В 3-й эскадрилье Лиля летала на моем самолете Як-1, произвела на нем 42 боевых вылета, действительно храбро сражалась, сбила на моей машине три самолета противника и два аэростата наблюдения в районе города Таганрог. Всего же она сбила 12 самолетов лично и 4 в группе.
Однажды, я помню, а если точно, то 23 июня 1943 года, Лиля посадила самолет с убранными шасси, то есть на «пузо», причем на самой передовой, примерно в 700—900 метрах от линии фронта, в районе села Алексеевна. Этот день был очень тяжелым для нашего полка. В одном бою, которым руководил во время вылета командир полка Голышев, погиб всеобщий любимец лейтенант Владимир Свистуненко. Он посадил подбитый самолет у самой передовой, как и Лиля, но на территории, занятой немцами. Чтобы не сдаться в плен живым, Володя Свистуненко застрелил трех фашистов и себя. Он прибыл к нам в полк из ночного полка По-2, в котором успешно воевал в небе Сталинграда. А Лиля в этом же бою тоже повредилась, у самолета был разбит правый блок и картер двигателя, она с трудом перетянула линию фронта и, как я уже сказал, посадила самолет на «пузо», но на нашу территорию. В этом месте была высокая трава-бурьян, это и спасло самолет от уничтожения вражеским огнем. Нам вместе с армейской аварийной командой с трудом удалось эвакуировать самолет в ночное время.
Через пять дней он снова был в строю. На этом же самолете после ремонта Лиля Литвяк произвела еще семь боевых вылетов, четыре из них — 1 августа 1943 года, и четвертый вылет, под вечер, был ее последним. Каждый вылет сопровождался воздушными боями. В третьем вылете 1 августа она сбила Ме-109. Когда подошла к самолету, чтобы лететь в четвертый раз, я стал ее отговаривать и сказал, что очень тяжело одному человеку в такую жару делать столько вылетов. Я ей сказал: «Что, обязательно тебе столько летать? Есть ведь в полку ребята!», а она ответила: «У немцев появились слабаки-желторотики, надо еще одного трахнуть». Это были ее последние слова. В то время у нее было веселое настроение и бодрое, перед взлетом она, как всегда, улыбнулась, качнула головой, подняла левую руку, закрыла фонарь кабины и пошла на взлет.
Это был тяжелый вылет. В нашей группе было 8 самолетов Ил-2 и 6 самолетов Як-1. Ведомым Лили был сержант Саша Евдокимов. Подлетая к линии фронта, наши летчики группы прикрытия увидели, что Илы уже ведут воздушный бой. В этом бою с нашей стороны была только одна потеря — погибла Лиля Литвяк. Это видел ее ведомый сержант Евдокимов. Со стороны немцев было сбито два самолета Ме-109. Воздушные бои в этот день шли по всей линии фронта, особенно от Куйбышево до Дмитровки. Когда вернулись наши летчики с боевого задания, сержант Александр Евдокимов доложил командиру полка примерное место падения самолета, где-то в районе села Дмитровка, но он предполагал, что самолет Литвяк упал за линией фронта. Самолет падал беспорядочно, не горел, и летчик не покидал самолет с парашютом — она, видно, была убита в воздухе или тяжело ранена.
Мы с Евдокимовым на второй день ездили на поиски упавшего самолета, объездили большое расстояние от Дмитровки до Куйбышево, были во многих населенных пунктах и балках, но ничего обнаружить и установить не удалось. Во всех прифронтовых поселках почти не было гражданского населения, а военные давали противоречивые разъяснения, в то время им, видимо, было не до нас, своих дел хватало. А когда наши войска освободили Донбасс, с аэродрома Макеевка мы снова ездили на поиски примерного места гибели Лили Литвяк, но снова наши старания не увенчались успехом. К этому времени основного очевидца Саши Евдокимова уже не стало в живых, он погиб в воздушном бою 25 августа 1943 года. После этого поиски от полка прекратились. Лиля Литвяк навечно зачислена была в списки 73-го гвардейского, Сталинградско-Венского Краснознаменного ордена Богдана Хмельницкого II степени истребительного авиаполка 3-й авиаэскадрильи.
