К началу войны ей удалось выпустить в общей сложности сорок пять курсантов. Это были крепкие и красивые ребята, которые, глядя на маленькую, хрупкую зеленоглазую инструкторшу, с сожалением констатировали: «Не, не баба!» — Лиля была строга, бескомпромиссна, к тому же могла «послать». То обстоятельство, что она хохотушка, прекрасная танцорка, любительница оперетты — «Я цыганский барон, я в цыганку влюблен!..» — в расчет не бралось, потому что не разрушало целостности ее характера.
Существует версия о том, как Лиля прорвалась на фронт, — версия совершенно фантастическая, и тем не менее я ее изложу, надеясь на то, что легенда может дать фон, на котором образ увидится ярче.
Итак, последним довоенным аэродромом Лили было огромное поле под Клязьмой, именно оттуда она увидела зарево над столицей после первой бомбежки. Аэроклуб сразу же перевели в Рязанскую область, в село Горловка, а потом еще дальше — в Сибирь, чтобы спокойно учить курсантов. Лиле все же удалось на две недели вырваться в Москву. Каждый день, как на работу, она приходила на Пушкинскую площадь, в городской совет Осоавиахима — умоляла, требовала, просила и была, разумеется, не единственная, и какой-то офицер, с которым девушки имели дело, под конец просто взбесился, тем более что он сам подал рапорт на фронт. В конце концов, на исходе второй недели стало известно, что Расковой дали разрешение сформировать женский авиаполк. Отборочная комиссия заседала в помещении ЦК комсомола, и вместо ожидаемого полка народу собралось на целую армию, и было решено сформировать три. Один полк — пикирующих бомбардировщиков, из числа девушек, имеющих приличный налет. Из тех, кто летал прежде на Ут-2, похожих на истребитель, чтоб не очень переучивать — истребительный полк, и в него как раз рвались очень многие, именно тут был жесткий отбор и конкуренция, брали «самых-самых». А третий полк набрали из только что закончивших аэроклубы, молодых и неопытных, и посадили на По-2, назвали полком ночных бомбардировщиков, — именно этому соединению, первому попавшему на фронт, и досталась наибольшая слава.
Литвяк, как и мечтала, оказалась в истребительном. Их отправили в тихий волжский город, поселили в ДКА, то есть в Доме Красной Армии — в физкультурном зале, где поставили двухэтажные койки, а тренировались девушки при местном летном училище. Из физкультурного зала в концертный, где часто бывали танцы, вела стеклянная дверь, замазанная краской, но девушки сделали дырочки, чтобы глядеть на танцующую публику: вид ее был им приятен, так как война не только не лишила их молодости, но даже сделала ощущения острее. Лиля первой не выдержала и сбежала однажды на танцы, за что ее посадили на «губу». Впрочем, нормальной «губы» тогда не было, просто на аэродромном поле соорудили шалаш, поставили солдата с винтовкой и препроводили туда «нарушителя дисциплины». Но чтобы Лиля не очень скучала, девчата завели патефон с расстояния, позволяющего ей наслаждаться Утесовым. Так шли не только дни, но уже недели и месяцы, а кончилось дело тем, что полк, переученный на Яки, перевели на охрану еще одного тихого волжского города — под начало ПВО. Девушек берегли, настоящей работы им не давали, и за все время «охраны» одной только Валерии Хомяковой удалось сбить немецкий «хейнкель», скорее всего случайно залетевший в расположение «охраняемого объекта». Никакие рапорты, просьбы, истерики летчицам не помогали, а немцы уже были возле Сталинграда.
На этом строгая документальность фактов кончается, теперь легенда: 13 сентября 1942 года Лиля и три ее подруги — Катя Буданова, Рая Беляева и Маша Кузнецова — на четырех истребителях бежали на фронт. Они приземлились будто бы в расположении 437-го авиаполка прямо под Сталинградом и будто бы сразу нарвались на командира части, который назвал их «дезертирами наоборот» и потребовал немедленного возвращения в родной полк, иначе — под трибунал. А сам при этом будто бы плотоядно поглядывал на четыре новеньких Яка.
На этом версия кончается, и вновь документированные факты. Уже во втором боевом вылете Лиля Литвяк сбила свой первый самолет. Это был «Юнкерс-88», она подожгла его хладнокровно, как в учебном кино, проследила до самой земли и вернулась на аэродром. Затем, через несколько дней, ей удалось то, что редко получалось у мужчин-асов: в одном бою, да каком тяжелом! — наша четверка сошлась с девятнадцатью «мессерами», — она «высадила» сразу двух немцев из двух «мессершмиттов». В ту пору еще не рисовали на фюзеляжах звездочки, эта мода пришла позже — осенью сорок третьего, когда Лили уже не было в живых. Однако, вернувшись на аэродром, она по-своему отметила победы: на малой высоте прокрутила полную программу по высшему пилотажу. Командир полка, глянув на этот цирк, сказал ей: «Еще раз увижу, выгоню к чертовой матери!» Потом сделал паузу и добавил: «Ну, даешь! Молодец!» Из 437-го полка, летающего на «лавочкиных», девчат скоро перевели в истребительный полк Героя Советского Союза Шестакова, а потом, когда «шестаковцы» получили «аэрокобры», Лиля с подругами перебралась в 73-й истребительный, чтобы не тратить время на переучивание.
Им трудно было лишнюю минуту провести на земле «без дела». Лиля воевала со страстью, с ненавистью, с полной отдачей, без сна и без отдыха, без госпиталей, можно даже сказать — самозабвенно, хотя при этом не забывала подкрашивать волосы перекисью водорода, а приборную доску Яка украшать живыми цветами. Одно из последних писем домой она диктовала адъютанту эскадрильи Коле Беседовскому, сидя в Яке, уже пристегнутая к кабине в ожидании ракеты на взлет.
