Андрей в пьянке не участвовал. Он был дома, кроме него — бабушка, и когда раздался звонок в дверь, безмятежно пошел ее открывать. По привычке он посмотрел в глазок и заметил «двоих в штатском». Тогда он на цыпочках вернулся в комнату, прошептал бабушке: «Скажи, что меня нет дома», а сам пробрался на балкон. Там он лег, чтобы никто не увидел его снизу, и стал ждать. Ему было слышно, как бабушка открыла дверь, как вошли люди, как сказала им баба Аня, что внука нет дома, и спросила, не из школы ли они, и один из вошедших ответил: нет, не из школы, пусть передаст Андрею, когда вернется, чтобы сразу шел в детскую комнату к Олегу Павловичу Шурову. «Э! — подумал про себя Андрей. — Сразу бы так и сказали!» Они ушли, и он с легким сердцем направился в милицию. В кабинете у Олега Павловича, в обстановке спокойной и деловой, Андрей был допрошен, а затем ему предъявили ордер на арест.
Вопрос «кто кого?», подспудно стоящий чуть ли не с самого рождения Андрея Малахова, получил завершение. В известном смысле мы можем сказать, что превращение Андрея в преступника означает, что именно он одержал «победу» над своими родителями, детсадовскими педагогами, школьными учителями и всеми, кто хотел и пытался сделать из него человека. Я беру слово «победа» в кавычки, чтобы остановить внимание читателя на коварном содержании этого понятия: победив, Малахов, разумеется, жестоко проиграл, сделав хуже самому себе, а уж потом, во вторую очередь — обществу. Его арест явился кульминационной точкой этой пирровой победы: отныне мы можем считать процесс воспитания снятым с повестки дня, уступившим место новому этапу в жизни нашего героя, связанному с перевоспитанием.
УТОПИЯ И РЕАЛЬНОСТЬ. Кто виноват? — вопрос не может не волновать читателя, но при ответе на него следует учитывать некоторые важные обстоятельства. Прежде всего, определяя чью-то конкретную вину, мы должны понимать, что одно дело, когда Бонифаций-Бондарев несет прямую ответственность по статье Уголовного кодекса за подстрекательство несовершеннолетнего к преступлениям, а другое дело, когда, положим, родители Андрея, субъективно не желая сыну вреда, объективно толкали его на преступный путь. У них не было злого умысла, как не было его у школьных учителей Андрея, у работников милиции, у соседей по дому, у воспитательниц детского сада, — короче говоря, у всех, кто так или иначе соприкасался с нашим героем на разных этапах его жизни. Мы ничего не добьемся, если начнем бездумно выносить налево и направо обвинительные приговоры, не разобравшись в сути явления.
А суть его, по-видимому, в том, что есть более серьезные причины, которые привели Андрея, пусть даже не без помощи иных из перечисленных выше лиц, к печальному финалу. Если взять тех же родителей Малахова, нельзя не признать, что вина их «многоэтажна» — в том смысле, что не сами они сделались «такими», а что-то их «такими» сделало. Среди многих причин, я полагаю, — война, эхо которой мы будем слышать еще очень долго; быть может, именно она помешала Малаховым получить культуру, необходимую для воспитания сына, поломала их судьбы и характеры, а Андрей всего лишь пожинал горькие плоды случившегося.
Мы должны помнить, кроме того, о демографии, которой объясняют многие парадоксы современного общества, взлеты и падения отдельных групп молодежи, сужение или расширение границ преступности.
Мы обязаны учитывать и такое явление, как акселерация, неизвестно откуда взявшееся и неизвестно, надолго ли. Но тот факт, что физический обгон интеллектуального развития таит в себе опасность, бесспорен.
Наконец, мы должны отдавать себе отчет в том, что существуют и действуют издержки научно-технической революции, о чем я однажды уже говорил.
Значит ли, что перечисленные выше причины неподвластны человеческой воле, не поддаются регулированию и реальному учету? Нет, конечно! Но наша истинная вина перед Андреем Малаховым может возникнуть там, где мы не пожелаем придавать этим причинам значения, не захотим разобраться в механизме их действия и откажемся на них влиять.
Человеку свойственно иногда задумываться, что было бы, «если бы». Я тоже не могу удержать себя от соблазна еще раз пройти через «горячие точки» судьбы Андрея Малахова. Что было бы, если бы его отец одиннадцать лет назад не поленился и сделал злополучную лопатку, избавив своего ребенка от необходимости красть чужую? На какие сотые или даже тысячные доли градуса выпрямилась бы тогда жизнь мальчишки, в какие величины это превратилось бы сегодня? Ну хорошо, пускай отец не сделал лопатку, но если бы кража сразу вскрылась и повлекла за собой неотвратимое наказание, что стало бы сегодня с Андреем? Каким был бы парень, если бы кто-то из родителей пожертвовал дипломом о высшем образовании? Если бы однажды ребенка направили на лечение к логопеду, чтобы избавить от роковой шепелявости? Если бы Евдокия Федоровна оказалась не «такой», а чуть-чуть «другой»? И если бы Олег Павлович Шуров в тот первый день знакомства с Малаховым докопался до его черной шапки с длинным козырьком? И если бы Бондарева-Бонифация разоблачили раньше, чем он взял «шефство» над Андреем? И члены комиссии по делам несовершеннолетних потратили бы на Малахова не двадцать минут, а час двадцать? Что было бы, «если бы»?
