Но в последние лет десять ситуация изменилась. Труды русских религиозных мыслителей в основном изданы, их идеи вошли и продолжают входить в интеллектуальную жизнь, но при этом интерес к ним стабилизировался и не растет так, как это было 20–25 лет назад. На авансцену философии рвутся представители новых поколений, у которых уже нет таких глубоких и, можно сказать, лично прочувствованных связей с традицией русской религиозной мысли, существенно потеснившей в тогдашнем обществе уже всем поднадоевший позитивизм. Поэтому теперь мы видим подъем новых позитивистских веяний, новое увлечение научностью. Их представители считают, что они призваны нести светоч если и не безупречной, то несравненно более продвинутой строгости и точности, чем научность религиозно-философских мэтров, ставших кумирами старшего поколения. Динамика, вызванная приходом новых поколений, волноообразность философских веяний и мод – давно известное историкам явление. Оно сейчас действительно имеет место. Культура в наши дни сдает позиции цивилизации. Вот фундаментальный факт современной истории. Культура недаром как слово происходит от «культа»: она очевидным образом фундирована религиозно. Поэтому и философии культурно насыщенных эпох всегда содержат мощный компонент религиозно-философской мысли. Так было в конце XIX столетия и в начале следующего в России, да, по сути дела, во всей Европе, частью которой она всегда была, по крайней мере с момента крещения Руси. Сейчас же только ленивый не говорит о «постхристианстве». Культура все больше отождествляется с музейной пылью. Зато у всех на слуху цивилизационные проблемы с их экономическими, технологическими, экологическими, политическими, социальными и тому подобными аспектами. Вот ими и увлекаются новые поколения гуманитариев – философов в том числе. В социологическом подходе, в цифре, диаграмме, одним словом, в почитаемой безупречно научной «позитивной информации» видят они то, что должно заменить «мифы» старого религиозно-философского сознания. Флоренский, Лосев, Франк, Бердяев, Булгаков «устарели», считают они, уже только потому, что в их время не было компьютера, не было целого массива новых исследований, новых данных, новой информации, которая, в их шкале ценностей, есть самое важное в философии и гуманитарном знании в целом.
Так уж сложилась судьба русского философствования, что оно, прежде всего, в своем магистральном русле религиозно ориентированной мысли является достойной ветвью великой русской литературы. Отсюда и характерные его черты – личностный характер познания, экзистенциальность и художественность слова, крупно-масштабность взгляда и отвага умозрения. Только педантам и доктринерам от позитивизма эта совокупность черт, указывающая на прямое родство русской философской мысли с литературной культурой, кажется слабостью. Да, верно, даже высокой пробы литературности для философии недостаточно. Это так. Но еще опаснее порвать эти живоносные культурные корни, угроза чего в последние годы заметно возрастает.
Поэтому неудивительно, что кому-то работы, представленные в этом сборнике, покажутся «несовременными». Опять, скажут, вы цитируете Флоренского, Розанова, Эрна и Булгакова с Бердяевым! Доколе?! Что ж, молодежь всегда хочет своих кумиров. Некогда один молодой, в вызывающе желтой кофте футурист призывал юных радикалов скинуть Пушкина с «корабля современности». А кого хотел поставить он на его место? Крученых, Бурлюка в паре с действительно гениальным, но косноязычным Велимиром Хлебниковым? Или себя, «красивого, двадцатидвухлетнего»? Да, самоутверждение – понятный в своей естественности мотив напористых молодых амбиций. Но плод благодатный он приносит лишь в том случае, если движет ими не в ущерб истине, не в противовес высшим ценностям духовной культуры, а ради их утверждения. Положа руку на сердце, спросим себя: разве мы сами или молодые ниспровергатели философов Серебряного века уже создали что-то такое, что превзошло бы их – великих мыслителей России? Молодые борцы с «традиционализмом» скажут, что свет исходит по-прежнему с Запада с его трезвым научным позитивизмом, безостановочно движущимся вперед, как и сама наука. Но в легенду неукоснительного прогресса и неизменного за-падоцентризма мало уже кто по-настоящему верит. Формулы и примитивные ответы давно уже всем набили оскомину, причем неважно, говорим ли мы ex Oriente lux или, по интеллигентской привычке, рассказываем красивую сказку о «чистом и пушистом» Западе с его «чудесами». А потому не лучше ли вполне традиционно верить, что «дух дышит, где хочет», и спокойно возделывать свой «садик», памятуя, однако, о стыковке его с другими близлежащими и даже отдаленными садами и садками философской и всяческой культуры?