Кто знает, может, когда-либо удастся найти следы, то есть место гибели нашей Лили Литвяк. Сообщаю некоторые приметы самолета и самого летчика. На ручке управления самолетом (на верхней ее части) были выцарапаны две буквы «ЛЛ» (то есть Лиля Литвяк, это она выцарапала ножом во время дежурства), а на приборной доске вверху выцарапано слово «МАМА». В кабине самолета педали ножного управления поставлены до отказа назад, так как рост Литвяк был небольшой. Цвет обшивки самолета — сероватый. На щитках хвостового колеса (дутика) поставлены пластинки на потайных заклепках. Масленый бак ремонтировался, на нем должны быть сварные швы. Хвостовой номер самолета 18.
У Лили Литвяк на левой руке, на среднем пальце, был надет позолоченный перстень. На зубах, на верхней челюсти с левой стороны — две золотые коронки (заметно было, когда она улыбалась). Одета в тот вылет Лиля была: хромовые сапоги с короткими голенищами, темно-синие брюки-галифе, гимнастерка цвета хаки, а темно-синий берет она всегда убирала в планшет.
Вот что я хотел сообщить Вам в дополнение к тому, что Вы написали в «Белой лилии». Коротко о себе. В этом полку я вырос до старшего техника авиаэскадрильи. Был секретарем партбюро эскадрильи. Если что еще может Вас интересовать, отвечу на все вопросы. С уважением, Меньков Николай Иванович, гор. Череповец Вологодской области».
«Вы написали в своем очерке, что «бульдозер снял первый слой прямо с пшеницей»… А мы, между прочим, воспитываем гармонично развитого человека, заботливого хозяина родной земли, патриота. Как же вас понимать, товарищ корреспондент? Возникает законный вопрос: какая необходимость проводить раскопки на поле, засеянном пшеницей? Мы говорим детям о бережливости, учим уважать чужой труд, а на глазах у них бульдозер копает какие-то старые кости, из-за чего гибнет будущий урожай…»
Не хочу комментировать это письмо. И так все ясно. Скажу только о самом неприятном — о подписи: «Группа учителей». Номера школы нет, фамилий тоже, известно лишь, что письмо пришло из Подмосковья. Бедные дети!
Впрочем, письмо это — единственное в своем роде. Зато в обширной почте я нашел и такое строгое поначалу, но весьма достойное послание:
«Редакция! На днях прочитал эпопею о Литвяк. Автор заканчивает ее словами: «Простите нас, ветераны. Отряд «РВС» в количестве шестисот человек стоит с непокрытыми головами». А почему шестьсот? Автор глубоко ошибается. Я шестьсот первый! И, думаю, все читатели меня поддержат. История Литвяк и отряда «РВС» звучит как SOS и как три минуты молчания. Ни описать, ни вообразить непроизвольные спазмы, которые мешают дышать. Присоединяюсь к тем, кто низко кланяется ЕЙ, и тоже говорю Лиле Литвяк: спасибо тебе, Лиля, и прости. Пишет это письмо Георгий Шип из города Сумгаит».
Мы переписывались с Валентиной Ивановной Ващенко буквально с первого дня знакомства. Ее письма всегда были искренними, они зеркально отражали ее характер, состояние дел в отряде, настроение. Эпистолярный жанр, увы, нынче не в моде, но какое-то наитие все же помогло мне сохранить ее письма. И вот перед тем, как сдавать книгу в производство, я спросил у Ващенко, можно ли обнародовать некоторые отрывки. «Как вам будет угодно, — ответила она. — Вы считаете, это полезно?» Знакомиться с отобранными мною местами из писем она отказалась, полагая, что у меня есть такт. А кто его знает, есть он или нет? «Все же гляньте, — попросил я Ващенко, — чтобы обид не было». — «Да ну вас! — сказала она. — С вашим братом секретничать, что по телевизору: говоришь с тем, кто вопросы задает, а слушают миллионы».