Я понимаю: читатель скажет, что это утопия, и будет прав. Однако утопия позволяет сделать вывод: если от конкретных лиц зависит судьба конкретного ребенка, значит, Андрея Малахова, которого кто-то угробил, мог кто-то и спасти. Разумеется, при одном непременном условии: при добровольном согласии на спасение самого «утопающего».
Да, с какой бы скрупулезностью мы ни делили сейчас ответственность взрослых за печальную судьбу Андрея Малахова, в каких бы долях ни перекладывали вину с одних плеч на другие, одна доля — и, подчеркну, немалая! — должна остаться неприкосновенной: та, которая принадлежит самому Андрею. В конце концов, мы знаем множество случаев, когда и в более трудных семьях, при более поверхностном вмешательстве лиц и организаций, при более трагическом переплетении и совпадении неблагоприятных обстоятельств все же воспитывались дети, даже не помышляющие о преступлениях. Потому что личностные качества юноши могут и погубить его, и уберечь от погибели. Потому что юношу воспитывает прежде всего его собственная воспитанность и невоспитанность, давая «инерцию движения» на все периоды жизни.
В науке имеется несколько концепций, пытающихся объяснить природу человеческих поступков и ответственности за них перед обществом. Одна группа ученых, концентрируя свое внимание на внутренних, физиологических «пусковых механизмах» поведения людей, совершенно игнорирует социальные и моральные факторы и не верит в возможность с их помощью регулировать человеческое поведение. Другие ученые, наоборот, полностью игнорируют внутреннюю обусловленность поведения, полагая, что человек — «продукт» обучения, воспитания и внешних условий своего существования и в этом качестве он не может нести ответственности за содеянное. Кто же тогда должен нести? Те, кто его обучил, воспитал и окружил условиями существования!
Но обе эти концепции, полагают ученые, позиция которых кажется мне предпочтительней, — ложны. Несмотря на явную противоречивость, они строятся на едином фундаменте — исходят из сохранения, стабилизации человека и всех присущих ему качеств и свойств: мол, благородный и сдержанный индивидуум всегда будет сдержанным и благородным, а человек с негативными качествами обречен иметь их всю жизнь.
Но это далеко не так. Для человека более актуален принцип развития, совершенствования, усложнения. В качестве объективного критерия нравственных и культурных ценностей цивилизации марксизм рассматривает именно содействие развитию личности. Стало быть, какими бы внутренними «пусковыми механизмами» ни обусловливался поступок человека, сам он продолжает совершенствоваться, изменяться, саморазвиваться. Эта возможность и необходимость саморазвития и лежит в основе его ответственности за свои поступки.
Судьба Андрея Малахова — классическое тому подтверждение. Постоянно изменяясь и усложняясь, испытывая разной силы напор изнутри и разной силы влияние на себя извне, Андрей множество раз имел возможность притормозить одни свои качества и свойства, чтобы дать ход другим. Он, право же, мог остановить сам себя, а мог и ускорить бег в пропасть. Факт саморазвития уже давал ему несколько направлений, — к сожалению, он двигался только в одном, ни разу не попытавшись его изменить. Ни разговоры с Андреем, ни его собственные обещания, ни угрозы в его адрес, ни ощущение тягостности от той жизни, которую он вел и которая его засасывала, ни даже перспектива сесть на скамью подсудимых — ничто не действовало! У людей, его окружающих, и в первую очередь у родителей, в какой-то момент возникло ощущение полного бессилия. Зинаида Ильинична раньше других почувствовала неудержимость падения сына, но у нее еще была последняя надежда, она говорила мне о ней, — надежда как-нибудь дотянуть Андрея до армии. Это была, казалось, единственная реальность, способная магическим образом вернуть сына к нормальным поступкам.
Увы, нашему герою не суждено было дождаться призыва. Андрей Малахов, как человек, уже промочивший ноги, махнул на себя рукой и безжалостно зашагал по самым глубоким лужам.
Он хотел получить такой финал, и он его получил.
ЭПИЛОГ
Я много раз был у Андрея в колонии. Когда я приехал туда впервые, был май, а в мае, как поется в одной песне, «в небе много ярких звезд, а на воле — алых роз». На звезды я не смотрел, поскольку все мое внимание сосредоточилось на том, чем богата была грешная земля. Я увидел высокий забор, в пять рядов опутанный колючей проволокой, увидел вышки с прожекторами, молчаливые колонны мальчишек в синих одеждах, койки в два этажа, баскетбольные и хоккейные площадки на территории «зоны», дежурных с красными повязками, телевизоры в отделениях, посыпанные желтым песком дорожки… Нет, я не хочу никого пугать и не хочу никого обнадеживать, расскажу всего лишь об одной детали, которая даст возможность читателю почувствовать колонию так, как почувство