муганскую степь на зимовье. И так воевали они друг с другом в течение пяти лет, начав в 710 (1261) году и до 715 (1266) года армянского летосчисления, собирая ежегодно войско и сталкиваясь друг с другом в зимнюю пору, ибо летом они [воевать] не могли из-за жары и разлива рек…»
Даже русские летописцы упоминали «о великом мятеже среди самих татар»: «Они перебили друг друга бесчисленное множество, как песок морской». По свидетельству арабского историка Ибн Василя, сокрушаясь по погибшим, в конце жизни Бэрх-хан говорил: «Грустно мне, что монголы убивают друг друга, но что придумать против того, кто изменил Ясе Чингисхана… Да посрамит Аллах Хулагу этого, погубившего монголов мечами монголов. Если бы мы действовали сообща, то мы покорили бы всю землю!»
Этот упрек Бэрх-хана можно было адресовать всем тогдашним чингисидам, которые предали забвению «Великую Ясу» и заветы Чингисхана. Если Бэрх-хан и ил-хан Хулагу не смогли поделить завоеванные территории, то, как свидетельствует армянский летописец Киракос Гандзакеци в своей «Краткой истории», «двое братьев его (Мунх-хана), Арик-Буга и Гопилай (Хубилай), стали враждовать (1260–1264 годы) между собой из-за царской власти (за престол Великого хана). Гопилай, разбив и уничтожив войско Арик-Буга и обратив его в бегство за пределы страны, победил и сам воцарился. Хулагу был братом их и Мунх-хана. Он помогал Гопилаю. Беркай (Бэрх-хан) же, владевший северными областями, помогал Арик-Буге…» Хубилай, опираясь на армию, с помощью которой он к тому времени контролировал большую часть Китая, относительно быстро смог одолеть своего соперника в борьбе за престол Великого хана, а вот Хулагу и Бэрх-хан умерли, так и не добившись своих целей. В 1265 году скончался Хулагу, а через год умер и Бэрх-хан. Это случилось во время похода против преемника Хулагу, его сына Абага-хана.
В сочинении Аль-Муфаддала «Прямой путь и единственная жемчужина» воспроизводится рассказ египетских послов о дворе Бэрх-хана, о его внешности и преемнике: «Рано утром царь Берке, находившийся в близком (от них) помещении, пригласил послов к себе… Их уже уведомили, что им следует делать при входе к нему, то есть войти с левой стороны и, когда от них будет взята грамота, перейти на правую сторону, присесть на оба колена, никому не входить к нему в шатер с мечом, с ножом или с оружием, не прикасаться ногами к порогу шатра; когда кто снимет с себя свое оружие, то слагать его на правую сторону, вынуть лук из сайдака, опустить тетиву, не оставлять в колчане стрел, не есть снега и не мыть платья в орде, а если (уже) случится мыть его, то делать это тайком. Потом (говорится), что они застали царя Берке в большом шатре, вмещавшем в себе 500 всадников, покрытом белым войлоком, внутри обитом шелковыми материями и китайками (?) и украшенном жемчужинами и драгоценными камнями. Он (хан) сидел на престоле, свесив обе ноги на скамейку, на которой (лежала) подушка, так как хан страдал ломотою (в ногах). Сбоку у него сидела старшая жена его, по имени Тагтагайхатунь; кроме нее у него еще две жены: Джиджекхатунь и Кехархатунь. Сына у него нет. Назначенный ему в наследники сын брата его… имя его Темир (читай Менгутимур)… В это время царю Берке было от роду 56 лет. Описание его: жидкая борода; большое лицо желтого цвета; волоса зачесаны за оба уха; в (одном) ухе золотое кольцо с ценным (осьмиугольным?) камнем; на нем (Берке) шелковый кафтан; на голове его колпак; («на чреслах его») золотой пояс с дорогими камнями на зеленой булгарской коже; на обеих ногах башмаки из красной шагреневой кожи. Он не был опоясан мечом, но на кушаке его черные рога витые, усыпанные золотом. При нем в шатре его (сидело) 50 эмиров на скамейках. Когда они (послы) вошли к нему и представили послание, то это чрезвычайно удивило его. Он взял грамоту и приказал визирю прочесть ее. Потом он велел им перейти с левой стороны [на правую] и уставить их по бокам шатра, позади находившихся при нем эмиров, приказал подать им кумысу и после того вареного меду, а потом предложил им мясо и рыбу, и они поели. Затем он приказал поместить их у жены своей, Джиджекхатуни. Когда они утром встали, то хатунь угостила их в своем шатре. В конце дня они отправились в отведенные им помещения. Султан Берке стал их требовать к себе в разные часы дня и расспрашивать их про слона и жирафа, спросил (также) про Нил, да про дождь в Египте, и сказал: «Я слышал, что через Нил протянута кость человеческая, по которой люди переправляются (через реку)». Они ответили: «Этого мы не видели, и у нас нет этого». Пробыли они у него 26 дней. Он одарил их кое-чем по части золота, которым торгуют в землях Ласкариса; потом упомянутая жена его (султана) пожаловала им халаты. Он вручил им ответные грамоты и отправил их в путь…»
Очевидно, этот прием состоялся в ханском дворце в новой столице Золотоордынского улуса, которую у нас принято называть Сарай-Берке. Описание новой столицы мы находим в сочинении Ибн Фадлаллаха ал-Омари: «…Город Сарай построен Бэрх-ханом на берегу Туранской реки (Итиля) (Волги). Он (лежит) на солончаковой земле, без всяких стен. Место пребывания царя там большой дворец, на верхушке которого (находится) золотое новолуние, (весом) в два кынтаря египетских. Дворец окружают стены, башни да дома, в которых живут эмиры его. В этом дворце их зимние помещения. Эта река (Итиль)… размером в Нил (взятый) три раза и (даже) больше; по ней плавают большие суда и ездят к Русским и Славянам. Начало этой реки также в земле Славян. Он, т. е. Сарай, город великий, заключающий в себе рынки, бани и заведения благочестия (?), место, куда направляются товары. Посредине его (находится) пруд, вода которого (проведена) из этой реки. Вода его употребляется (только) на работы, а для питья их (вода берется) из реки; ее черпают для них (жителей) глиняными кувшинами, которые ставятся рядом на телеги, отвозятся в город и там продаются».
Резюмируя свидетельства современников (русских и арабских летописцев и историков) о последних годах жизни Бэрх-хана, В. В. Бартольд писал: «Последние годы своего царствования Беркай уже не был, как Батый, вторым после великого хана государем в монгольской империи, а стал главой независимого государства, хотя эта перемена сделалась окончательной только при его преемнике (Мунх-Тумуре), который впервые приказал чеканить монету от своего собственного имени. Трудно установить, насколько Беркай как мусульманин способствовал распространению культуры ислама среди своих монголов. Египетские известия говорят о школах, в которых молодежь изучала Коран; не только сам хан, но и каждая из его жен и каждый из его эмиров будто бы имел при себе имама и муэззина; но из тех же рассказов мы узнаем, что при дворе Беркай-хана все языческие обычаи соблюдались так же строго, как и в Монголии… Сообщают, что не только сам хан, но и некоторые из его братьев приняли ислам; тем не менее после его смерти должно было пройти еще полстолетия, пока ислам окончательно стал господствовать в его государстве».
Мунх-Тумур (1266–1282), Тод-Мунх (1282–1285), Тула-Буга (1285–1290), Тогтао (1290–1312)
Да наслаждается великое княжение тишиною, да пресекутся распри владетелей, и каждый из них да будет доволен тем, что имеет
«Когда Берке (Бэрх-хан) скончался, на его место посадили… Менгу-Тимура (Мунх-Тумура)» – так Рашид ад-Дин начал свое очень краткое сообщение об этом хане Золотоордынского улуса. В этой связи интересно мнение Г. В. Вернадского по поводу кандидатуры престолонаследника Золотой Орды: «Берке не оставил сыновей. Если бы он имел возможность назначить наследника, его выбор, вероятно, пал бы на князя Ногая, который проявил себя выдающимся военачальником и которого он, по всей видимости, очень любил. Однако новый хан должен был быть избран местным курултаем, собранием князей-зучидов и высших военачальников. Генеалогическое старшинство не было абсолютно необходимым условием для избрания кандидата, но часто давало серьезное преимущество. Ногай не мог претендовать на старшинство в доме Зучи. Его отец, Татар, был сыном Боала, седьмого сына Зучи. А все еще жили два внука Бату: Мунх-Тумур и Туда-Мунх, оба – сыновья Тугана. Ввиду высокого престижа Бату, как основателя ханства кипчаков, представляется вполне естественным, что избирательное собрание предпочло его внуков Ногаю. Поэтому именно Мунх-Тумур, а не Ногай наследовал Берке в качестве хана кипчаков (Золотоордынского улуса). Поскольку к тому времени Ариг-Буга сдался Хубилаю (1264 год), последний являлся бесспорным хозяином империи, из чего мы можем заключить, что Хубилай одобрил кандидатуру Мунх-Тумура в качестве великого хана (примерно в 1267 году). Ногай, однако, представлял собой слишком видную фигуру, чтобы полностью уйти со сцены». И Ногай действительно никуда не ушел, и при четырех последующих ханах Золотоордынского улуса он играл ведущую роль не только в военных действиях, но и в политической жизни улуса. Что же касается заключения Г. В. Вернадского о том, что «Хубилай одобрил кандидатуру Мунх-Тумура…», то это не очевидный факт. Если, рассказывая о Абаге-хане, преемнике ильхана Хулагу, Рашид ад-Дин сообщает об одобрении Хубилаем этой кандидатуры, то по поводу одобрения кандидатуры Мунх-Тумура в сочинении персидского летописца нет ни слова. И очевидно, это не случайно. Как писал Моррис Россаби в своей научной биографии Хубилая, «Хубилай хотел, чтобы его признавали одновременно законным великим ханом монголов и императором Китая. Хотя к началу 1260-х годов его главные интересы сосредоточились на китайских землях, некоторое время он продолжал притязать на верховное владычество над всеми странами, захваченными монголами. Однако Золотая Орда поддержала Ариг-Буха, а среднеазиатские ханы часто предпочитали выжидать, на чьей стороне окажется перевес. Хубилай поддерживал хорошие отношения с персидскими ильханами, но монгольские правители Персии, начиная с его брата Хулагу, по сути, были независимыми государями. Хотя в царствие Хубилая ильханы обращались к нему за формальным назначением на престол, на самом деле они обладали всей полнотой власти. Таким образом, несмотря на успехи, достигнутые Хубилаем в Китае и Корее, ему так и не удалось добиться признания своего верховенства во всех монгольских владениях… Впрочем, в конце концов ему хватило благоразумия смириться с обстоятельствами и создать систему управления, рассчитанную на монгольские владения в Восточной Азии».
