— Времени мало. Выслушайте же меня, — Бернард стоял посредине гостиной, отказавшись даже от чашки чая, чтобы не тратить время. Хозяин сидел прямо пред ним.
— Что вам нужно, — прямо спросил он. — Только не рассказывайте, что пришли сюда во имя «дружбы».
— Поверьте, дружеские чувства я и в самом деле к вам испытываю. Но ответ вы знаете и сами. Я серьезно занялся продажей сельскохозяйственной техники и надеюсь, что дело будет доведено до конца, и я получу вознаграждение в соответствии с условиями, которые мы с вами разработали. Это ясно?
— Вполне. Ваши «дружеские чувства» произрастают из жажды наживы.
— Какой толк в этих пререкания? Никто из нас не хочет, чтобы дело попало в дурные руки. В лучшем случае вы предстанете перед судом по уголовному делу о похищении икон. А можете исчезнуть без следа, если мой заем будет расценен, как подкуп. Это будет означать, что вы воспользовались своим положением в партии и, предав страну, продались западным империалистам.
Георгий вскочил и принялся расхаживать по комнате: от окон к камину, от камина к окнам — пальцы заложенных за спину рук невыносимо ломило.
— А вы? Вы потеряли доверие своего правительства. Вы провалили контракт, не говоря уж о том, что собирались присвоить себе несметные богатства.
— Верно, — легко согласился американец. — А теперь, когда мы высказали вслух то, что мы знаем друг о друге, не вернуться ли к нашему делу. Время не терпит.
— Признаю… — Георгий внезапно остановился так близко от Бернарда, что тот машинально отступил назад. — У меня и у самого возникли кое-какие подозрения, но мне негде было их проверить. Тем не менее я предпринял определенные шаги, — он пихнул американца в грудь. — Не спрашивайте, какие это были шаги. Могу только сказать, что я принял меры, чтобы дело не погибло, если… если со мной что-нибудь случится. Запомните слово «Лотко» — не гадайте, что оно значит, оно не значит ничего — и будьте готовы к отплытию.
Бернард слегка коснулся плеча Георгия:
— Извините, что недооценил вас. Я вам очень благодарен. Очень. Могу и я сделать что-нибудь для вас?
Георгий почмокал губами, минуту помолчал и быстро начал:
— Если что-нибудь подобное произойдет, я прошу вас защитить моих детей. Все продлится недолго — несколько месяцев. Полагаю, нынешняя политика будет заключаться в установке на окна решеток — борьбе против «интернационализма», рассчитанная реакция на ситуацию в Югославии, временное изменение курса. Будут порваны все связи с Западом, начнется преследование людей, известных дружескими отношениями с иностранцами. Думаю, меня уберут с поста, может быть, вышлют из Ленинграда, но лишь на некоторое время. Когда положение в Югославии «нормализуется», я снова окажусь на своем месте.
Но сейчас все будет обставленно так, как будто со мной разделались навсегда, в назидание тем, кто подумывает о панибратстве с Западом. Дети будут объявлены сиротами, и их могут взять на попечение государства, — Георгий остановился, собрался с духом и, взяв обе руки Бернарда, попросил: — Позаботьтесь о детях. Защитите их, умоляю вас.
Все случилось так неожиданно — даже способность Бернарда моментально схватывать ситуацию не позволила ему сразу же осознать просьбу Георгия. Несколько минут он постоял, размышляя:
— Дмитрий никогда не примет моей защиты.
— Может быть, он будет вынужден ее принять.
— Но ведь ему шестнадцать. Юноша достаточно взрослый для того, чтобы государство оставило его в покое.
— Но Жене только тринадцать. Еще девочка. За ней должен кто-нибудь приглядывать, и она вас обожает.
Бернард вспомнил тот вечер, когда она с жадностью набросилась на еду, ее сверкающие золотисто-рыжие волосы, сияющие жизнью глаза. А когда он подарил ей чулки — такой обыкновенный подарок — как она подбежала его поцеловать!
— Девочка мне нравится, — он осекся, опасение внезапно вырвалось наружу. — Но у меня никогда не было детей и я их не понимаю.
Бернард почувствовал, что Георгий смотрит на него почти с жалостью.
— И все же вы должны сделать все, что можете.
Решение пришло помимо его собственной воли. Бернард не мог припомнить, чтобы с ним случалось такое раньше.
— Вы можете вывезти их из страны, — продолжал Георгий.
— Похитить? — на секунду идея захватила американца. Необычное дело. Вызов. Потом он стал думать о последствиях. — А если вы будете в ссылке дольше, чем рассчитывали? Предположим, год или даже больше.
— Маловероятно.
— А все же если это произойдет?
— Мне больше не к кому обратиться, — просто ответил Георгий. — Иконы начнут поступать в течение недель после моего ареста, если он состоится. На ящиках будет канадский штемпель, и в них упакуют продукты питания и текстиль. Но в каждом будет полое пространство.
— Для иконы?
— Да.
— Лотко — мой пароль?
— Да. Вы получите Георгия Победоносца, Розовую Богоматерь и изумрудный крест.
— Изумрудный крест? — это было больше того, на что он рассчитывал. Этот крест стоил бы на открытом аукционе, по крайней мере, миллион, хотя Бернард и не собирался его продавать.
