— Я люблю тебя, Жени, — признался он в субботу вечером, осторожно прижимая к щеке ее распухшее лицо. Она рассказала лишь то, что убежала от Бернарда после небольшого «сражения», взяв с Пела слово не предпринимать никаких действий.
— Не могу справиться со своей любовью. И ничего, если ты не любишь меня так же сильно. Это придет. Пожалуйста, выходи за меня замуж.
Жени подняла глаза и долго всматривалась в его лицо.
— Я люблю тебя, Пел. И знаю, что сумею полюбить еще больше.
— Так значит…
— Да, если я тебе все еще нужна. Даже такая…
Договорить она не смогла. Пел прижал ее к груди, и Жени почувствовала: он дрожит от счастья.
— Постараюсь стать тебе хорошей женой, — наконец договорила она.
— Люблю тебя больше всего в этой жизни, — ответил ей Пел.
Жени не хватило ни характера, ни воли настоять на простой свадьбе. Она понимала, что для Мег, после полутора лет постоянного беспокойства о Лекс, эта отдушина была нужна.
Свадьбу собирались сыграть в декабре, чтобы медовый месяц выпал у молодоженов на рождественские каникулы. Мег надеялась, что Жени отложит на год или хотя бы на семестр поступление в медицинскую школу и останется в Нью-Йорке. Станет устраивать приемы невесты, принимать подарки, войдет в круг друзей Вандергриффов, будет ходить на примерки свадебного наряда, обзаведется приданым.
Свадьба стала для Мег главным событием, но Жени оставалась непреклонной — она не потеряет ни месяца занятий ради подготовки к единственному дню, каким бы важным в ее жизни он не казался. И Мег, с пониманием относившаяся к другим и ради этого жертвовавшая своими желаниями, согласилась на компромисс. Первокурсница медицинской школы, Жени постарается приезжать в Нью-Йорк часто, как только возможно. А Пел на день на два всегда сможет вырваться из Вашингтона.
Они останавливались в квартире родителей. Если Филлип оказывался в городе, то Пел прилетал раньше или задерживался после отъезда Жени, чтобы побыть с отцом.
Вот уже несколько лет сын обращался к отцу, если ему требовался совет. Он доверял Филлипу больше, чем кому-либо другому и полагался на его зрелые суждения в принятии важных решений.
Так близки они были не всегда. Мальчиком — Пел больше тянулся к матери и Лекс, к Мери в Топнотче, женщинам-служанкам и бабушке Розе Борден, которая не чаяла во внуке души. В то время когда Пелу пришлось отправиться в школу в Экзетер, они с отцом редко оставались наедине.
Филлип одинаково сильно любил обоих детей, но большую часть времени, пока они росли, был поглощен работой и потому волнующие проблемы их воспитания переложил на жену, целиком на нее полагаясь в деле ребячьих нужд и благополучия.
Но по мере того как Пел рос и превращался из мальчика в подростка, он все больше сближался с отцом. С удивлением и благодарностью отвечал Филлип на порыв сына, делился с ним своими заботами, брал в деловые поездки.
Чем больше Пел узнавал отца, тем больше им восхищался. Он обнаружил, что Филлип добр, но справедлив, осторожен, предусмотрителен, и главное — умен. Практические знания сочетались со знанием людей, что Пел особенно чувствовал на себе.
Они всем делились друг с другом, кроме самого сокровенного — любви, секса и чувств. Но и чувства иногда затрагивались в разговорах. Однажды Филлип описал, как четырнадцатилетним юношей бродил по фруктовому саду и белые цветы навеяли ему мысли о чернеющих лепестках, осыпающихся на землю, зреющих плодах, которым суждено упасть и разбиться, о голых ветвях, с которых осенние ветры сорвали листья…
От отца Пел усвоил, что быть мужчиной — значит научиться принимать взвешенные решения, но, раз их приняв, ни на шаг не отступать. Мужчина, Вандергрифф, должен прежде подумать о других, а потом уже начинать действовать. При рождении им повезло больше, чем другим, поэтому они ответственны перед всеми.
Социальная ответственность, которую внушал ему Филлип, стала жизненным принципом Пела. Когда юноша не мог решить, принимать ли ему предложение из Государственного департамента и поступать ли туда на работу, или посвятить себя Фонду Вандергриффов — он принес свои сомнения отцу и они вдвоем ломали голову до трех утра.
— У тебя еще будет время заняться интересами семьи, — советовал отец. — Семья никуда не уйдет. А в госдепе ты пройдешь такую практику и получишь такие знания, какие не сможешь приобрести ни в каком другом месте. Может быть, и для Фонда будет лучше, если ты начнешь с государственной службы. А сюда вернешься, когда посчитаешь нужным.
На следующий день Пел принял предложение из Государственного департамента и начал обучение в сфере международных отношений. Постигал теорию и практику — подчас противоречащие друг другу — американской внешней политики.
После того как Жени согласилась выйти за него замуж, Пел снова обратился за советом к отцу: объяснил, что Жени ушла от своего опекуна и оказалась в сомнительном, если не опасном, положении, не являясь гражданкой США, а совершеннолетней она становилась только в мае следующего года. И оставалась беззащитной, если Мерритт начнет предъявлять на нее претензии. Пел предполагал, что опекун завладел Жени и держал ее у себя некрасивым образом и, видимо, не без обмана.