Хубилай-хан. 1294 год
Как явствует из «Истории Вассафа», противоборство ильхана Хулагу и Бэрх-хана продолжили их преемники Абага и Мунх-Тумур (последнего, хотя он не был мусульманином, а придерживался тэнгрианских взглядов своих предков, египетский султан Бейбарс, видно, «по инерции» «подстрекал против Абаги… как он поступал уже прежде, когда писал к Бэрх-хану»): «Между ними (Абагой и Мунх-Тумуром) несколько раз происходили нападение и отступление (то есть стычки). Однажды 30 000 всадников мечебойцев и дротикометателей, принадлежавших Абака-хану, во время возвращения и переправы через реку, когда льдины разломались, все утонули и погибли, отпечатав на поверхности льда результат дней (своей) жизни. После этого Абака-хан, когда ему стали известны многочисленность (зучидского) войска и его отвага, построил с этой (ильханской) стороны Дербенда стену, называемую Сибе, с тем, чтобы дальнейшее вторжение и притязание этого смущающего мир войска стало невозможным. Эта вражда была постоянною и продолжительною…» Впрочем, были и мирные передышки. «Великий хан Хубилай, – замечает Г. В. Вернадский, – оказывал давление как на Абагу, так и на Менгу-Тимура, чтобы уладить их разногласия. В результате, в 668 году хиджры (1269–1270 годы) они заключили мирный договор…» «С той поры, – сообщает Рашид ад-Дин, – они оставили споры до времен Аргун-хана, когда в месяце рамазане 687 г. х. [29 сентября – 28 октября 1288 года н. э.] опять пришло от них (из Золотой Орды) громадное войско, их предводителями [были] Тама-Токта и Бука».
Если факт примирения Мунх-Тумура и Абаги и означал хоть какое-то влияние Хубилая на дела бывших «подчиненных» удельных ханов, то первые же деяния нового владетеля Золотоордынского улуса явно демонстрировали его стремление к независимости. Так, в самом начале своего правления Мунх-Тумур приказал отчеканить монеты со своими именем и семейной тамгой (символом). Другим таким шагом стало предоставление русской церкви ярлыка, освободившего ее от налогов и утвердившего значительные привилегии русскому духовенству. Г. В. Вернадский так оценил этот акт Мунх-Тумура: «Следуя заповедям Ясы Чингисхана, предшественники Менгу-Тимура не включали русских настоятелей, монахов, священников и пономарей в число «сосчитанных» во время переписи (новая перепись населения была проведена Мунх-Тумуром на Руси в 1275 году). Теперь же были утверждены привилегии духовенства как социальной группы, включая и членов семей; церковные и монастырские земельные угодья со всеми работающими там людьми не платили налога; и все «церковные люди» были освобождены от военной службы. Монгольским чиновникам запрещалось под страхом смерти отбирать церковные земли или требовать выполнения какой-либо службы от церковных людей. К смерти приговаривался также любой, виновный в клевете и поношении греко-православной веры. Чтобы усилить воздействие хартии, в ее начале было помещено имя Чингисхана. В качестве благодарности за дарованные привилегии от русских священников и монахов ожидали, что они будут молить Бога за Менгу-Тимура, его семью и наследников… Благодаря этому ярлыку, а также ряду подобных ему, выпущенных наследниками Менгу-Тимура, русское духовенство и люди, находившиеся под его юрисдикцией, составляли привилегированную группу, и таким образом была заложена основа церковного богатства… В то же время он явился удачным внешнеполитическим шагом, поскольку обеспечивал, по крайней мере до определенной степени, лояльность по отношению к хану наиболее образованной социальной группы на Руси, которая пользовалась большим авторитетом среди народа. Благодаря ярлыку можно было ожидать, что русский дух сопротивления хану будет существенно ослаблен».
Еще одним направлением своей деятельности на Руси, которому Мунх-Тумур придавал большое значение, была международная торговля. Ее основы были заложены его предшественниками Бат-ханом и Бэрх-ханом. Вспомним визит в Сарай к Бэрх-хану братьев Николая и Матвея Поло, прибывших в крымский порт Солдайя (Судак) в 1260 году: «С большим почетом принял Бэрх-хан Николая с Матвеем; обрадовался он их приходу; а братья все драгоценности, что принесли с собой, отдали ему… Приказал Бэрх-хан вдвое заплатить за драгоценности…» Мунх-Тумур приложил немалые усилия для развития свободной торговли как на юге Руси, в Крыму, так и на ее севере. Мунх-Тумур предоставил (около 1267 года) особые привилегии для торговли генуэзцев в Каффе (современная Феодосия). Как отмечает Г. В. Вернадский, «для параллельного развития (международной торговли) на севере Мунх-Тумур взял на себя роль защитника Новгорода и основателя свободной торговли в районе Балтики… Он был… заинтересован в поддержке балтийской торговли через Новгород и ее распространении на Восток».
Памятник Марко Поло – итальянскому купцу и путешественнику (1254–1324), представившему историю своего путешествия по Азии в знаменитой «Книге о разнообразии мира». Улан-Батор. Монголия
Хотя, как свидетельствовал русский летописец, когда «хан Берке (Бэрх-хан) умер, притеснение со стороны татар сильно облегчилось», Мунх-Тумур пресекал все попытки неповиновения его власти. Так, в 1277 году он организовал поход на Северный Кавказ против взбунтовавшихся аланов. Как явствует из «Никоновской летописи», в этом походе участвовали и дружины русских князей. Аланы были «умиротворены», был взят штурмом и разрушен их главный город Дедяков (1278 год). Тем не менее тюркский летописец настаивал: «Мунх-Тумур-хан был государь очень справедливый, могущественный и мудрый. Во время Мунх-Тумура народ жил в большом благоденствии».
Во время правления Мунх-Тумура значительно возрос авторитет и усилились позиции упомянутого в начале нашего повествования Ногая. Начало выдвижения Ногая относится к походу Бат-хана на Русь и в Восточную Европу. Возвращаясь в 1242 году из похода, Бат-хан оставил пятнадцатилетнего командующего тумэном Ногая охранять западные рубежи Великого Монгольского Улуса (самыми западными провинциями его улуса стали Молдавия и Болгария). Как пишет В. В. Трепавлов, «правнук одного из младших сыновей Зучи, Бувала, он имел личный удел в Пруто-Днестровском междуречье, а позднее стал управлять еще и Крымом. Выдвинулся Ногай в сражениях с… армиями Хулагу на Кавказе. Он водил туда ордынскую конницу еще при Бэрх-хане. А при Мунх-Тумуре занял должность беклербека (верховного военачальника)». Как предположил Г. В. Вернадский, «…по соглашению с Мунх-Тумуром Ногай был признан действующим правителем нижнедунайского региона и уполномочен вести дипломатические отношения как с Византийской империей, так и с Египтом… В 1271 году Ногай начал кампанию против Константинополя с целью принудить императора Михаила VIII позволить его посольствам и посольствам египетского султана пользоваться босфорским морским путем. Серьезно рискуя потерпеть поражение, император запросил мира и предложил Ногаю свою дружбу…» После смерти Мунх-Тумура в 1282 году Ногай еще активнее стал прибирать к рукам власть в Золотоордынском улусе.
«…После того как Мунх-Тумур скончался в 681 г. х. [11 апреля 1282 – 31 марта 1283 году н. э.], то того же числа воссел [на престол] Тод-Мунх, третий сын Тукукана, и некоторое время был государем», – пишет Рашид ад-Дин. Судя по свидетельствам источникам того времени, можно сделать вывод, что Тод-Мунх, как и два следующих хана Золотоордынского улуса, были если не ставленниками Ногая, то, во всяком случае, зависимыми от его воли и решений «марионеточными ханами». Г. В. Вернадский по этому поводу писал: «Ногай был теперь достаточно силен, чтобы утвердить себя в качестве реального соправителя нового хана. Фактически, с этого времени в русских летописях, за исключением ростовских анналов, Ногай, как и Туда-Менгу (Тод-Мунх), назывался ханом. В некоторых западных источниках Ногай называется императором, а в египетских анналах – маликом (королем)… Каким бы ни был формальный статус Ногая, фактически он стал более могущественным, чем официальный хан кипчаков (Золотоордынского улуса), хотя это было и недостаточно для того, чтобы полностью устранить последнего. Результатом этого явилась нестабильная двойственность правительства, и хотя время от времени два хана сотрудничали друг с другом, в ряде случаев они отдавали противоречивые приказы, что создавало крайнюю неразбериху, по крайней мере, в русских делах… В 1280 году (очевидно, в 1282 году) все русские князья, за исключением великого князя Дмитрия Александровича, направились в Орду, чтобы приветствовать нового хана, Туда-Менгу, и получить ярлыки на княжение. Внимание великого князя Дмитрия в то время было поглощено его раздорами с новгородцами, которым он «много пакости дея». Возможно, из-за этих действий – того, что Дмитрий не появился при ханском дворе, и его нападения на новгородские земли – Туда-Менгу отобрал его ярлык и выдал новый – на владимирский стол – младшему брату Дмитрия, Андрею Городецкому и Костромскому, другу ростовских князей и на протяжении долгих лет преданному вассалу хана Менгу-Тимура. Отказ князя Дмитрия уступить стол привел к жестокому конфликту. Туда-Менгу направил монгольские войска, чтобы усилить дружину Андрея Городецкого. Монголы заполонили всю территорию Великого княжества Владимирского, захватывая и изгоняя наместников Дмитрия и его войска, опустошая страну. Затем они возвели Андрея на владимирский стол…
Под властью прежних ханов вопрос был бы уже решен, и Дмитрию Переяславскому осталось бы либо уступить, либо бежать. Теперь, однако, с ростом авторитета Ногая, Дмитрий нашел путь противодействия распоряжениям хана Туда-Менгу. Он совершил паломничество в лагерь соперника, хана Ногая, и дал ему клятву верности. Вероятно, Ногая оскорбляло нежелание Туда-Менгу советоваться с ним по поводу выдачи ярлыков русским князьям, и сейчас он был рад получить повод для проявления своей власти. Он подтвердил права Дмитрия на владимирский стол и направил ему в поддержку сильное подразделение войск. Не дождавшись никакой поддержки от Туда-Менгу, Андрей Городецкий вынужден был уступить великое княжество Дмитрию и установить с ним мир… Хотя Туда-Менгу и не был достаточно силен для того, чтобы открыто противостоять Ногаю, он не утвердил ярлык, выданный Ногаем Дмитрию Переяславскому и продолжал считать Андрея Городецкого официальным великим князем».
Подобное «своеволие» Тод-Мунх-хана лишило его лояльности Ногая, самого влиятельного человека в Золотоордынском улусе того времени. Но, как свидетельствуют источники, Тод-Мунха это больше не волновало. В 1283 году он был обращен в ислам. Как считал Г. В. Вернадский, «…он принял новую веру не по политическим соображениям, а как духовное откровение… Туда-Менгу стал суфистом, последователем мистического учения в исламской мысли… Высшим в учении суфизма считался отказ от радостей и красот этого мира; истинный суфист должен был жить в бедности и очищать душу через любовь ко всему человечеству… Под влиянием суфизма Туда-Менгу утратил интерес к своей власти и пренебрегал государственными делами… Вскоре распространились слухи, что хан душевно болен».