— За детей. Хотя бы за Женю, — Георгий прошел в кабинет и налил по стопке коньяку. — Пока я буду в ссылке, вас будут вознаграждать за опекунство, — бесстрастно заметил он, подавая напиток. — Сейчас я занимаюсь тем, чтобы вам переправили Киевскую Богородицу.
Рука Бернарда дрожала, когда он потянулся за коньяком. Киевская Богородица, с ее таинственной улыбкой, была Моной Лизой среди русских икон, наиболее ценной из них.
Георгий посмотрел американцу в лицо:
— Я вижу, мое предложение вас заинтересовало, — и поднял стопку с коньяком.
Бернард поднял свою и чокнулся с Георгием:
— Решено.
Вскоре после визита американца, хотя дети об этом и не знали, в доме все стало меняться. Первым заметил это, Дмитрий: отец был расстроен, по ночам слышались его тяжелые шаги, в воздухе витало напряжение. Брат ничего не сказал Жене, чтобы не беспокоить, да и рассказывать было особенно не о чем, но впечатление, что что-то не в порядке, не проходило. Дмитрий чувствовал, что в комнаты просачивается нечто неопределенное, но угрожающее.
Однажды, три недели спустя, Женя вернулась в слезах, потому что родители Мариши запретили ей приходить в гости к дочери. Они поспешно прошептали ей об этом и извинились, говоря, что у них нет выбора.
С того времени и Женя поняла, что в доме что-то не так, и стала бояться ночных кошмаров.
В последнюю неделю ноября их разбудил резкий стук в дверь, треск дерева и крики. Женя выскочила в коридор, Дмитрий и тетя Катя были уже там и стояли, взявшись за руки. Она заметила, что отец одет в костюм, как будто собирался на улицу.
— Оставайтесь на месте, — сурово произнес он. — Что бы ни произошло, оставайтесь на месте.
Дверь подалась и с треком растворилась.
— Георгий Михайлович Сареев? — выкрикнул резкий голос.
— Черт возьми, вы прекрасно знаете, что это я, — закричал он в ответ. — И нечего было ломать дверь, — он начал медленно спускаться по лестнице, держась очень прямо, с военной выправкой.
Когда отец спустился до половины лестницы, сверху его уже не было видно. Только послышался все тот же голос:
— У меня есть приказ…
А потом лишь скрип петель тяжелой входной двери.
Через десять дней постоянных усилий Бернарду удалось добиться разрешения на выезд Жени поездом на Запад. Как он и предсказывал, Дмитрий ехать отказался. Причины были отчасти политические, отчасти сентиментальные. Везде, кроме родины, он будет чувствовать себя чужим, сказал он американцу, и к тому же сочтет себя трусом, если улизнет на Запад. Ленинград означал для него все: общество и Веру. Верины родители, Мальчиковы, предложили ему койку в своей маленькой квартире, если его и тетю Катю выгонят из дома.
А будущее тети Кати представлялось неопределенным. С момента ареста хозяина она постоянно плакала: о себе, о детях, о бедах страны с тех пор, как она отказалась от Бога.
Дмитрий пытался утешить сестру. Он говорил, что Бернард все сделает для нее, напомнил, в какое восхищение она пришла после первой встречи с ним, уверял, что она полюбит своего благодетеля.
— Я не хочу ехать, — всхлипывала Женя, прижимаясь к брату. — Ты — все, что у меня осталось. Я не хочу расставаться с тобой. Не хочу.
Он прижимал ее, держа на коленях, уговаривал, как маленькую, а сам еле сдерживался, чтобы не расплакаться. Но Дмитрий знал, при себе ее удержать не удастся, а из страны он никогда не уедет.
— У нас нет выбора, — нежно повторял он, поглаживая ее по волосам, стараясь, чтобы пальцы запомнили прикосновения.
Утром 8 декабря 1957 года Женя села в поезд, отправляющийся в Финляндию. Все ее добро вместилось в два небольших чемодана, а выездные документы она хранила в матерчатой сумочке, перевязанной тесьмой.
Валил сильный снег, когда поезд тронулся от платформы вокзала, и через несколько секунд Дмитрий и Катя скрылись из глаз. Все было ослепляюще белым: ни силуэтов, ни форм, только падающий снег и ее рыдания, сливающиеся со стуком колес, набирающих скорость.
5
Станционные огни остались позади, и поезд нырнул в темное облако клубящегося снега. В самое темное время года, во время зимнего солнцестояния, день и ночь сливаются в сумрак. На шестидесятой параллели люди в декабре остаются дома, зажигают электричество, не гасят огонь и уходят в себя на зимнюю спячку. Месяц самоубийств, пьянства и домашнего насилия. Вот он истинный север: земные районы климатических противоположностей и противоречивых характеров. Белыми ночами, в июне, в Ленинграде жители танцевали и обнимались на улицах в три утра, а декабрь загнал их в дома, заставляя прятаться друг от друга.
Женя была одна в купе и, ей казалось, одна во всем поезде. С потолка лился пронзительный белый свет. Выключателя не было, чтобы его погасить, не было и регулятора, чтобы сделать тише скорбную музыку, льющуюся из динамика и наполняющую все купе. Она чувствовала себя, словно заключенный в камере, оторванный от дома.