Бен нервно кивнул.
– Они сказали, что возбудят дело. Что я потеряю все.
– Кто сказал?
Бен сел прямо и в первый раз поднял глаза на Майка. В них горела ненависть.
– Бакстер. Борис Бакстер Форга. Я никогда не забуду, как он заставлял меня смотреть на Тери. Зрелище хуже любого кошмара. Никогда не забуду, как он сказал: «Ты хочешь до конца жизни просыпаться в постели рядом с ней?» Страшно, до сих пор страшно.
Если б Майк не удержал Джо, сейчас она точно бы ударила отца.
– Что ты говоришь, – закричала она. – Что ты нам говоришь? Что ты имеешь в виду?
Бен залпом проглотил брэнди.
– Бакстер Форга – или как его там еще – сказал, что дело можно замять: машину брали на имя Тери, пусть все и думают, что погибла она. – Бен умоляюще посмотрел на дочь. – Он сказал, что Светлана – химик и, может быть, подлечит ей лицо.
Но это займет годы и потребует тысячных затрат. – Бен постепенно успокаивался. – Тери меня не узнавала, денег таких не было. И вообще соображал я тогда плохо…
– В итоге Форга заплатил за молчание вам, не так ли? – холодно прервал его Майк.
Несколько секунд они слышали только звуки с улицы, и Бен наконец прошептал «да».
Джо вырвалась от Майка с громким криком:
– Ты хочешь сказать, мама жива? Чудовище. Где она? Где она? Или ты согласился на ее убийство?
Бен подавленно посмотрел на дочь:
– Как ты можешь так говорить, Джо? Светлана всегда говорила, что со временем приведет Тери в нормальный вид… что она врач-кожник. Только спустя месяцы, годы я получил полную и настоящую картину. Я даже не вникал, почему она оказалась с Тери той ночью. Я думал, что все это связано со съемками в Мексике, ты помнишь об этом?
Джо с яростью толкнула его обратно на стул.
– С этого дня я не желаю тебя видеть. Но сначала ты скажешь, где сейчас моя мать.
Образ Светланы из детства так глубоко засел у Марка в голове, что, когда она вошла, он даже не узнал ее. Первая реакция – самозванка… еще секунда – «это опять ее трюки», и, в приливе ярости – «Неужели она до сих пор думает, что может меня одурачить? Что я все тот же застенчивый, пытающийся угодить пасынок, которого можно одним взглядом отправить в ее родную Сибирь или куда-нибудь в этом роде?»
Когда она медленно подошла ближе, осторожно, как человек, только что вставший на ноги после болезни, Марк увидел, что она не самозванка и нет никаких трюков. Это была оболочка той женщины, которая когда-то вышла за его отца. Марк тогда не смог определить свое отношение к ней – то любя ее, доверяя, то в следующий момент ненавидя за высокомерие и равнодушие к нему и – довольно часто – к отцу. И сейчас с ним творилось то же самое.
С тех пор как Марк получил мучительное и трогательное письмо Алексы, его переполняли самые разные чувства. И он ожидал, что они выльются в поток горьких разоблачений. Но появление Светланы лишило всех эмоций, оставив один шок.
По дороге из аэропорта на север от Сан-Франциско Марка раздирала ярость: он так рассеянно слушал рассказ Алексы о деревьях, при первых встречах она вспоминала о них с детским восторгом. Этот восторг никак не вязался с ярлыком пустой, разряженной куклы, который он цинично пытался налепить на нее. И при всем при том приходилось признать, что она – самая прекрасная из всех кукол, какие только могут быть. Она рассказывала о восхитительных, сказочных красных лесах точно так же, как он рассказывал о восхитительном, сказочном океане. Тогда он заглянул в мир настоящей Алексы, девушки, женщины, в которую он честно старался не влюбиться, которая помогла ему увидеть все лицемерие в отношениях с мачехой и ее компанией. Теперь он понимал, что, ничего не делая, никому не говоря ни слова, он подписался под идеей «Вечной Молодости», дав убедить себя, что это «коммерческие мелочи, которые никому не принесут вреда». Марк презирал себя за то, что должен был с первого дня заподозрить неладное и не сделал этого.
– Марк, это… это такой сюрприз… Что ты здесь делаешь? – К непроходящему изумлению Марка, Светлана все еще пыталась сохранять видимость королевского бесстрастия и неуязвимости. Но что-то случилось, это больше не удавалось. Свет в ее мире угас. – Ты всегда отказывался приехать посмотреть и оценить мою работу! – Слова прозвучали как патетическое блеяние.
Седоволосая медсестра, которая наконец-то вышла на его разъяренные звонки в дверь, появилась в проходе, сильно нервничая.
– Мадам, этот джентльмен сказал, что он доктор Лэннинг, ваш приемный сын. Я сказала ему, что вы больны. Вы хотите, чтобы он ушел?
Светлана до сих пор могла остановить нервную болтовню одним величественным взмахом руки. Сестра ушла, и к Марку вернулось понимание той цели, ради которой он пришел сюда.
– Мне все известно, – сурово проговорил он. – Алекса мне все рассказала.
Светлана заплакала. Видеть это было все равно что наблюдать за Тем, как рушится памятник. Слезы лились беззвучно, плечи опустились, и вдруг в Марке зашевелилось что-то непонятное. Он понял, что не хочет видеть ее такой, поверженной, разбитой. Хотелось дотронуться до ее плеча, напомнить ей, кто она, кто он. Светлана словно поняла его ощущения: она едва заметно дрогнула, как от настоящего прикосновения, и повернулась к солнцу, которое пронзало гигантские кипарисы за окном ослепительными золотыми лучами.