Как тут не сказать о пресловутой «соборности»? Если это русское слово кому-то претит, то пусть он вспомнит такое западное и к тому же нобелевское имя, как Анри Бергсон. Ведь это он писал о философском предприятии как о деле кооперативном, если угодно, «синергийном». «Необходимо, – пишет А. В. Соболев, – счастливое стечение обстоятельств, которое собрало бы в одном месте людей, взаимно вдохновляющих друг друга» (с. 100). Вот в этом, попросту говоря, и состоит «соборность» всякого культурного, в том числе философского, деланья. Ян Амос Коменский, один из зачинателей проекта модерна, называл плодотворное взаимодействие людей «соработничеством». А. В. Соболев подчеркивает в нем момент «вдохновения». И в этом есть большой смысл. Скажут: вдохновения для философской мысли мало. Да, нужно и кое-что другое, но что такое подлинная философская мысль, если она не рождена на гребне духовного подъема, в порыве интеллектуального вдохновения? Поэтому мы согласны с тем, что «невдохновенная мысль не может быть философской, как не может быть бездарной поэзия» (с. 100). Впрочем, на наш взгляд, в этих словах есть и некий «пережим»: вдохновением живет вся настоящая культура, а не только поэзия и философия. Вряд ли оправданно называть момент творческого озарения, например, у математика «философским» актом в его исканиях. Творческое начало, сущностно неотделимое от homo sapiens, ни философия, ни поэзия «приватизировать» не могут. Здесь, однако, есть предмет для серьезного разговора. Слишком уж одномерно ориентирующееся на поэзию понимание философского делания имеет свои «рифы». Да, на сегодняшний день, когда из-под не до конца еще рухнувших обломков «берлинской стены», маркирующей «германский плен» отечественной мысли, мы так и не выкарабкались, призыв к вдохновенной, ярко и выразительно оформленной философской речи как никогда актуален. Да, спокойно, без ажиотажа приглядеться к французской философской традиции с характерной для нее гуманитарной составляющей, с человекомерной формой ее классического дискурса сейчас для нас было бы кстати. Но надо знать меру и в утверждении самой правоты нашей, ибо и она ведь не свободна от преувеличений!
Самому творить «счастливое стечение обстоятельств» рискованно, ибо легко может возникнуть чувство неудачи начатого предприятия. Но куда нам деваться, если не пытаться этого делать! Вот так, по следам уже изрядно отдалившегося Серебряного века, но одушевляясь его примером и по более непосредственной памяти «Кадашевских собраний» любителей философии в 1970—1980-е гг. (с. 6–7), и был организован семинар «Русская философия». Его организаторы не знали, «во многом» делают сами люди, действующие в конкретной историко-культурной ситуации.
Тема философствования как вдохновения, развиваемая А. В. Соболевым (с. 99—100), подхватывается в исследованиях дружбы и любви у А. П. Козырева. Слегка перефразируя его перевод Леона Блуа, страстного, дерзкого, жесткого по сарказму католического писателя[554], мы можем сказать, что для вдохновения «недостаточно интуиции ума, нужна еще интуиция сердца. Надо любить тех, о ком ты рассказываешь, и любить страстно <…>. Только тогда имеет право вступить в дело эрудиция» (с. 326–327).
Авторы сборника думают и говорят о своих героях с интонацией личной заинтересованности в истине, и в этом смысле страстно, но без ослепляющей пристрастности. У каждого герои свои, иногда, конечно, их имена и совпадают. Отсюда свежесть мысли и слова, зрелость высказываний, рассыпанных по страницам сборника. Поэтому читателю этой книги легко дышать. Книга написана ярко, выразительно, живо, каждая работа окрашена, повторю, личностью автора. Все пишут о главном, как они его понимают. На привычный проходной, «для отчета» секторский или кафедральный сборник это издание не похоже.
Действительно, осуществлен интересный уникальный опыт: ведь семинар работает постоянно уже более десяти лет. И создали его энтузиасты. Вот недавно мы отмечали 20-летний юбилей такого беспрецедентного начинания, как издание классических работ по философии культуры и культурологии, начатого Светланой Яковлевной Левит в виде серии «Лики культуры». Невозможное по громадности задуманного стало реальностью благодаря, прежде всего, ее энтузиазму и личному дару собирать людей и продвигать грандиозный проект вперед. Вот Александр Николаевич Николюкин своим подвижническим трудом издал 30 томов В. В. Розанова, а сейчас обратился к Ю. Ф. Самарину. Вот Т. Г. Щедрина столько рукописей, писем Г. Г. Шпета сделала для нас доступными. Вот Ю. Т. Лисица собрал, издал, прокомментировал 30 томов Ивана Ильина. Вот петербургские ученые, и среди них, прежде всего, В. А. Котельников и О. Л. Фетисенко, неуклонно выпускают том за томом полное собрание сочинений и писем К. Леонтьева. У меня на уме вертится множество других названий книжных серий и энциклопедических изданий, исследований и т. п., в корне изменивших инфраструктуру нашей философии за последние 15–20 лет. Обо всем этом здесь не скажешь.
Важно сказать другое: семинар «Русская философия» принадлежит к подобного рода начинаниям.
Возвратимся к его материалам. Интересный ход мысли мы находим в таком суждении А. П. Козырева: «Коммуникативность как неотъемлемая черта социальности, “одержимость” меня другим – не есть ли модифицированный проект русской философии всеединства, которую зачинает Соловьев?» (с. 308). Здесь, на наш взгляд, правильно подчеркнуто, что тема «другого», так ярко, своеобразно и, главное, глубоко прозвучавшая у М. М. Бахтина, присутствовала не только у близких ему по времени западных мыслителей, но и была в особой, конечно, форме представлена в традиции русской философской мысли. Вл. Соловьев