Хан Тод-Мунх. Персидская миниатюра из «Истории Чингисхана». 1596 год
И тогда (в 1285 год), как свидетельствует Рашид ад-Дин, «…сыновья Менгу-Тимура, Алгу и Тогрыл, и сыновья Тарбу, старшего сына Тукукана, Тула-Бука и Кунчек, свергли Туда-Менгу (Тод-Мунха) с престола под тем предлогом, что он помешанный, и сами совместно царствовали пять лет». Ногай не только не покарал заговорщиков, но признал Тула-Бугу новым ханом Золотой Орды (1285–1290). Как считает В. В. Трепавлов, «интригуя против соперников, Ногай способствовал свержению… Туда-Менгу… и воцарению Тула-Буги. Он (Ногай) вел самостоятельную внешнюю политику, организовал походы в Польшу, Венгрию, Фракию, Македонию; по просьбе своего тестя, византийского императора Михаила VII Палеолога, неоднократно вторгался в Болгарию. Ее царь, а также царь Сербии признали себя вассалами Ногая… Хан Тула-Буга стал тяготиться верховенством всемогущего военачальника. А тот желал видеть на сарайском троне абсолютно покорного себе монарха. Обманом он завлек хана с ближайшими соратниками в ставку своего протеже царевича Тохты (Тогтао) и отдал тому на расправу…»
Тогтао-хан (1290–1312) характеризуется современниками, с одной стороны, как «чрезвычайно незлобивый, терпеливый и исполненный достоинства» (Рашид ад-Дин), а с другой стороны, как «человек решительный и храбрый» (арабский летописец Ибн Кассира). Поначалу Тогтао-хан терпеливо выполнял указания Ногая: именно его руками Ногай уничтожил оставшихся соперников. Но когда фактическое двоевластие привело к неповиновению не только сторонников Ногая, в частности, его сыновей, но и некоторых его военачальников, которые ушли к Ногаю, а часть русских князей (великий князь Дмитрий Переяславский, князь Михаил Тверской, Даниил Московский), считая себя вассалами Ногая, отказались подтверждать свой княжеский ярлык у Тогтао-хана, последний проявил решительность. Прежде всего, он решил разобраться с русскими князьями и отправил свое войско во главе с братом, которого русские летописцы называют Дюденем, на непокорных князей, дабы наказать их и возвести на великое княжение своего ставленника Андрея Городецкого. Что интересно, как явствует из «Истории государства российского» Н. М. Карамзина, русские летописцы считали, что благословил этот поход сам Ногай, «весьма равнодушный к справедливости и довольный случаем обогатить своих монголов новым впадением в Россию, где они били людей как птиц и брали добычу, не подвергаясь ни малейшей опасности». Так или иначе, Тогтао-хан своими решительными действиями добился укрепления своей власти на Руси; великий князь Дмитрий Переяславский вскоре умер, а «властолюбивый Андрей уже мог назваться законным великим князем России (1294 год)».
Помимо указанных выше «недружественных» действий Ногая в отношении Тогтао-хана, исследователи указывают и на другие противоречия в их взаимоотношениях, которые привели к началу боевых действий между соперниками. В частности, монгольский ученый Ж. Бор указывает на то, что причиной очередного конфликта между Тогтао-ханом и Ногаем стала защита последним интересов генуэзских торговцев в ущерб венецианцам, которые обратились за защитой их прав в Крыму к Тогтао-хану. Поскольку Ногай оставил без внимания все требования Тогтао-хана: приструнить своих сыновей, выдать ему его военачальников, переметнувшихся на сторону Ногая, обеспечить равноправные права генуэзских и венецианских купцов, законный хан Золотоордынского улуса в 1298 году пошел войной на Ногая. И хотя первая попытка обуздать распоясавшегося военачальника оказалась неудачной, через два года Тогтао-хан все же разгромил армию непокорного беклербека. Вот как описал это сражение Рашид ад-Дин: «…Токтао-хан… переправился с шестьюдесятью туманами войска через реку Узи и расположился на берегу реки Тарку, где был юрт Ногая. А с той стороны [реки] прибыл, сидя в арбе, Ногай с тридцатью туманами [войска] и расположился на берегу [той же] реки. Снова под предлогом болезни он лег в арбе, послал к Токтаю гонцов и передал: «Раб твой не знал, что государь лично благополучно прибывает… Раб [твой] человек старый, немощный, всю [свою] жизнь провел на службе отцов ваших. Если и произошел какой-нибудь пустяк, то [это] было по вине сыновей. Вся надежда на милость государя, что он соизволит простить эту вину». Тайно же он послал Джуке (его сын) с большим войском, чтобы тот переправился через реку Тарку выше и ударил на Токтая и его войско. Караулы Токтая захватили лазутчика, и он рассказал положение дела. Когда Токтай узнал о его (Ногая) коварстве, он приказал войскам приготовиться и выступить. Войска с обеих сторон завязали бой. Ногая и его сыновей разбили, и множество народа в том сражении было убито. Ногай бежал с семнадцатью всадниками. Русский всадник из воинов Токтая нанес ему рану. Ногай сказал: «Я – Ногай, отведи меня к Токтаю, который является ханом». Урус (русский), взяв [коня] его за повод, вел к Токтаю. По дороге он отдал [богу] душу. Токтай же победоносно вернулся в Сарай Бату, который является их столицей».
В. П. Верещагин. Великий князь Димитрий Александрович. Гравюра из альбома «История государства Российского в изображениях державных его правителей». 1890 год
Как явствует из источников, во время противостояния Тогтао-хана и Ногая оба соперника вели переговоры с ильханом Газаном, желая заручиться его поддержкой. Однако, как свидетельствует Рашид ад-Дин, «…Газан-хан… вызывал к себе послов обеих сторон и говорил им во время приема: «Я не вхожу в ваши междоусобные дела и не пользуюсь [вашими] неблагоприятными обстоятельствами. Если бы вы еще поладили друг с другом, то было бы хорошо и похвально». И для того, чтобы [устранить] их подозрения и сомнения, он сам своей благословенной особой не ходил на зимовку в Арран, а зимовал в Багдаде и в Диярбекре, дабы души их были спокойны. До сего времени он сохраняет в сердце дружбу и искренность как с Тогтаем, так и с сыновьями Ногая. Он неоднократно приказывал и [всегда] приказывает, чтобы никто из родичей не начинал с ними распри и не искал повода к вражде. «Мы никогда не начнем ссоры [говорил он] и не приступим [первыми] к тому, что влечет за собой смуту, дабы вина за разруху, которая постигнет улус, не обратилась на нас». Таким образом, из сообщения Рашид ад-Дина следует, что после устранения Ногая отношения Золотоордынского улуса и государства ильханов нормализовались: возобновилась торговля, обмен послами.
Что касается Руси, то и после уничтожения двоевластия в Золотоордынском улусе среди русских князей, по выражению Н. М. Карамзина, часто «открывались распри, дошедшие до вышнего судилища ханова», который «объявлял свою верховную волю: да наслаждается великое княжение тишиною, да пресекутся распри владетелей, и каждый из них да будет доволен тем, что имеет». Будучи сам не доволен состоянием дел на Руси, которая была постоянно «в несогласии и мятеже», Тогтао-хан, по мнению Г. В. Вернадского, «строил новые планы для полной политической реорганизации своего Русского улуса… Один важный намек на планы Тохты (Тогтао-хана) касательно Руси сохранился у писателя, который продолжил «Историю» Рашида ад-Дина в его сообщении об обстоятельствах смерти Тохты в 1312 году. Согласно ему, Тохта решил сам посетить Русь; он отправился на корабле вверх по Волге, но, прежде чем достигнуть пределов Руси, заболел и умер на борту. Решение Тохты поехать на Русь было уникальным в истории Золотой Орды. Ни один из монгольских ханов ни до, ни после него не посещал Русь в мирное время в качестве правителя, а не завоевателя. Несомненно, этот исключительный шаг Тохты был вызван намерением провести далеко идущие реформы в управлении его северным улусом. О характере этих реформ мы можем только догадываться. Судя по тому, что мы знаем о его предшествующей русской политике, мы можем предположить, что Тохта намеревался упразднить Великое княжество Владимирское, чтобы сделать всех русских князей своими прямыми вассалами и наделить каждого определенным уделом с полномочием собирать налоги в своих владениях. Чтобы предотвратить конфликты в будущем, он, видимо, также собирался сделать межкняжеское собрание постоянным институтом. Вероятно, он хотел лично открыть его первый съезд, затем назначить высокого монгольского чиновника (возможно, князя Джучида) в качестве своего полномочного и постоянного руководителя этого органа. Все это (если принять, что наши предположения соответствовали планам Тохты) означало бы признание Руси (Восточной Руси, во всяком случае) вполне состоявшимся партнером как внутри Золотой Орды, так и во всемонгольской федерации. Какими бы смелыми и творческими ни были возможные планы Тохты, они пошли прахом с его смертью».
Узбек-хан
Узбек не знал, что слабость нашего отечества происходила от разделения сил оного, и что, способствуя единовластию князя московского, он готовит свободу России…
Знаменитый арабский путешественник Ибн Баттута, побывавший в Золотоордынском улусе во время правления Узбек-хана (1312–1341), так начинает свой рассказ об этой стране: «Местность эта, в которой мы остановились, принадлежит к степи, известной под именем Дешт-Кипчака… Расстилается она на шесть месяцев пути; из них три (едешь) по землям султана Мухаммеда Узбека…» Действительно, новый правитель Золотой Орды, племянник умершего Тогтао-хана, Узбек, приняв мусульманство, стал именоваться Мухаммедом, и уже 1314 году объявил ислам официальной религией своего государства. «Улус Зучи, – пишет В. В. Трепавлов, – превратился в мусульманский султанат… Управление государством и облик городов стали быстро приобретать среднеазиатские и ближневосточные черты». Ибн Баттута, побывавший в столице Золотой Орды в 1334 году, писал: «Город Сарай (один) из красивейших городов, достигшей чрезвычайной величины, на ровной земле, переполненный людьми, с красивыми базарами и широкими улицами. Однажды мы поехали верхом с одним из старейшин его, намереваясь объехать его кругом и узнать объем его. Жили мы в одном конце его и выехали оттуда утром, а доехали до другого конца его только после полудня, совершили (там) молитву полуденную, поели и добрались до (нашего) жилища не раньше как при закате. Однажды мы прошли его в ширину; пошли и вернулись через полдня, и (все) это сплошной ряд домов, где нет ни пустопорожних мест, ни садов. В нем тринадцать мечетей для соборной службы; одна из них шафийская. Кроме того, еще чрезвычайно много (других) мечетей. В нем (живут) разные народы, как то: Монголы – это (настоящие) жители страны и владыки (ее); некоторые из них мусульмане; Асы, которые мусульмане; Кипчаки; Черкесы; Русские и Византийцы, которые христиане. Каждый народ живет в своем участке отдельно; там и базары их».
Традиционная азиатская юрта, использующаяся кочевыми монголами с IX века
Интересно, что, помимо столицы, города Сарая, Ибн Баттута описал и кочевую ставку Узбек-хана: «Подошла ставка, которую они называют Урду (Орда), и мы увидели большой город, движущийся со своими жителями; в нем мечети и базары да дым от кухонь… они варят (пищу) во время самой езды своей и лошади везут арбы (юрты-телеги) с ними. Когда достигают места привала, то палатки (юрты) снимают с арб и ставят на землю, так как они легко переносятся… Когда этот султан (Узбек) в пути, то он (живет) отдельно в ставке своей… Одна из привычек его (та), что в пятницу, после молитвы, он садится в шатер, называемым золотым шатром, разукрашенный и диковинный. Он (состоит) из деревянных прутьев (потолочных и стенных жердей), обтянутых золотыми листками. Посередине его деревянный престол, обложенный серебряными позолоченными листками; ножки его из серебра, а верх его усыпан драгоценными камнями».
Мусульманские летописцы той эпохи характеризовали Узбек-хана с самой лучшей стороны. «Он был человек храбрый, – писал египтянин Бадр-ад-Дин ал-Айни, – и отважный, религиозный и набожный, почитал правоведов, любил ученых, слушался (советов) их…» Автор продолжения «Сборника летописей» Рашид ад-Дина считал, что Узбек-хан был человеком, «соединявшим в себе все совершенства по части наружной красоты, нравственности и религиозности, по упрочению мусульманства и основательному знанию добра». А Ибн Баттута отметил, что «и в делах его (Узбек-хана) порядок удивительный и диковинный».