– Не суди меня, Марк, – низким голосом сказала она. И снова повторила, уже жалобно: – Не суди, пожалуйста.
Марк опустился в глубокое кресло, память уносила его в другой день, другое противостояние – совсем еще мальчик, он пытается обвинить властную женщину в чем-то, чего сам не понимает отчетливо… в том, что не заботилась об отце… что виновата в его смерти из-за того, что пренебрегала им… что попала под влияние отвратительного человека по имени Бакстер Форга… Надменная женщина сидит на стуле у окна – дело происходит в Париже – слушает, спокойно ждет, когда он закончит излияния. Теперь его очередь ждать, и он будет ждать сколько угодно, пока она не расскажет все.
В ее глазах все еще стояли слезы, когда она повернулась к пасынку.
– Я не понимаю, что ты хочешь сказать этим «все»? «Все» – это годы моих страданий? Ты хочешь сказать, что знаешь, как я жила все эти годы отшельницей, зная, что совершила ошибку?
Светлана тяжело опустилась на стул рядом, протягивая ему красивую белую руку, которую он не смог взять.
– Это несчастный случай. Я была слишком уверена в себе. Решила, что мы в конце концов нашли ту самую совершенную формулу красоты.
– Мы? – Голос Марка не давал никакой надежды на доверие, не говоря уже о прощении.
– Магда и я – мы работали вместе. Она делала ошибки. Я никогда не делала ошибок. Форга знал это. Он ненавидел Магду, но в меня верил. Магда тоже в меня верила… всегда говорила, что в семье я единственный гений. И твой отец – он тоже так думал. Он верил в мои эксперименты, ты не помнишь? – Напряжение в комнате становилось физически ощутимо.
Он помнил все прекрасно. Ведь это из-за близорукости и слепой преданности отца он оставил дом. Если таковым можно было считать маленькую комнату наверху, куда неохотно ставили раскладушку, когда он приезжал летом на каникулы. Сразу после школы он ушел во флот. Марк с трудом сдерживал слезы, впервые услышав в голосе мачехи боль. Теперь он понимал, что ждал от нее этой боли долгие годы – боли за смерть отца. Но страдала она из-за другого человека – своей сестры Магды.
Она заговорила отрывисто, коротко, то и дело переводя дыхание:
– Она увидела – Магда увидела лицо Тери после операции. Это был настоящий ужас! Магда лично выбрала Тери как идеальную кандидатку на мой новый метод, этот метод должен был сполна окупить все наши потери в борьбе с правительством. Она была совершенной. Совершенным материалом… – Голос оборвался. – Но оказалось слишком рано. Хоть Бакстер Форга и вложил деньги, их хватало, но… не сработало. Это было страшно – самое ужасное несчастье.
Марк тупо уставился на мачеху… Миссис Лэннинг… Светлана… Мадам Дэви, доктор Лэйн из клиники «Фонтан». Имена вдруг взорвались в его сознании. Лучшим кандидатом была Тери Шепард, мать Алексы! Он с отвращением смотрел на женщину, всхлипывавшую рядом с ним. Рыдающую из-за того, что ее обожаемая сестра стала свидетелем неудачи ее «совершенного эксперимента».
Светлана откинулась на спинку кресла, серебро волос блестело на фоне темно-синей шелковой подушки. Она закрыла глаза.
– Каждую ночь, до сих пор, Магда приходит ко мне. Иногда она в ярости, иногда прощает меня. Я вижу, как она стоит в операционной, заламывая руки, – она увидела страшные шрамы Тери, знает, что Тери потеряла память, жизнь ее висит на волоске.
Ее голос становился все ниже и ниже и перешел на шепот, свист.
– Как обычно, Форга нашел решение. Он знал, что выявление формулы – для меня только вопрос времени. После Тери не должно было быть других крупных экспериментов.
Марк сжал кулаки. Он лопался от ненависти к себе, от позора, что имел дело с «Дэви». Светлана не открывала глаз и продолжала говорить:
– Мы собирались отвезти Тери в клинику через мексиканскую границу. Там у нас было бы время решить, что делать дальше. Нужно было уезжать из Штатов после того случая в Лас-Вегасе. Мы сделали то, что сказал Борис, – мы всегда его слушались. – Светлана открыла большие голубые глаза и наклонилась к Марку, схватив его за колено. – Ты ведь знаешь это, да? Ты никогда его не любил. Твой отец говорил мне, что ты его ненавидишь.
Марк не ответил, ему не надо было отвечать. Светлана снова рухнула назад на спинку кресла, уронив голову в поток солнечных лучей. Он осветил лицо, как прожектор на допросе.
– Он – Борис… Форга сказал, чтобы мы взяли машину на имя Тери. Он знал, что Магда уговорила ее дома соврать, что едет в Мексику на съемки. Очень просто – Магда воспользовалась ее правами, которые нашла в сумочке. Магда была за рулем… – У Светланы почти пропал голос. Ей стало трудно выговаривать слова, каждое из которых вгоняло Марка в еще больший шок. – Мы с Тери ехали на заднем сиденье… туман, дождь, все это несчастье – ехать к Борису в клинику, которая вовсе и не клиника, а… палата для наркоманов. Но туда мы так и не добрались. Машина врезалась в скалу. Магда – моя Магда!.. – Неожиданно Светлана пронзительно заверещала: – Ей было не выбраться. Так и сгорела заживо. Моя Магда умерла с мыслью, что я неудачница.