1 сентября 1977 года в Красном Луче состоялось торжественное открытие памятника Лиле Литвяк. Его поставили напротив здания школы, на улице Ленина. Мрамор, металл, камень. Высота более десяти метров. Под именем и фамилией летчицы наивно, — а может, и не так уж наивно, — оставлено место для слов: «Герой Советского Союза». Двенадцать звездочек на мраморе — по числу сбитых Лилей фашистов. Весь город был на открытии памятника. Приехали многие ветераны Восьмой воздушной армии. Инна Владимировна Паспортникова, приняв таблетку седуксена, поддерживала под руку генерала Михаила Афанасьевича Лашина, уверенного в том, что это он поддерживает Инну Владимировну.
Говорили речи, усиленные динамиками. Первым выступил секретарь Краснолучского горкома партии Василий Петрович Рудов — удивительной души человек, которого ребята называли «комиссаром» отряда, потому что он со дня рождения «РВС» стоял у его колыбели, помогал Валентине Ивановне в ее нелегкой работе, давал советы, улаживал конфликты с гороно, устраивал ребят на мебельную фабрику, где они зимой зарабатывали деньги на летние экспедиции. Были цветы, были слезы, играл оркестр. Была минута молчания. Девочка читала в микрофон стихи, сочиненные всей ее семьей специально к торжественному моменту: «Ты сражалась с врагом в сорок третьем и вела смело в бой грозный Як, и в сердцах благодарных потомков будет вечно жить Лиля Литвяк!»
…Что же касается экспертизы, она дала категорическое заключение: ребятами найден, увы, штурмовик. Эксперты, таким образом, отвергли предполагаемое место гибели летчицы, но не в силах были отвергнуть факта, а значит, и умалить значение той прекрасной нравственной победы, которую одержали эрвээсы.
Да, все мысли ребят, их желание, их стремление сфокусировались, конечно, на Лиле — она была их целью. Однако цели ставятся не только для того, чтобы их достигать, но и чтобы жить, их достигая.
Операция «Белая лилия» продолжалась.
В конце сентября 1977 года, как уже знает читатель, мы копали в балке Ольховчик. В какой-то момент, оставив детей на попечение Васи Авдюшкина, нашего связного, мы отправились с Валентиной Ивановной и еще одной девочкой на хутор Кожевна: по некоторым данным, там должна была жить некая Медведева, которая будто бы видела во время воины падение советского истребителя.
До хутора было пять километров, мы одолели их на одном дыхании, и в первом же доме, куда зашли, хозяева — старик со старухой — что-то слышали про самолет, а что — уже сами не помнят. Вмешалась в разговор их невестка, вернувшаяся с огорода: «Самолет, гутарите? А вон там, где вытяпкали межу, он и лежал! Мы диты были, ну и натаскали с него слюды для бус. Уже и война кончилась, а он все лежал… Пошли, покажу!» Однако к самолету мы сразу не пошли, а сначала женщина проводила нас к Медведевой: «Точно, она как раз видела, весь хутор знает». По дороге, узнав, что мы ищем летчицу, женщина поинтересовалась у Валентины Ивановны: «Сродственница ваша?» — «Не только моя, — сказала Ващенко, — ваша тоже. Всем людям родственница».
Мы перешли по бревну речушку Отривку, женщина вела нас самой короткой дорогой, и через десять минут оказались у дома Медведевых. Хозяйки не было, только ее муж Иван Яковлевич, и он, прервав свои дела, с готовностью взялся проводить нас в поле, где супруга собирала кукурузные початки. Мы двинулись дальше, попрощавшись с первой провожатой, и Иван Яковлевич говорил дорогой: «А что? Точно, жинка видела! Бой, говорила, сильный был, самолет загорелся, а летчинка прыгнула с парашютом, летит — и горит! Упала. Диты, конечно, к ней, а тут немцы, обступили и никого не пускают. Так вроде и сгорела на глазах у детей. У нее будто черные перчатки были…» — «А волосы?» — «Что волосы?» — «Какого цвета?» — «Да я не знаю, я ж не видел. Жинка вам скажет».
Вот что сказала нам Екатерина Порфирьевна Медведева: их было семь душ у матери, и однажды мать отправила ее к тетке в соседнее село за картошкой. Было Екатерине тогда лет тринадцать, и ничего она не боялась. Пришла к тетке, а в небе — бой. Детям — зрелище. Вдруг видят: дымит самолет. Дотянул он до края села и в землю! Никакого парашюта не было, это Иван напутал. Дети, конечно, туда, и она с ними, но немцы сели на легковую машину и на два мотоцикла. Прибежали ребята. Лежит на земле, возле разбитого самолета, девушка. Без ног. Ноги были, но вроде «отбитые», а в том месте, где «отбитые», что-то еще тлело. Конечно, мертвая. А второго летчика, еще живого, немцы вроде бы уже куда-то увезли. «Как второго? Их разве два было?» — «Чего не видела, говорить не буду. Так немец сказал, он по-русски немного балакал». Когда немцы ушли, летчицу там же и похоронили. «Когда это было, Екатерина Порфирьевна?» — «Мабуть, в конце августа». — «А не в начале?» — «Да нет, в конце, перед самым освобождением». — «А где все случилось?» — «Да у Камышовки, если ехать по шляху мимо Снежной и мимо Успенского, где дома с белого камня». — «А волосы, Екатерина Порфирьевна, не помните, какие были у летчицы?» — «Не помню. Да мы, дети, и не глядели. Страшно было. Небольшая она была, маленькая, невеличка, пальчики коротенькие, а сама полненькая…»