Арабский историк Ибн Арабшах высоко оценивает Узбек-хана за справедливое правление и поддержку торговли, в частности за обеспечение безопасного хождения торговых караванов между Крымом и Хорезмом. Ибн Баттута, начавший свое путешествие по Золотой Орде как раз из Крыма, так описал портовый город Каффу: «Спустились мы в гавань ее (Каффы) и увидели чудную гавань: в ней было до двухсот судов военных и грузовых, малых и больших. Это одна из известнейших гаваней мира». Однако не все было так безоблачно: порой случались и конфликты, как, например, в 1322 году, когда войско Узбек-хана нагрянуло в Солдайю (Судак), разграбило генуэзских купцов, разрушило христианские церкви. А вот Каффа, как утверждал Ибн Баттута, процветала. Более того, в 1318 году этот портовый город стал престолом римско-католического епископа…
Следует заметить, что есть примеры веротерпимости Узбек-хана и в отношении русской православной церкви. Как пишет Н. М. Карамзин, в 1313 году митрополит Петр получил от Узбек-хана «…ярлык, или грамоту льготную, в коей… хан пишет: «…Да никто не обидит в Руси Церковь Соборную, Петра митрополита и людей его… Их грады, волости, села, земли… свободны от всякой дани и пошлины: ибо все то есть Божие; ибо сии люди молитвою своею блюдут нас и наше воинство укрепляют…»
Как свидетельствуют источники, русские православные священнослужители прежде, чем «блюсти» захватчиков, все же пытались склонить русских князей к миролюбию и единству. К сожалению, среди них истинных отечестволюбцев было мало; властолюбие, вражда (прежде всего между князьями тверскими и московскими), взаимные упреки и обиды, жажда мести, а если мужество, то «редкое и бесполезное», – вот что было характерно для русских князей той эпохи. Все это фактически способствовало «грабительству и насилию» монгольских правителей, зачастую «казнивших россиян россиянами». Именно так был подавлен «бесполезный» мятеж тверьчан в 1327 году; тогда на роли «верных слуг Узбековой мести» им были призваны князь московский Иоанн Данилович, прозванием Калита, и князь суздальский Александр Васильевич.
Как пишет Н. М. Карамзин, «…Узбек-хан… будучи доволен верностию князя московского, дал ему самую милостивую грамоту на великое княжение, приобретенное бедствием столь многих россиян… Летописцы говорят, что с восшествием Иоанна на престол великого княжения мир и тишина воцарились в северной России; что монголы перестали, наконец, опустошать ее… что христиане на сорок лет опочили от истомы и насилий долговременных – то есть Узбек и преемники его, довольствуясь обыкновенной данию, уже не посылали воевод своих грабить великое княжение, занятые делами Востока и внутренними беспокойствами Орды… Сия действительно благословенная по тогдашним обстоятельствам перемена ознаменовала возвышение Москвы, которая со времен Иоанновых сделалась истинною главою России…
Судакская крепость. Крым
Благоразумный Иоанн – видя, что все бедствия России произошли от несогласия и слабости князей, – с самого восшествия на престол старался присвоить себе верховную власть над князьями древних уделов владимирских… Пользуясь благосклонностью хана, (Иван Калита) начал смелее повелевать князьями… действуя как глава России, предписывал им законы в собственных их областях… Узбек не знал, что слабость нашего отечества происходила от разделения сил оного и что, способствуя единовластию князя московского, он готовит свободу России и падение царства Капчакского (Золотоордынского улуса)».
Мечеть в Старом Крыму, построенная при хане Узбеке
Хотя как-то не верится в недальновидность золотоордынского хана, но факты говорят о том, что Ивану Калите раз за разом удавалось настраивать Узбек-хана против своих противников, «описывая их закостенелыми врагами монголов, готовыми возмутить против него всю Россию и новыми неприятельскими действиями изумить легковерное милосердие Узбеково». Так было и в 1339 году, когда Узбек-хан, подвигнутый Иваном Калитой, приказал умертвить «мятежного, неблагодарного» князя Александра Тверского. Таким способом Иван Калита прокладывал себе путь «к единовластию и к величию». Этот путь он завещал и своим наследникам перед смертью в 1340 году. Вскоре Узбек-хан объявил сына Ивана Калиты, Симеона Иоанновича, Великим князем. Н. М. Карамзин уверенно заключает, что «…не красноречие юного Симеона и не дружба ханова к его родителю произвела сие действие, но другая, сильнейшая для варваров причина: корысть и подкуп. Монголы, некогда ужасные своею дикостию в снежных степях Татарии, изменились характером на берегах Черного моря, Дона и Волги, узнав приятности роскоши, доставляемые им торговлею образованной Европы и Азии; уже менее любили опасности битв и тем более удовольствие неги, соединенной с грубою пышностию: обольщались золотом как главным средством наслаждения. Любимцы прежних ханов искали завоеваний: любимцы Узбековы требовали взяток и продавали его милости; а князья московские, умножив свои доходы приобретением новых областей и новыми торговыми сборами, находили ревностных друзей в Орде, ибо могли удовлетворять алчному корыстолюбию ее вельмож и, называясь смиренным именем слуг ханских, сделались могущественными государями. Симеон, в бодрой юности достигнув великокняжеского сана, умел пользоваться властию, не уступал в благоразумии отцу и следовал его правилам: ласкал ханов до уничижения, но строго повелевал князьями российскими и заслужил имя Гордого».
Через год «знаменитый хан кипчакский» умер, и Симеону снова нужно было ехать в Орду для подтверждения своего права на великокняжеский престол у наследника Узбек-хана, его сына Джанибека.
Джанибек-хан
Своим преемником Узбек-хан назначил своего старшего сына Тинибека. Арабский путешественник Ибн Баттута писал о нем: «Тинибек наружностью был одним из красивейших созданий Аллаха. Отец назначил его преемником царства, и он пользовался у него влиянием и почетом. Но Аллах не захотел этого. По смерти отца своего он правил короткое время, но потом был убит за постыдные дела, которые с ним приключились, и воцарился брат его Джанибек, который был лучше и превосходнее его». А вот неизвестный персидский историк, возможно более информированный или менее ангажированный, свидетельствует о следующем: «Преемником (Узбек-хана) сделался Тинибек, у которого было два других брата: Джанибек и Хызрбек. Джанибек начал восстание против (своего) брата (Тинибека), между ними произошло сражение, в котором Тинибек был разбит и взят в плен. Джанибек казнил его и сел на отцовский престол, он погубил также Хызрбека и завладел престолом царским в 743 году (6 июня 1342 – 25 мая 1343 года)». Н. М. Карамзин, основываясь на персидских и русских источниках, так описал первые действия нового властителя Золотой Орды: «…Джанибек, подобно отцу ревностный служитель магометовой веры, открыл себе путь к престолу убиением двух братьев, и князья российские вместе с митрополитом долженствовали немедленно ехать в Орду, чтобы смиренно пасть пред окровавленным ее троном. С честию и милостию отпустив Симеона, хан долго держал митрополита, требуя, чтобы он, богатый доходами, серебром и золотом, ежегодно платил церковную дань татарам; но Феогност ссылался на льготные грамоты ханов, и Джанибек удовольствовался, наконец, шестьюстами рублей, даром единовременным: ибо – что достойно замечания – не дерзнул самовольно отменить устава своих предков; а Феогност за его твердость был прославлен нашим духовенством. Все осталось (во взаимоотношениях с русскими князьями), как было при Узбеке…» Великий князь Симеон по-прежнему пользовался «отменной благосклонностью» хана. Это Джанибек-хан подтвердил в 1349 году, когда к нему от литовского князя Ольгерда прибыл посол, брат князя Кориад, с предупреждением об угрозе хану от непомерно усилившегося Московского княжества. Симеон, узнав о происках литовцев, в свою очередь предостерег Джанибек-хана: «Олгерд опустошил твои улусы (юго-западные русские волости) и вывел их в плен; теперь то же хочет сделать и с нами, твоим верным улусом, после чего, разбогатевши, вооружится и на тебя самого». Хан не только поверил Симеону, но и выдал ему литовского посла…
Дирхем золотоордынского хана Джанибека, пришедшего к власти в результате убийства братьев Тинибека и Хызыра
Как свидетельствуют русские летописцы, еще в 1346 году был мор (чума) в странах каспийских, черноморских, в Армении, в земле Абазинской, Леской и Черкесской, в Орне при устье Дона, в Бездеже, в Астрахани и в Сарае, а в 1352 году черная смерть была перенесена и в русские княжества. В 1353 году от чумы умер великий князь Симеон Гордый. Русские князья поспешили в Сарай, дабы убедить Джанибек-хана назначить на Великое княжение князя Суздальского Константина, «благоразумного и твердого». Однако и на этот раз Джанибек отдал великокняжеский ярлык московскому князю Иоанну Иоанновичу (1353–1359), «тихому, миролюбивому и слабому»…
В последние годы своей жизни Джанибек смог осуществить заветную цель своих предков: отвоевал у илханов Азербайджан. Арабский историк Ибн Халдун свидетельствует: «Джанибек посылал все новые войска в Хорасан до тех пор, пока не овладел им в (7)58 году (= 1357). Затем он пошел в Адзербейджан и Тавриз… с тем требованием, которое предъявляли его предшественники. Он… завладел Тавризом и Адзербейджаном и, возвращаясь, завернул в Хорасан и поставил над Тавризом своего сына Бердибека. На пути Джанибек захворал и умер». В другом месте своего исторического труда Ибн Халдун уточняет: «…Джанибек отнял Тавриз и вернулся в Хорасан… На пути Джанибек был заключен в оковы, а сановники государства написали сыну его Бердибеку, приглашая его на царство. Бирдибек ускорил путь к ним… На место его (Джанибека) назначили его (Бердибека). Он стал самодержавно править государством и погиб на третьем году своего царствования».
Я. Ф. Капков. Исцеление Тайдулы – жены Чанибека, хана Золотой Орды, митрополитом Алексеем
Судя по источникам, невольным свидетелем этого переворота стал митрополит Алексий. Основываясь на русских летописях, Н. М. Карамзин писал: «Алексий же, более и более славясь добродетелями, имел случай оказать важную услугу отечеству. Жена (очевидно, все же мать) Чанибекова (Джанибека), Тайдула, страдая в тяжкой болезни, требовала его помощи. Хан писал к Великому князю: «Мы слышали, что Небо ни в чем не отказывает молитве главного попа вашего: да испросит же он здравие моей супруге (матери)!» Св. Алексий поехал в Орду с надеждою на Бога и не обманулся: Тайдула выздоровела и старалась всячески изъявить свою благодарность. В сие время ханский посол Кошак обременял российских князей беззаконными налогами: милость царицы прекратила зло; но добрый Чанибек – как называют его наши летописцы – жил недолго. Завоевав в Персии город Тавриз… и навьючив 400 верблюдов взятыми в добычу драгоценностями, сей хан был (в 1357 году) злодейски убит сыном Бердибеком, который, следуя внушениям вельможи Товлубия, умертвил и 12 братьев. Митрополит, очевидец столь ужасного происшествия, едва успел возвратиться в Москву, когда Бердибек прислал вельможу Иткара с угрозами и с насильственными требованиями ко всем князьям российским. Они трепетали, слыша о жестоком нраве его: Св. Алексий взял на себя укротить сего тигра; снова поехал в столицу Кипчакскую (Золотую Орду) и посредством матери Бердибековой, Тайдулы, исходатайствовал милость для государства и церкви. Великий князь, его семейство, бояре, народ встретили добродетельного митрополита как утешителя Небесного…»
Если даже русские летописцы характеризовали Джанибека как человека доброго, то о его сыне и современники, и историки последующих столетий были противоположного мнения. Так, хорезмиец Утемиш-хаджи писал: «Очень безрассудным и глупым человеком был этот Бердибек. Убивал он своих родственников… в страхе, что оспорят они ханство у него». Махмуд Кутуби добавляет: «…Бердибек стал преемником отца, умертвил несколько других братьев, которых он имел, и среди них произошла смута…» В 1359 году в результате дворцового переворота Бердибек был убит; так в Золотоордынском улусе началась Великая смута или, как ее называли на Руси, Великая замятня.
