Короче говоря, у нас были разные точки отсчета.
VI. КОМПАНИЯ
ДРУГ ЗА ПЯТЬДЕСЯТ КОПЕЕК. В младших классах Андрея часто били. Об этом вспоминали многие, причем с разными оттенками в голосе: с удовольствием, с сожалением, со злорадством. Клавдия Ивановна Шеповалова сказала как о само собой разумеющемся: «Конечно, били. Мы ничего не могли поделать, так как узнавали задним числом».
Андрей говорил о битье бесстрастно, словно речь шла о другом человеке, что объяснялось, мне кажется, единственным: он считал, что попадало ему за дело. Над ним смеялись, в отместку он делал пакости, его били, он мстил, его снова били, он снова мстил, и что в этом круговороте было причиной, что следствием, давно забылось: они бесконечно возвращали друг другу долги.
Реакция Малахова была деловой. Почти профессионально он становился спиной к стене или присаживался на корточки, чтобы уменьшить площадь попаданий и, как говорил он, «сберечь почки», и только прикрывал руками лицо, защищаясь от синяков, «чтобы потом задавали меньше вопросов». Андрей не кричал, не сопротивлялся, не звал на помощь и не жаловался, полагая все это бессмысленным.
Но ожесточался. Главной его мечтой в ту пору было найти какого-нибудь взрослого парня, способного стать защитником, но в бескорыстную дружбу Андрей уже не верил. А вот купить ее был не прочь, о чем и сказал однажды своему лучшему другу Володе Клярову, известному как Скоба.
Вскоре Скоба и познакомил Малахова со Шмарем, фамилия которого звучала кличкой. Шмарю было шестнадцать лет, из них он два года провел в колонии, а теперь болтался с финкой в кармане, ничего не делая, и его считали «грозой района». За три рубля, которые Андрей выпросил у бабушки Анны Егоровны, Шмарь выполнил «разовое задание»: избил одноклассника Андрея, соседа по парте, с которым Малахов воевал чуть ли не с первого дня учебы. Дело было сделано безукоризненно, и у Андрея возникла мысль поставить содружество на промышленные рельсы. Торговались они недолго и сошлись на пятидесяти копейках в день. «Есть работа, нет работы, а полхруста, — сказал Шмарь, — вынь да положь».
В итоге, даже независимо от того, куплена она была или не куплена, получалась не «защита», а какая-то извращенная форма мести, поскольку избиваемые Шмарем школьники не знали, откуда следует направление удара. Они могли догадываться по некоторым совпадениям, чьих это рук дело, но сам Андрей открыто торжествовать не мог, потому что никому не признавался в оплаченной дружбе. Считать, что он поступал так из-за стыдливости за свой безнравственный поступок, нельзя, ибо Андрей руководствовался практическими соображениями: «А зачем мне лишний шум?» И хотя над ним по-прежнему издевались и продолжали его бить, избранная форма сатисфакции тем не менее его удовлетворяла.
Затем возникли трудности с «фондом заработной платы». Постоянного денежного дохода, кроме тридцати копеек в день от матери на завтрак да редких подачек бабушки, у Андрея не было. За плечами имелась единственная кража из палатки мороженщицы, так что опыта самостоятельного добывания денег тоже было немного. Но выход из положения предложил тот же Шмарь: однажды он отвел Андрея в «сходняк», где наш герой познакомился с человеком, которого все звали Бонифацием. Андрею тогда было двенадцать лет, он учился в четвертом классе…
ВСТРЕЧА В БЕСЕДКЕ. Я с нетерпением ждал знакомства с компанией Малахова, оставшейся на воле. Путей к ней нащупывалось много. Работник детской комнаты милиции Олег Павлович Шуров знал по именам, по кличкам и в лицо всю шпану в районе и готов был предоставить мне любого «по выбору». Родители Малахова тоже могли припомнить бывших друзей сына. Наконец, в моем распоряжении было уголовное дело Малахова и др., из которого я переписал в блокнот всех свидетелей с адресами. Но мне не пришлось воспользоваться ни одной из перечисленных возможностей.
Еще при первом посещении школы я узнал, что Володя Кляров — он был на два месяца младше Андрея и попал под амнистию — в день, когда его выпустили из колонии, явился к школьному подъезду и проторчал возле него более трех часов. Что ему было нужно, никто не понял.
Педагоги терялись в догадках. Одни утверждали, что Кляров, раскаявшийся в колонии, решил вернуться в седьмой класс, в котором и без того просидел лишний год, но почему-то постеснялся обращаться к директору. Другие предположили, что он просто «доложился, но не поклонился», ведь это очень соответствовало его характеру: мол, вот я, целый и невредимый, назло всем вам. Третьи подозревали, что он приходил сводить с кем-то старые счеты, и даже позвонили на всякий случай в детскую комнату милиции, но их успокоил Шуров: «Да что вы, он месяц будет ниже травы!» Короче говоря, смысл странного явления Клярова оставался неясным.
И вот, когда я вторично посетил школу и сидел в кабинете Шеповаловой, без стука отворилась дверь, и на пороге возник небольшого роста парень, крепкий и мордастый, с независимым взглядом синих нахальных глаз.
— Тебе что? — строго спросила Клавдия Ивановна.
— А мне справку, — сказал парень. — Для этого, для ПТУ.