Одним словом, вот некоторые отрывки из ее писем. Они приходили и до публикации «Белой лилии», и после, но хронологию я соблюдать не буду, надеясь на то, что эта мозаика сама сложится в дополнение к портрету Валентины Ивановны.
«…Да, чуть не забыла написать о Д. Мы с ним переписывались до 1975 года, а потом он перестал, мы даже думали, что он умер. А то, что он против раскопок, так меня это не удивляет. Ведь мы, кроме прочего, проливаем еще свет правды, а такие, как он, надеялись на то, что война все спишет. Нет уж, не спишет! Что бы ни говорили эти Д., мы продолжим начатое дело…»
«К нам пришла противная и грязная осень. Вы вовремя уехали, а то бы пришлось замерзать не на шутку. В школе холодина, пока еще не топят, и дома собачий холод, я замерзаю, как в сорок третьем году. Но ничего, завтра придет Вася Авдюшкин, будет проводить занятия по строевой подготовке, — вот погреемся! Он сказал, что будет гонять два часа. А в воскресенье эрвээсы работали на овощной базе, заработали 50 рублей — на лето. И еще новость: Игорь Кока прислал мне приглашение на свадьбу. Никогда в жизни не была на свадьбе. Но я еду в Киев на конференцию, и поэтому поездка в Борисоглебск не состоится. А очень интересно бы побывать на свадьбе бывшего командира отряда. Говорят, что самые веселые свадьбы бывают только у летчиков и студентов. Это верно или брешут?»
«Сообщаю, что судмедэксперт пока не может дать официального заключения по тем останкам, которые мы с вами откопали, так как их очень мало. Предположительно, по глазнице, он говорит, что это останки ю н о г о пилота или стрелка, во всяком случае, мужчины…»
«Я очень тяжело переживаю болезнь Славика, не могу поверить, что мой сын так жестоко наказан судьбой. Неужели недостаточно того, что меня жизнь бьет часто и бессердечно? Какая несправедливость! Мое трудное, опаленное войной детство разве не дает права на более радостную жизнь, хотя бы на маленький кусочек счастья? Но что это я расхныкалась! Все-таки здорово, что у меня такая интересная работа, которая помогает забывать о личных невзгодах! Когда я вчера выступила в Киеве с докладом, мне одна заслуженная учительница сказала: «Я чувствую, что вы очень счастливый человек». Я ответила: «Да, я нашла свое счастье именно в работе с детьми». Но на самом деле, могу вам признаться, я сейчас, как маленький ребенок, очень хочу, чтобы кто-то меня обласкал и сказал мне доброе слово…»
«Теперь могу Вам признаться, что из больницы меня не выписали, а я удрала и с 16 марта на свободе. Толик Никольский прислал свою горкомовскую «Волгу», и я уехала. Главврач хотел лишить меня больничного листа, но ему позвонил Рудов, и лист выдали. Но что-то сказали Рудову — наверное, что я тяжело больна, что сердце ни к черту, что нужен стационар, а Рудов смеется надо мной и говорит: «Ну что ты за человек: дома помираешь, а в школе оживаешь». Вот такая я сумасбродная. Уходила из больницы и думала: назло им всем не умру! Вот отпустит боль, поднимусь и пойду в школу! Так и сделала: днем провела заседание штаба, после него «урок мужества», на нем присутствовали гости — ветераны войны, а еще потом митинг у памятника Лиле, а затем экскурсию в нашем школьном музее. Мои ребята без памяти от встречи с ветеранами, особенно с Героем Советского Союза Лашиным М. А., об этом генерале я вам рассказывала, он большой друг моих детей, и мы ему на юбилее отряда торжественно вручим удостоверение «Лучший друг «РВС». Мы еще Рудову вручим, Паспортниковой и Васе Авдюшкину. Удостоверения уже сделали — красною цвета, золотое тиснение…»