Мамай
Велик бог христианский и велика сила его!
В период Великой смуты, когда, как писал Н. М. Карамзин, «царство Кипчакское (Золотая Орда) явно клонилось к падению: смятение, измены, убийства изнуряли его внутренние силы», с начала 60-х по конец 70-х годов XIV века в нем сменилось более двадцати, зачастую самозваных, правителей, которые опирались на военные силы той или иной группировки из различных частей Золотоордынского улуса, а также из сопредельных удельных улусов. Одним из первых марионеточных ханов Золотой Орды периода Великой смуты был Абдаллах, ставленник Мамая. Рассказ об этих года жизни Мамая оставил для потомков арабский историк Ибн Халдун: «По смерти Бердибека ему наследовал сын его, Тогтамыш, малолетний ребенок. Сестра его, Ханум, дочь Бердибека, была замужем за одним из старших монгольских эмиров, по имени Мамай, который в его царствование управлял всеми делами. К владениям его принадлежал город Крым… Было также несколько (других) эмиров монгольских, поделившихся в управление владениями в окрестностях Сарая; они были не согласны между собою и правили своими владениями самостоятельно. Так Хаджичеркес завладел окрестностями Астрахани, Урусхан своими уделами; Айбекхан таким же образом. Все они назывались походными эмирами… Когда Бердибек умер и (верховной) власти не стало, а эти (эмиры) правили самостоятельно в провинциях, то Мамай выступил в Крым, поставил ханом отрока из детей Узбека, по имени Абдуллаха, и двинулся с ним в Сарай. Токтамыш бежал оттуда и отправился в царство Урусхана (потомок Зучи-хана), (находившееся) в гористой области Хорезма, а Мамай овладел сарайским престолом и возвел на него Абдаллаха, которого поставил (ханом). У него стал оспаривать его (престол) один из эмиров государства, который поставил (ханом) из детей ханских другого, по имени Кутлуктемира. Мамай победил обоих и убил их».
Из сбивчивого рассказа арабского историка явствует, что Мамай в начале 60-х годов XIV века становится одной из главных противоборствующих фигур в Золотой Орде. В то время когда он, очевидно в Крыму, провозгласил ее ханом Абдаллаха (1362 год), собственно в Сарае, сменяя друг друга, правили «другие цари». Эти «другие цари» были выходцами из ак-ордынской (левого крыла Улуса Зучи, а в дальнейшем Золотой Орды) военной аристократии. Поначалу они объявляли себя независимыми от хана Сарая, а затем и вовсе стали претендовать на сарайский престол. Одним из тех ак-ордынцев, кто «покусился» на сарайский престол, был Мурут (иногда его называют Мурид или Амурат)… Поскольку для русских князей, как пишет Н. М. Карамзин, «…кто господствовал в Сарае, тот казался еще законным ханом Орды, бояре московские вместе с суздальскими отправились к Муруту… Теснимый свирепым Мамаем и будучи на троне Батыевом только призраком могущества… однако ж Мурут судил послов и признал малолетнего Димитрия Иоанновича (в будущем Дмитрий Донской) главою князей российских, для того, как вероятно, что, соединяя знаменитую Московскую державу с областями великого княжения, надеялся воспользоваться его силами для утверждения собственного престижа».
Чувствую «неустойчивость престола» Мурута, юный князь Димитрий или «его умные бояре» заручились поддержкой и ставленника Мамая, хана Абдаллаха: Димитрий и от него получил ярлык на великокняжеский престол. Конечно, это вызвало немедленную реакцию со стороны Мурута: ярлык на великое княжение был передан Димитрию Константиновичу Суздальскому. Но тот пользовался им недолго, вскоре полки московские изгнали его из Владимира. Димитрий Иоаннович со товарищи доказали свою решимость добиваться «единодержавного господства» на Руси…
В начале 70-х годов XIV века возмужавшему Димитрию Иоанновичу пришлось доказывать это уже не только в противостоянии с русскими князьями, но и с самим Мамаем. «…Мамай силою или хитростью, – пишет Н. М. Карамзин, – соединил так называемую Золотую, или Сарайскую, Орду, где царствовал Азис, и свою Волжскую; объявил ханом Мамант-Салтана (Мухаммед Булаг-хан) и господствовал под его именем». После того как Мамай дважды вручал ярлык на великое княжение Михаилу Тверскому, а Димитрий проявлял «двукратное ослушание», войско Мамая было уже готово напасть на него. Но Димитрий, посоветовавшись с боярами и митрополитом, решил «…прибегнуть к старинному уничижению, к дарам и лести… Хан, царицы, вельможи ордынские и в особенности темник Мамай, не предвидя в нем будущего грозного сопротивника, приняли Димитрия с ласкою; утвердили на великом княжении, согласились брать дань гораздо умереннейшую прежней… Милость удивительнейшая, – отмечает Н. М. Карамзин, – но варвары уже чувствовали силу князей московских и тем дороже ценили покорность Димитрия». Тем более что, как свидетельствует Н. М. Карамзин, «…перессорились эмиры, которые овладели областями Сарайскими (Золотоордынскими). Хаджичеркес, владетель Астраханских уделов, пошел на Мамая, победил его и отнял у него Сарай. Мамай отправился в Крым и стал править им независимо…»
Хотя Мамай и проявил к Димитрию Иоанновичу, как писал историк, «милость удивительнейшую», его послы вели себя в русских княжествах по-прежнему нагло. В 1374 году нагрянувшие с воинской дружиною в Нижний Новгород Мамаевы послы повели себя вызывающе, в результате чего «стали жертвою народной злобы». Мамай отомстил нижегородцам лютой местью… Вскоре нижегородские земли постигла еще одна беда: на этот раз незваными гостями оказались войска нового владетеля Сарая Арапши-хана, который явился, чтобы наказать русских князей за поход в булгарские земли. «Наши же, – как сказано в «Повести о побоище на реке Пьяне», – не успели приготовиться к бою и, не в силах ничего сделать, побежали к реке к Пьяне, а татары преследовали их и избивали». Зато на следующий год (1378) русские полки под командованием Великого князя Димитрия Иоанновича впервые после битвы на Калке (1223) нанесли сокрушительное поражение монголам. «И посрамлены были окаянные половцы (здесь – войско Мамая), возвратились со стыдом, потерпев поражение… – повествуется в «Повести о битве на реке Воже». – И прибежали они в Орду к своему царю, вернее же к пославшему их Мамаю, потому что царь их… никакой властью не обладал и ничего не смел сделать без согласия Мамая…»
После поражения на реке Воже Мамаю ничего не оставалось делать, как бросить все силы на подавление противоборства русских князей, во главе которых стоял великий князь Дмитрий Иоаннович. Вместе с тем его не могло не обеспокоить известие, пришедшее из Сарая: еще один претендент на золотоордынский престол Тогтамыш победил тогдашних правителей Сарая, «отнял его у них; (таким образом) он возвратил себе те владения, которые у него отнял Мамай…» Очевидно, арабский историк Ибн Халдун был не совсем точен; в то время Тогтамыш мог претендовать на власть в восточных областях Золотоордынского улуса, в то время как в западной его части верховодил Мамай, которого ему еще предстояло одолеть…
Мамаю же в борьбе с Тогтамышем за золотоордынский престол нужно было обеспечить свой тыл, добиться безоговорочного подчинения русских князей, восстановить регулярное поступление от них дани. Была у Мамая и личная причина набега на Русь; как сказано в летописной повести о Куликовской битве, «…нечестивый люто гневался из-за своих друзей и любимцев, из-за князей, убитых на реке Воже». В конце лета 1380 года, как свидетельствует русский летописец, «пришел ордынский князь Мамай с единомышленниками своими, и со всеми прочими князьями ордынскими, и со всеми силами татарскими и половецкими, наняв еще к тому же войска бесермен, армен, фрягов, черкасов, и ясов, и буртасов. Также собрался с Мамаем, единомыслен с ним и единодушен, и литовский князь Ягайло Ольгердович со всеми силами литовскими и польскими, и с ними же заодно Олег Иванович, князь рязанский. Со всеми этими сообщниками пошел Мамай на великого князя Дмитрия Ивановича и на брата его князя Владимира Андреевича».
Хан Мамай, поверженный Дмитрием Донским. Памятник «Тысячелетие России» в Новгороде. 1862 год
По мнению Г. В. Вернадского, армии противников были примерно одной величины: около тридцати тысяч человек. Русские летописцы же называют цифры на порядок больше, что, по мнению ученого, «большое преувеличение». Так или иначе, как сообщает русский летописец, великий князь Дмитрий Иоаннович, «…соединившись со всеми князьями русскими и со всеми силами, вскоре выступил против них из Москвы, чтобы защитить свою отчину. И пришел в Коломну, собрал воинов своих сто тысяч и сто, помимо князей и воевод местных. От начала мира не бывало такой силы русской – князей русских, как при этом князе. А всех сил и всех ратей числом в полтораста тысяч или двести. К тому же еще подоспели в тот ратный час издалека великие князья Ольгердовичи поклониться и послужить: князь Андрей Полоцкий с псковичами и брат его – князь Дмитрий Брянский со всеми своими мужами. В то время Мамай встал за Доном, со всем своим царством, бушуя, и кичась, и гневаясь, и стоял три недели. Пришла к князю Дмитрию еще одна весть: сказали ему, что Мамаево войско за Доном собралось и в поле стоит, поджидая на помощь Ягайла с литовцами, чтобы, когда соединятся, одержать сообща победу. И послал Мамай к князю Дмитрию дани просить не по своему договору, а как было при царе Джанибеке. Христолюбивый же князь, не желая кровопролития, хотел ему выплатить дань посильную для христиан и по своему договору, как было установлено с ним. Тот же не захотел и высокомерничал, ожидая своего нечестивого сообщника литовского… И вот двинулась великая рать Мамаева, все силы татарские. А с нашей стороны – князь великий Дмитрий Иванович со всеми князьями русскими, изготовив полки, пошел против поганых половцев со всею ратью своею… И была сеча лютая и великая, и битва жестокая…» Исход сражения решил засадный полк, который Дмитрий Иоаннович бросил в бой в самый критический момент. И тогда, как написал русский летописец, «…Мамай, в страхе затрепетав и громко восстенав, воскликнул: «Велик бог христианский и велика сила его! Братья… бегите не готовыми дорогами!» И сам, повернув назад, быстро побежал к себе в Орду. И, услышав об этом, темные его князья и властители тоже побежали. Видя это, и прочие иноплеменники, гонимые гневом божьим и одержимые страхом, от мала до велика, обратились в бегство. Христиане же, увидев, что татары с Мамаем побежали, погнались за ними, избивая и рубя поганых без милости…»
После сокрушительного поражения на Куликовом поле Мамай решил собрать новое войско и снова напасть на Русь. Однако, как свидетельствует русский летописец, «когда он так порешил, пришла к нему весть, что идет на него с востока некий царь Тогтамыш из Синей Орды. Мамай же, подготовивший войско против нас, с тем войском готовым и пошел на него.