— Во-первых, нельзя входить в кабинет без стука, — назидательно сказала Клавдия Ивановна. — Во-вторых, если уж вошел, следует здороваться.
Кляров подумал — а это был именно он — и невозмутимо произнес:
— Тук-тук-тук, можно войти, здравствуйте.
— Ну вот, — повернулась ко мне Шеповалова, — любуйтесь! Экземплярчик!
Я вышел с Кляровым в коридор, легонько постучал указательным пальцем сначала по его лбу, потом по стене, как бы проверяя разницу в звуке, и выразительно посмотрел на него, что, в общем, не произвело на Клярова впечатления.
— Если тебе действительно нужна справка, — сказал я, — веди себя прилично и не ставь директора в глупое положение, да еще при незнакомых людях. Малахова знаешь?
— Ну? Был такой.
— А Шмаря с Бонифацием?
— А вы кто?
— Мне нужно с тобой поговорить.
— Тут?
— Разговор не на пять минут и, может, не на десять.
— Тогда лучше завтра, — сказал Кляров. — В шесть вечера. В парк придете?
— Договорились.
— Ага, — сказал Кляров. — Там беседка есть. В общем, в «сходняке».
Так я впервые услышал слово «сходняк», означающее место, где регулярно собираются, «сходятся» ребята.
В шесть вечера следующего дня я подошел к беседке. Там находилась компания. Долговязый парень лет семнадцати сам себе аккомпанировал на гитаре и пел песню о том, что в его годы еще не все выпито, не все съедено, не все девушки перецелованы, не все песни перепеты и, стало быть, не все еще потеряно. Вокруг сидели парни с безучастными лицами, которые загорались лишь на время припева. Долговязый переходил тогда на синкоп, и вся компания, в том числе Кляров, начинала орать, глядя в открытые рты друг друга. Проорав, они тут же гасли, уступая сцену гитаристу, но было одно место в песне, которое ребята свистели, и это получалось у них красиво.
Мое появление никого не смутило. Кляров слегка приподнялся и пригласил меня глазами в беседку, как бы разрешая войти. Я вошел. Тут кончилась песня, и вся компания закурила, ожидая начала нашего разговора. По всей вероятности, они были предупреждены Скобой заранее.
— Может, прогуляемся? — предложил я Клярову. — Чтобы не мешать ребятам?
— А кому? — сказал Кляров. — Здесь и нет никого. Лишних.
Долговязый хмыкнул, парни переглянулись.
— Как знаешь, — сказал я, — мне даже лучше, я о тебе заботился. Так вот, меня прислали из газеты, чтобы разобраться с Андреем Малаховым, а потом написать статью.
— Да ну? — вроде бы удивился Кляров. — Игде, значит, причины «того»?
— Похоже, — сказал я.
Кляров засмеялся, а ребята сделали общее легкое движение, словно по команде сменив позы.
— Не вижу ничего смешного, — сказал я Клярову. — Было бы тебе на два месяца больше, сидел бы сейчас вместе с Андреем. Я посмотрел бы тогда, как ты смеешься.
— Это конечно, — сказал Кляров. А вы, случа́ем, факт из газеты? — Я показал удостоверение, он изучил фотографию и произнес, обратившись к ребятам: — Доку́мент в порядке, дак ведь исделать можно… Ну ладно, предположим, верю. Ну и что? Как будем «разбираться»? Спрашивай — отвечаем? — Я закурил. — Игде, мол, дорогие товарищи, причины «того»? А тут они, хоть щас выну из кармана! — Я молчал, он продолжал кривляться. — А кто, мол, вас толкает и завлекает? Щас продиктую, вам лучше как, по алфавиту?..
— Все? — сказал я. — Ты просто гений.
Мы просидели до двенадцати ночи.
«СХОДНЯК». Довольно скоро я понял, что «сходняк» — не тайное общество по типу масонского, а вполне легальная сходка молодежи, в разных местах называемая, вероятно, по-разному, но известная в районе всем. Когда матерям нужно было срочно найти детей, они шли в парк. А в соседней с ребятами беседке собирались отцы, среди которых бывал Роман Сергеевич Малахов, и со стуком играли в домино с выбыванием. Они глазами видели сыновей, и, разумеется, им в голову не приходило, что дети в дурной компании. Роман Сергеевич был убежден, что в беседке собирается молодежь, которой просто некуда податься, которой скучно, домашних забот никаких, «только в магазин сбегать да хлеб нарезать», вот и сидят на свежем воздухе, и ничего в этом «такого» нет.
Кстати, многие ученые-криминологи связывают падение нравов у некоторой части современной молодежи с проблемой досуга. «Искоренить безнравственность очень просто, — не без иронии заметил один психолог. — Надо сделать так, чтобы у наших детей не было ни минуты свободного времени».
Тут его было «завались». По внешнему виду компания, собиравшаяся в беседке, выглядела тем не менее прилично. Ребята сидели смирно и на виду у всех, безучастно поглядывали по сторонам, мало ругались, редко дрались, иногда пели песни, а если гитариста не было, разговаривали. О чем? О вине, о девчонках, о футболе и хоккее. Других тем не было. Нинка попала в милицию, имярек забил шайбу, портвейн хуже бренди, кто-то вернулся в «Спартак» — мир у-у-узенький, ма-а-аленький, плоский и на трех китах.