— Мы немедленно учредим над ней опеку, пока она не станет Твоей женой, — заявил Филлип. — Это просто мера безопасности — чтобы ее обучение было оплачено и она ни в чем не нуждалась.
— Жени никогда на это не согласится, — возразил Пел. — Она слишком независима.
— А ты не говори ей об этом. Наши адвокаты будут присматривать за адвокатами Мерритта, и как только те откажутся от своих финансовых обязательств, опека вступит в силу. Конечно, если это произойдет.
Пел в восхищении смотрел на отца. Из отцовского кабинета, высоко над Истривер, на самой оконечности Манхэттена — открывался вид на входящие в бухту корабли. «Неплохое обрамление для человека, который постоянно у руля», — подумал Пел.
— Деньги не проблема, — подытожил Филлип. — Меня беспокоит Мерритт. Как тебе понравились газетные статьи о его «домашней неприятности»?
Пел пожал плечами. Выполняя обещание, данное Жени, сам он никому не рассказывал о ее «сражении».
— А вскоре статьи о «полном выздоровлении». Уверяю тебя, Пел, во всем этом есть что-то такое, что мне не нравится. Статьи маленькие, почти никаких деталей. Нарочито туманные. Чувствуется цензура — давление со стороны людей Мерритта. Не хотят, чтобы об этом знали держатели акций компаний Мерритта. Он ведь уже не молод, в этом возрасте пора выходить в отставку.
— Он никогда не уйдет, — возмутился Пел. — Даже отказывается назначить преемника. Я слышал, что он протащил в корпорации решение, по которому, что бы ни случилось, до семидесяти лет его оставят председателем совета директоров.
— Спорю, что в семьдесят он сумеет продлить это решение еще лет на пять, — мрачно улыбнулся Филлип. — А потом — еще, до тех пор, пока не умрет. Даже если перестанет двигаться и соображать.
— С этим мы ничего поделать не можем.
— Нет, — согласился отец. — Зато стоит повнимательнее приглядеться к его «домашней неприятности». Много людей не стали бы горевать в случае смерти Мерритта. Так что есть основания предполагать, что неприятности были запланированы… Покопайся в этом и скажи, чем я смогу тебе помочь.
Пел взглянул на буксир, медленно тащившийся вверх по реке.
— Ты всегда рядом, папа, чтобы помочь в трудных ситуациях, — он улыбнулся и вышел из кабинета.
Но в итоге Пел самостоятельно вышел на Доминика Занзора. После разговора с Филлипом он дал знать негласно собирающим разные сведения в правительственных и дипломатических кругах, что любая информация о «домашних неприятностях» Мерритта будет хорошо оплачена. Такая тактика ему претила, но если дело касалось безопасности Жени, он готов был идти на все, даже на подкуп.
В начале октября его секретарь объявил:
— Тут… как бы это сказать… Вас хочет видеть «джентльмен». Имени не сообщил, — Пел почувствовал, как участился его пульс. Он попросил секретаря провести к нему посетителя.
Доминик Занзор вошел в кабинет, держа шляпу в руке. Сам весь какой-то серый, незапоминающийся.
И Пел решил, что пришедший был прекрасным шпионом — человек, незаметный в толпе или на улице, околачивающийся у чьей-нибудь двери или прогуливающийся, будто по своим делам.
Но когда Занзор поднял на Пела глаза, они его напугали: бесцветные, как у альбиноса, они казались глазами слепого.
— Вы хотели встретиться со мной, — произнес тот вместо приветствия.
— Садитесь, — предложил Пел и тут же пожалел о своем приглашении: Занзор расселся в кресле — подобно огромному насекомому, и совершенно скрылся в черепаховом панцире подлокотников и спинки. — Вы располагаете информацией о Бернарде Мерритте?
— Он меня нанял.
— С какой целью?
— Шпионить.
— За кем?
Занзор холодно улыбнулся:
— Прежде чем ответить, я хотел бы получить деньги. Конечно, если вы сами уже не располагаете ответом.
— За его подопечной, — Пел заставил себя произнести эти слова. Он продолжал стоять, как будто сесть рядом с Занзором значило опуститься до его уровня.
— Правильно. За Жени.
— Не надо…
— Что не надо?
— Не важно. И зачем же вы сюда пожаловали? Вы все еще на службе у Мерритта?
— Нет.
— С тех пор, как у него произошли «домашние неприятности»?
Занзор не ответил. Улыбка стала самодовольной. Пел едва мог на него смотреть.
— Пятьсот, — предложил он.
В ответ послышалось неодобрительное бормотание.
Пел взглянул на фотографию Жени на столе и против воли произнес:
— Назовите свою цену.
— Десять тысяч сейчас. И еще десять, если информация вас устроит. Возврат денег не гарантируется.
— А почему вы считаете, что я заплачу вам еще десять тысяч после того, как вы мне все расскажете?
— Заплатите, — самоуверенно ответил шпион. — Для собственного спокойствия. Вы ведь женитесь на девчонке?
— А какое это имеет отношение к нашему разговору? — Пел начинал злиться. Ему казалось, что присутствие Занзора отравляет и его самого и его кабинет.