Тогтамыш-хан (Тохтамыш)
Если арабский историк Ибн Халдун утверждал (вообще-то безосновательно), что Тогтамыш являлся сыном золотоордынского Бердибек-хана, то персидские летописцы в один голос называли Тогтамыша выходцем из ак-ордынской (левого крыла Улуса Зучи, а в дальнейшем, Золотой Орды) знати, «сыном правителя Мангышлака Туй-ходжа оглана». Как писали Б. Греков и А. Якубовский, «…Туй-ходжа оглан был видным и влиятельным царевичем в ак-ордынской правящей династии. При Урус-хане он был правитель Мангышлака. Когда в начале своего царствования Урус-хан собрал курилтай знати по вопросу о вмешательстве в дела Золотой Орды (по сути, захвата в ней власти), Туй-ходжа оглан выступил решительно против этого намерения Урус-хана. За это несочувствие и неповиновение Туй-ходжа оглан был казнен. У него был сын Тогтамыш, молодой, энергичный и способный царевич. Тогтамыш после казни отца чувствовал себя в Ак-Орде плохо и имел все основания бояться за свою жизнь. Чтобы спасти себя от преследований, он в 1376 году бежал в Самарканд, к молодому тогда, но уже сильному государю Мавераннахра – Тимуру, – или, как его называли, Тимур Ленгу, что значит Тимур Хромец (в европейском произношении Тамерлан). В русской летописи он известен под тем же именем, но уже в тюркской редакции Тимур Аксак. «Ленг» и «аксак» – одно и то же, первое слово персидское, второе тюркское, оба означают «хромец». Вот как описал эти и последующие события арабский историк Ибн Халдун: «Потом Тогтамыш из царства Урусхана в стране Харезмской перебрался в царство потомков Джагатая (Цагадая), сына Чингисхана, в Самарканд и Мавераннехр; им в то время завладел султан Тимур, (один) из эмиров монгольских, который поставил из них (ханом) отрока по имени Махмуд Сиюргатмыш, женился на матери его и стал править им самовластно. Тут Тогтамыш остался; потом перессорились (ак-ордынские) эмиры, которые овладели областями Сарайскими. Хаджичеркес, владетель Астраханских уделов, пошел на Мамая, победил его и отнял у него Сарай. Мамай отправился в Крым и стал править им независимо. Когда Хаджичеркес ушел из своего владения, то Урусхан послал войска свои из горной страны Харезмской, которые осадили Астрахань. Хаджи выслал свои войска против них с одним из эмиров своих, который прибегнул к хитрости, успел отогнать их от Астрахани, потом внезапно напал на них и на эмира, предводительствовавшего ими. Хаджичеркес был очень озабочен этой враждой. Против него выстудил Айбекхан, отнял у него Сарай и несколько времени самовластно правил им. Потом он погиб, и после него Сараем правил сын его Карихан (?). Против него выступил Урусхан из гор Харезмских и отнял у него Сарай. Карихан (?), сын Айбекхана, бежал в свои первоначальные уделы. Урусхан утвердился в Сарае, а Мамай в Крыме; ему же принадлежали земли между Крымом и Сараем. Это произошло в течение (7)76 года (= 1374–1375)».
Хан Тохтамыш. Книжная гравюра XVI века
Наиболее известное сооружение пещерного города Чуфут-Кале. В мавзолее IX века н. э. покоятся останки дочери Тохтамыш-хана принцессы Джаныке-ханым. Крым
Анализируя результаты Сарайского похода Урус-хана, Б. Греков и А. Якубовский отмечали: «Это было начало решительного наступления Ак-Орды на сарайских ханов. Урус-хан явно стремился стать во главе всего золотоордынского государства, воссоединить вновь обе части в одно могущественное целое под его единой властью. В своей этой политике Урус-хан значительно преуспел. В середине 70-х годов он владел уже Хаджи Тарханом (Астраханью), откуда выгнал упомянутого выше Ходжи Черкеса.
Через некоторое время он продвинулся вверх по Волге и дошел до Сарая, который перешел сначала в руки Айбека, соперника Ходжи Черкеса, а потом Карихана, сына Айбека. В 776 г. х. (= 1374–1375) Урус-хан отнял у Кирихана Сарай и вскоре начал бить там свои монеты, что видно из дошедшего до нас чекана с его именем в Сарае с датой 779 г. х. (= 1377–1378). Факт этой чеканки целиком подтверждает сообщение Ибн Халдуна об овладении Сараем. Перед Урус-ханом встала самая трудная задача – устранить с пути Мамая, однако она оказалась ему не по плечу. До Куликовской битвы Мамай… был в зените своего могущества и едва ли считал Урус-хана за более серьезного соперника, чем остальных сарайских ханов. Пока Урус-хан проводил свою энергичную политику в золотоордынском Поволжье, у него оказался в самой Ак-Орде серьезный соперник в лице молодого Тогтамыша».
Персидский историк Шереф-ад-Дин Йезди в своей «Книге побед» сообщает, что «…Тогтамыш один-два раза убегал из орды (Ак-Ордынского улуса) и снова отправлялся туда. Так как он еще не достиг совершеннолетия, то ему прощали». Это свидетельство персидского летописца может служить косвенным основанием считать, что Тогтамыш в 1370-х годах неоднократно пытался занять престол в Сарае, но безуспешно. И когда в числе его соперников появился сам Урус-хан, Тогтамышу ничего не оставалось, как бежать из Ак-Орды. Его покровителем и сюзереном стал Тамерлан. Именно военная помощь Тамерлана позволила Тогтамышу осуществить «стремления своей души». Вот как вкратце описал эти события арабский историк Ибн Халдун: «Тогтамыш находился в это время у султана Тимура и Джагатаидов в Мавераннехре. Но душа Тогтамыша стремилась к владению предков его в Сарае. Султан Тимур снарядил с ним войско, и он (Тогтамыш) отправился туда. Когда он добрался до гор Харезмских, то тут ему заградили путь войска Урусхана и разбили его. Он бежал и возвратился к Тимуру. Потом Урусхан умер около лета этого года (1377). Султан Тимур выступил с войсками вместе с Тогтамышем, на помощь ему, до границы своих владений, и возвратился восвояси, Тогтамыш же отправился дальше и, завладев уделом Урусхана, в горах Харезмских, отправился в Сарай. Тут находились правители Урусхана, но он отнял его у них; (таким образом) он возвратил себе те владения, которые у него отнял Мамай. Он завоевал (также) удел Хаджичеркеса в Астрахани, отобрал все, что было в руках узурпаторов, изгладил следы их и выступил в Крым, против Мамая…»
Тамерлан – основатель империи Тимуридов. Реконструкция
Поход Тогтамыша против Мамая датируется 1381 годом. Очевидно, Тогтамыш намеренно выждал исхода противостояния своего главного соперника с русскими князьями. И когда убедился, что Мамай «разбит, и обращен в бегство, и посрамлен, и поруган», Тогтамыш не дал ему возможность «собрать оставшиеся свои силы, чтобы опять напасть на Русь», и пошел на него. Русский летописец рассказывает об их сражении следующее: «И встретились на Калках, и была у них битва. И царь Тогтамыш одолел Мамая и прогнал его. Мамаевы же князья, сойдя с коней своих, били челом царю Тогтамышу, и принесли присягу ему по своей вере, и стали на его сторону, а Мамая оставили посрамленным; Мамай же, увидев это, поспешно бежал со своими единомышленниками. Царь же Тогтамыш послал за ним в погоню воинов своих. А Мамай, гонимый ими и спасаясь от Тогтамышевых преследователей, прибежал в окрестности города Каффы. И вступил он в переговоры с каффинцами, уговариваясь с ними о своей безопасности, чтобы приняли его под защиту, пока он не избавится от всех преследователей своих. И разрешили ему. И пришел Мамай в Каффу со множеством имения, золота и серебра. Каффинцы же, посовещавшись, решили обмануть Мамая, и тут он был ими убит. И так настал конец Мамаю. А сам царь Тохтамыш пошел и завладел Ордой Мамаевой, и захватил жен его, и казну его, и улус весь, и богатство Мамаево раздал дружине своей. И оттуда послов своих отправил к князю Дмитрию и ко всем князьям русским, извещая о своем приходе и о том, как воцарился он и как противника своего и их врага Мамая победил, а сам сел на царстве Волжском (в Золотоордынском улусе). Князья же русские посла его отпустили с честью и с дарами, а сами той зимой и той весной отпустили с ними в Орду к царю (Тогтамышу) каждый своих киличиев с большими дарами».
Русские князья решили этим и ограничиться, не ездить, как прежде, на поклон в Орду. Более того, когда Тогтамыш для подтверждения своей власти над Русью направил в Москву посланника Акхозю, тому дали понять, что он – гость нежданный, и поэтому безопасность ему великий князь гарантировать не может. Излишняя самонадеянность князей стоила им и простому народу дорого. В 1382 году Тохтамыш ополчился на непокорных русских князей. В «Повести о нашествии хана Тохтамыша и взятии им Москвы» говорится: «Было это в третий год царствования Тохтамыша, когда царствовал он в Орде и в Сарае. И в тот год царь Тохтамыш послал слуг своих в город, называемый Булгар, расположенный на Волге, и повелел торговцев русских и купцов христианских грабить, а суда с товаром отбирать и доставлять к нему на перевоз. А сам подвигся в гневе, собрал много воинов и направился к Волге со всеми силами своими, со всеми своими князьями, с безбожными воинами, с татарскими полками, переправился на эту сторону Волги и пошел изгоном на великого князя Дмитрия Ивановича и на всю Русь. Вел же войско стремительно и тайно, с такой коварной хитростью – не давал вестям обгонять себя, чтоб не услышали на Руси о походе его… Когда князь великий услышал весть о том, что идет на него сам царь во множестве сил своих, то начал собирать воинов, и составлять полки свои, и выехал из города Москвы, чтобы пойти против татар. И тут начали совещаться князь Дмитрий и другие князья русские, и воеводы, и советники, и вельможи, и бояре старейшие, то так, то иначе прикидывая. И обнаружилось среди князей разногласие, и не захотели помогать друг другу, и не пожелал помогать брат брату…»
К тому времени когда великий князь Дмитрий все же смог собрать в Костроме значительные силы, Тогтамыш, обманув наивных защитников Москвы, захватил город. После чего, как свидетельствует русский летописец, «…в один час изменился облик его, когда был взят, и посечен, и пожжен. И не на что было смотреть, была разве только земля, и пыль, и прах, и пепел, и много трупов мертвых лежало, и святые церкви стояли разорены, словно осиротевшие, словно овдовевшие… Не только же одна Москва взята была, но и прочие города и земли пленены были… и много зла Руси принесли».
Василий I Дмитриевич. «Царский титулярник». 1672 год
Воевать с собранным великим князем Дмитрием войском Тогтамыш не стал, но «той же осенью приехал посол в Москву от Тогтамыша, именем Карач, к князю Дмитрию с предложением о мире». Но «миролибие» Тогтамыша, как пишет Н. М. Карамзин, «дорого стоило великому княжению: кровопийцы ордынские, называемые послами, начали снова являться в его пределах и возложили на оное весьма тягостную дань… Сверх того, к огорчению государя и народа, хан в залог верности и осьми тысяч рублей долгу удержал при себе юного князя Василия Дмитриевича (сына великого князя Дмитрия)… Одним словом, казалось, что россияне долженствовали проститься с мыслию о государственной независимости как с мечтою; но Дмитрий надеялся вместе с народом, что сие рабство будет недолговременно; что падение мятежной Орды неминуемо и что он воспользуется первым случаем освободить себя от ее тиранства».
И хотя ждать этого «случая» и «готовиться ко второй Донской битве» пришлось почти сто лет, великий князь Дмитрий, а после его смерти в 1389 году его сын и преемник Василий Дмитриевич предпринимали шаги по противоборствованию диктату золотоордынского хана, усилению и возвышению Московского княжества путем присоединения к нему независимых удельных княжеств. Этому благоприятствовал конфликт между Тогтамышем и его сюзереном Тамерланом, начавшийся еще в середине 80-х годов из-за территорий Хорезма и Азербайджана. В «Анониме Искандера» Муин-ад-Дин Натанзи характеризует Тогтамыша, подчеркивая его личные качества, которые определили его дальнейшую судьбу: «Он был царем способным, храбрым, с хорошим обращением, красивым. Справедливость и хороший характер его общеизвестны. Однако из-за неблагодарности, которую он проявил по отношению ко двору Тимура, все эти его хорошие качества и похвальные свойства пропали и погибли. Это было так, что Тимур, вследствие благосклонности, которую он имел к нему, обсуждал с ним кое-что из государственных дел царства и дал ему испить кое-чего из тайн завоевания и владычества над миром. Характер его не вместил этого, и он хотел в этих же вопросах противоречить своему учителю. Это не удалось».
В преддверии противоборствования с Тамерланом (1391–1395) Тогтамыш, дабы обеспечить лояльность русских князей, «с удивительной ласкою» принял у себя в ставке юного великого князя Василия Дмитриевича. «Еще никто, – подчеркивает Н. М. Карамзин, – из владетелей российских не видал там такой чести. Казалось, что не данник, а друг и союзник посетил хана… Столь особенная благосклонность объясняется обстоятельствами времени. Тогтамыш, начав гибельную для себя войну с Тамерланом, боялся, чтобы россияне не пристали к сему завоевателю, который, желая наказать неблагодарного повелителя Золотой Орды, шел (1391 год) от моря Аральского и Каспийского к пустыням северной Азии».
После долгого преследования войска Тогтамыша, избегавшего прямых боестолкновений, Тамерлан вынудил его принять бой севернее современной Самары, на берегах реки Кондурча, и нанес ему сокрушительное поражение. «При виде победоносного знамени (Тамерлана), – писал персидский историк Шереф-ад-Дин Йезди, – у Тогтамыш-хана исчезла стойкость. Омыв немедленно руку смятения водою печали от короны и престола, он поневоле потерял надежду на царствование и властвование и, страшась за жизнь свою, оглушенный и растерявшийся, отпустил поводья быстроногого коня и с сотней уловок спасся с того поля сражения. Так как прирожденное забвение благодеяний и неуважение к благодетелю схватили полу судьбы его, то он предпочел стойкости бегство… Весь улус Джучиев (Золотоордынский улус), пораженный и разбитый, отчаялся в существовании». Очевидно, именно тогда у военачальников Тамерлана, Тимура-Кутлуг-оглана и Едигея, появилось желание отделиться от Тамерлана и захватить престол золотоордынского хана. Под предлогом «собирания своих сородичей» и подчинения их Тамерлану они с его разрешения покинули ставку, но так и не вернулись назад. Шереф-ад-Дин Йезди по этому поводу писал: «Когда Тимур-Кутлук, отправившийся искать свой иль, собрал свой народ, обоняние запахов благоденствия породило в нем желание ханствовать над улусом Зучи, и он, проведя черту забвения по обязательствам своим Тимуру (Тамерлану), не выполнил их и с своими приверженцами ушел в степь. Едигей также, когда отыскал своих людей и вокруг него собралось большое число (людей), ногтями вероломства истерзал лик договора и ушел в другую сторону…» Однако время этих претендентов на власть в Золотой Орде еще не наступило. Тогтамыш, хотя и потерял восточную часть своего улуса, по-прежнему господствовал в западной и не оставлял своих замыслов вернуться в Сарай, а также прибрать к рукам приграничные кавказские территории. Но, как свидетельствуют источники, все его попытки были тщетны.
В 1395 году армия Тамерлана нанесла его войску несколько сокрушительных поражений, после чего, как писал персидский историк, «…он (Тамерлан) назначил набег (илгар), двинулся в погоню за Тогтамыш-ханом и чрезвычайно быстро днем и ночью шел по следам его. Прибыв к месту переправы через Итиль (Волга), называемому Туратурской переправой, он дал находившемуся при нем сыну Урус-хана, Койричак-оглану, отряд узбекских храбрецов, находившихся в числе слуг высочайшего двора, приготовил принадлежности падишахского достоинства, удостоил его шитого золотом халата и золотого пояса, велел ему переправиться через Итиль и передал ему ханство над улусом Зучи (Золотоордынским улусом). Царевич Зучиева рода, согласно приказанию, перешел на ту сторону реки и занялся собиранием рассеянной армии и устройством улуса, а войска подобные судьбе, поспешив по пятам неприятелей, дошли до Укека и многих из них убили. В этот день несчастным, с одной стороны, угрожали удары губителя-меча, а с другой – волны-кровопийцы Итиля. Большую часть их взяли в плен, а немногие из них бросились на плотах в воду и переправились на ту сторону Итиля. Тогтамыш-хан бросил ханство, дом и все, что имел, явное и скрытое, и, опасаясь за жизнь свою, с несколькими людьми бежал, ушел в сторону Булара, в лесистую местность, и спасся от львиных когтей, низвергающих врага».
После очередного разгрома армии Тогтамыша Тамерлан решил совершить рейд по западной части Золотоордынского улуса. Этот поход он предпринял в целях устрашения русского населения и поддержки своего нового ставленника на престоле Золотой Орды. Персидский историк Шереф-ад-Дин Йезди так описывает этот поход Тамерлана: «Тимур-завоеватель, который во всяком деле был доволен только тогда, когда доводил его до крайнего предела, после разбития и изгнания Тогтамыш-хана и уничтожения его армии и воинов захотел в своих высоких помыслах покорить и завладеть всеми теми областями и землями, да подчинить и искоренить все народы и племена тех пределов и местностей… Тимур двинулся на Москву, которая также один из городов русских. Прибыв туда, победоносное войско (его) также опустошило всю ту область, вне города, разбило и уничтожило всех эмиров тамошних. В руки воинов попала большая добыча…» Естественно, это нападение Тамерлана на русские княжества нашло отражение и в русских летописях. Так, в «Повести о Темир Аксаке» (так на Руси называли Тамерлана) сказано: «Пришел Темир Аксак войной на царя Тогтамыша, и был между ними бой на месте, называемом Ораинским, на кочевье царя Тогтамыша; и изгнал он царя Тогтамыша. Оттого распалился окаянный, замыслил в сердце своем и на Русскую землю – полонить ее; как и прежде того, когда за грехи попустил это Бог, полонил царь Батый Русскую землю, – так и гордый и свирепый Темир Аксак то же замышлял, желая захватить Русскую землю. И собрал он всех воинов своих, прошел всю Орду и всю землю Татарскую, подошел к пределам Рязанской земли, взял город Елец, и князя елецкого захватил, и многих людей замучил. Об этом прослышав, князь великий Василий Дмитриевич собрал воинов своих многочисленных и пошел из Москвы в Коломну, желая встретиться с ним; приступив с войском, встал на берегу у Оки-реки, Темир Аксак же стоял на одном месте пятнадцать дней, помышляя, окаянный, идти на всю Русскую землю, чтобы, подобно новому Батыю, разорить христиан». И тут случилось чудо, которое автор «Повести» описал следующим образом: «Что за преславное чудо! Что за великое диво! Какое милосердие к народу христианскому! В тот самый день, как принесли икону Пречистой Богородицы из Владимира в Москву, – в тот же день Темир Аксак-царь испугался, и устрашился, и ужаснулся, и в смятение впал, и нашел на него страх и трепет, вторгся страх в сердце его и ужас в душу его, вошел трепет в кости его, и тотчас он отказался и убоялся воевать Русскую землю, и охватило его желание побыстрее отправиться в обратный путь, и скорей устремился в Орду, Руси тылы показав, и повернул с соплеменниками своими восвояси; возвратились без успеха, впали в смятение и заколебались, как будто кто-то их гнал. Не мы ведь их гнали, но Бог изгнал их незримою силой Своей и Пречистой Своей Матери, скорой Заступницы нашей в бедах…»
Арабский историк Ибн Арабшах, прослеживая дальнейшие действия Тамерлана, писал: «…Передовые войска его дошли до Азака (Азов), и он разрушил Сарай, Сарайчук, Хаджитархан (Астрахань) и (все) эти края». Таким образом, разгром армии Тогтамыша и последовавшее за ним нашествие Тамерлана на правое крыло Золотоордынского улуса свели на нет все попытки Тогтамыша возродить «золотоордынское великодержавие», но привели к новой череде кровопролитных междоусобий, в которых участвовали ставленник Тамерлана в Золотой Орде – Койричак, бывшие военачальники Тамерлана – Тимур-Кутлуг и Едигей, и все тот же Тогтамыш. Последний попытался было начать восстанавливать свою власть в Золотой Орде, но Тимур-Кутлуг с Едигеем сначала (1399 год) изгнали его из Сарая, и в том же году разгромили объединенное войско Тогтамыша и литовского князя Витовта, у которого Тогтамыш нашел защиту и покровительство. Но и после этого поражения Тогтамыша, как свидетельствует арабский историк Ибн Арабшах, «…они (Тогтамыш и Едигей) сразились между собою пятнадцать раз, (причем) раз тот одержит верх над этим, а другой раз этот над тем. Дела племен Дештских (сторонников Тогтамыша) стали ухудшаться да расстраиваться и, вследствие малочисленности убежищ и крепостей, подверглись разъединению и розни…» В конце концов, в 1405 году Тогтамыш, «уже некоторое время скитавшийся по степям в плохом положении и растерянный», обратился к бывшему сюзерену Тамерлану с посланием, в котором, как свидетельствует персидский историк Шереф-ад-Дин Йезди, говорилось: «Возмездие и воздаяния за неблагодарность за благодеяния и милости я видел и испытал. Если царская милость проведет черту прощения по списку прегрешений и проступков этого несчастного, то он после этого не вытащит голову из узды покорности и не сдвинет ногу с пути повиновения». Благородный по характеру Тимур обласкал посланного и обещал следующее: «После этого похода (в Китай) я, с божьей помощью, опять покорю улус Зучиев (Золотоордынский улус) и передам ему». Тимур намеревался через несколько дней, когда он из Отрара отправится в поход против неверных, отпустить жен и царевичей, провожавших его, дать Кара-ходже (посланнику Тогтамыша) дозволение возвратиться и отправить его с подарками к Тогтамыш-хану. Но начертание пера судьбы было другое…» Очевидно, что новый союз Тамерлана и Тогтамыша был направлен против «славного умом и мужеством седого князя Едигея», повелевавшего ордынскими ханами, как прежде Мамай, и представлявшего реальную угрозу самому Тамерлану. Но новым «старым» союзникам не удалось осуществить свои планы; в 1405 году они оба умерли. Зато их бывший подчиненный Едигей благополучно здравствовал, продолжал верховодить марионеточными ханами Золотой Орды (Тимур-Кутлуг, Шадибек, Булат-Салтан, Тимур-хан) и пытался подчинить себе великого князя Василия Дмитриевича и других русских князей, которые после разгрома Тогтамыша Тамерланом в 1395 году целое десятилетие практически не зависели от золотоордынских ханов.
Из восточных авторов один Ибн Арабшах дает описание внешности Едигея: «Был он очень смугл [лицом], среднего роста, плотного телосложения, отважен, страшен на вид, высокого ума, щедр, с приятной улыбкой, меткой проницательности и сообразительности». Характеризуется же он практически всегда негативно. Б. Греков и А. Якубовский по этому поводу писали: «В русской историографии давно сложилось представление о Едигее как об одном из наиболее коварных и хищных ордынских правителей… Характерно, что восточные источники никакой симпатии к Едигею не проявляют и склонны считать его человеком неверным, который легко изменяет своему слову… Согласно русскому летописцу, «Едигей князь велики бе во всей Орде, и могуществен и крепок и храбр зело». Вместе с тем он же «лукавый и злохитрый», способный на любой коварный и злой поступок для достижения своих целей». Автор «Никоновской летописи», составленной около 1556 года, характеризуя политику Едигея в отношении русских князей, писал: «Аще убо когда немнози обрящутся Измаилтяне (здесь – золотоордынские ханы), тогда лестно и злоковарно и мир и любовь сотворяют, и дары и честь дают, и тем злохитроство свое крыют и яд свой тайно имеют, и мир глубок обещевают, и таковым пронырьством Русских князей друг в другом враждуют и от любви их отлучают, и особную рать межи их составляют и в той разности сами в тайне подкрадают их злии волцы христiаном обретаются научением отца их сатаны».
Думается, все это было очевидно и русским князьям, в первую очередь великому князю Василию Дмитриевичу, и в начале XV века. «Злохитроство» Едигея великий князь учитывал в своей политике, которая, как пишет Н. М. Карамзин, была направлена на то, чтобы «…прервать или облегчить цепи, возложенные ханами на Россию, удержать стремление Литвы на ее владения, усилить Великое Княжение присоединением к оному уделов независимых». И хотя «монголы, некогда страшные одною силою, уже начали хитрить в слабости, стараясь производить вражду между государями, для них опасными», прежде всего, между великим князем Василием Дмитриевичем и Витовтом, великим князем литовским, это не привело к решительной схватке между ними. И тогда в конце 1408 года Едигей решил сам нанести удар по московскому княжеству…
Вот как описано это нашествие в повести «О Едигее, князе Ордынском, который разорил Московскую землю»: «…Едигей же, под видом старой дружбы, посылает к Василию впереди себя с такими речами: «Да будет тебе известно, Василий, – это царь (золотоордынский хан Булат-Салтан) идет на Витовта мстить за то, что тот учинил твоей земле. Ты же воздай царю честь, и если не сам, то сына своего пошли к царю, или брата, или кого-нибудь из вельмож, ничего не боясь». Так жаждущий крови Едигей хитрил, чтобы против него не собрали даже небольшого войска, а сам в это время неустанно приближался. Когда же посол Едигея пришел на Москву и изрек это, князь и все люди были в недоумении, искренние ли это вести или обман. Поэтому и не собирали воинов, а отпустили к Едигею одного из вельмож, именем Юрия, дав ему дружину: при встрече с неприятелем пусть тут же отошлет ее назад. Но Едигей захватил Юрия и пошел еще быстрее. А на Москве от Юрия ждали вестей. Но вот вскоре кто-то, быстро примчавшись, поведал, что враг уже вблизи города. Не успел Василий собрать и небольшой дружины, как город был осажден; он оставил в нем своего дядю, князя Владимира, и брата, князя Андрея, и воевод, а сам с княгинею и с детьми уехал в Кострому. И город пришел в страшное смятение… И вот тогда, в пятницу, когда день уже клонился к вечеру, начали появляться полки поганых, разбивая станы в поле около города. Не посмели они стать близ города из-за городских орудий и стрельбы с городских стен, а расположились в селе Коломенском. И когда все это увидели люди, пришли в ужас; не было никого, кто бы мог противостоять врагу, а воины были распущены. И поганые жестоко расправлялись с христианами: одних посекали, а других уводили в плен. Так погибло бесчисленное множество людей… Когда прошло двадцать дней с тех пор, как агарянин Едигей осадил славный град Москву, возомнил он о своем величии и надумал тут зимовать. И много дней гордился, окаянный, что покорил и опустошил все окружающие Москву города. Только один город был храним богом… И агарянин, который похвалялся пробыть в православной земле долгое время и обещал зазимовать, вдруг, забеспокоившись, внезапно снялся с места и, не желая медлить ни единого дня, сказал дружине: «Или царство наше захватит другой, или Василий соберется на нас», – такая мысль смутила агарянина. Быстро посылает он к городу, сам прося мира: и как захотели горожане, так и замирился с ними окаянный Едигей и отошел».
В первую очередь, Едигея подвигло снять осаду Москвы и возвратиться восвояси известие, полученное от его ставленника, золотоордынского хана Булат-Салтана, который сообщил ему о зреющем против него заговоре. Едигей не располагал такими силами, чтобы вести военные действия сразу по нескольким направлениям, и был вынужден покинуть Русь. Однако он не отказался от своих намерений если не уничтожить силы великого князя Московского, то хотя бы добиться его подчинения. Как свидетельствуют русские летописцы, Едигей «с пути отправил грозное письмо» великому князю Василию Дмитриевичу, которое наглядно демонстрирует, в каких отношениях были золотоордынские ханы и великий князь Московский в предшествовавшее набегу Едигея десятилетие: «… Великий хан (Булат-Салтан) послал меня на тебя с войском, узнав, что дети Тохтамышевы нашли убежище в земле твоей. Ведаем также происходящее в областях Московского княжения: вы ругаетесь не только над купцами нашими, не только всячески тесните их, но и самых послов царских (золотоордынских) осмеиваете. Так ли водилось прежде? Спроси у старцев: земля Русская была нашим верным улусом; держала страх, платила дань, чтила… гостей ордынских. Ты не хочешь знать того – и что же делаешь? Когда Тимур (Тимур-Кутлуг) сел на царство, ты не видал его в глаза, не присылал к нему ни князя, ни боярина. Минуло царство Тимурово: Шадибек восемь лет властвовал: ты не был у него! Ныне царствует Булат уже третий год: ты, старейший князь в улусе Русском, не являешься в Орде! Все дела твои не добры… Хочешь ли княжить мирно, призови в совет бояр старейших: Илию Иоанновича, Петра Константиновича, Иоанна Никитича и других, с ними согласных в доброй думе; пришли к нам одного из них с древними оброками, какие вы платили царю Чанибеку (Джанибеку), да не погибнет вконец держава твоя. Все, писанное тобою к ханам о бедности народа русского, есть ложь: мы ныне сами видели улус твой и сведали, что ты собираешь в нем по рублю с двух сох: куда ж идет серебро? Земля христианская осталась бы цела и невредима, когда бы ты исправно платил ханскую дань; а ныне бегаешь как раб!.. Размысли и научися!»
Но великий князь не внял «нравоучениям» Едигея, но внимательно следил, к чему приведет очередная «замятня» в Орде. Тем временем в 1410 году в Сарае умер ставленник Едигея, Булат-Салтан. «После этого Идигу (Едигей), – как сообщает автор «Анонима Искандера», – также по необходимости, посадил на престол царства Тимур-султана… Снова больное государство выправилось. Затем Идигу дал ему свою дочь, дабы, благодаря родству, сузился доступ для разговоров подстрекателей. Так протекло некоторое время, и Тимур-султан совсем понравился людям, они склонились к тому, чтобы уничтожить Идигу. Между ними возникла вражда и озлобление, так что они один-два раза сражались (друг с другом). Так как у узбеков всегда было стремление к проявлению державы потомков Чингисхана, то они, кто из подражания, а кто из почтения, направились служить двору Тимур-султана, и он стал сильным. Идигу по необходимости распрощался со своим государством и бежал в Хорезм. Тимур-султан пришел, осадил (его), и несколько раз между ними были ожесточенные сражения. В это время сыновья Тогтамыша Джелаль-ад-Дина-султан (в русских летописях Зелени-Салтан), Султан-Хусейн и Мухаммед неожиданно бросились в тот улус (в Золотую Орду). Некоторые, которые во время правления их отца видели много благополучия, явились к ним, некоторые другие из подражания также перешли к ним. Когда Тимур-султан перестал осаждать Хорезм, он направился против них. (Дело) дошло до того, что улус отстал от него и присоединился к детям Тогтамыша. Поневоле, с поводьями свободной воли в руках принуждения, он на распутье двух дорог избрал бегство и в этом же бедствии умер».
Витовт – один из наиболее известных правителей Великого княжества Литовского. Скульптор В. Грибас
За сыновьями Тогтамыша стоял великий князь Литовский Витовт, который по-прежнему грезил планами похода на Восток. Но сначала он хотел прибрать к рукам Золотую Орду; для этого он решил использовать сына Тогтамыша, Джелаль-ад-Дина-султана. Для великого князя Московского это было пострашнее «увещеваний» Едигея, и он отправился в Сарай «искать благосклонности» нового хана. Но в живых он его не застал: в 1412 году, как свидетельствует русский летописец, «злой наш недруг царь Зелени Салтан Тахтамышевичь умре, застрелен на войне от своего брата Кирим-Бердея». Новый хан, помня, что после смерти отца Тогтамыша его с братьями призрел великий князь Московский, пообещал не покровительствовать русским князьям-супротивникам великого князя, не плести совместно с Витовтом заговоры против него. За эту «поддержку» хана Василий Дмитриевич обязался продолжить выплату дани; и платил ее, по мнению Н. М. Карамзина, «до самого конца жизни своей (1425)»…
О последних же годах жизни Едигея известно, что какое-то время (1412–1413) он властвовал в Хорезме, но затем был изгнан оттуда войском, отправленным Шахрухом, преемником Тамерлана. В то же время источники сообщают об его «властвовании в улусах Черноморских». Польский историк XV века Ян Длугоша, свидетельствует о том, что Едигей напал в 1416 году на владения Витовта, пожег и ограбил Киев и его окрестности, а в 1419 году Едигей прислал к тому же Витовту посольство с большими подарками, в том числе тремя верблюдами и двадцатью семью прекрасными конями под красными покрывалами. С посольством он отправил грамоту, в которой предлагал заключить мир: «Князь знаменитый! В трудах и подвигах честолюбия застигла нас обоих унылая старость: посвятим миру остаток жизни…» Восточные летописцы сообщают о смерти Едигея в том же 1419 году. Ибн Арабшах уточняет место гибели Едигея: «Продолжались смуты да раздоры между царями владений кыпчацких, пока наконец Идику, раненый, потонув, не умер. Его вытащили из реки Сейхуна, у Сарайчука, и бросили на произвол судьбы». Арабский историк XV века ал-Айни утверждает, что Едигей был убит одним из сыновей Тогтамыша – Кадир-Берди, «по его приказу Едигей был изрублен в куски».
Египетский историк Ибн Арабшах так закончил свой рассказ о своем современнике Едигее: «Стрелы бедствий, (пущенные) во врагов его, (всегда) попадали в цель, помышления (его были) козни, битвы (его) западни. В основах управления (государством) у него (обращались) монеты хорошие и дурные, разбор которых выделит (настоящую) цель (его стремлений) от того, что (им) достигнуто…» Конечно, «целей своих стремлений» Едигей не достиг: ни единства Золотоордынского улуса, ни былого процветания, ни беспрекословного подчинения русских княжеств. Наоборот, Золотая Орда неминуемо приближалась к окончательному распаду и прекращению своего существования.