увидела Гая и, вместо того чтобы подойти к мужу, направилась к нему.
— Гай, куда делся Сидди?
Гай продолжал все так же смотреть в пространство.
— Я голос дерева, — сказал он нараспев. В эту игру он играл ребенком.
— Гай, где Сидди?
— Соки поднимаются по стволу. Дерево говорит: «Отверстия в сиденье качелей оказались маловаты».
Грета посмотрела на веревку. Жесткая новая веревка закручивалась на конце.
— Веревка не коротковата?
— Дерево спрашивает: «Ты вступила в разговор. Почему?»
Грета взглянула на мужа, Джек опустил газету и пристально разглядывал их обоих.
— Ох, замолчи, пожалуйста, — устало сказала Грета.
— Дерево не может замолчать. А вот и Сидди. Дух дерева скрывается. — Гай вдруг оседлал ветвь. — Джек, — радостно крикнул он, — у вас на полях шляпы какие-то цветочки.
Джек снова сделал вид, что читает.
— Гай повесил не ту веревку, но я расширил отверстия, теперь все в порядке, — сказал Сидди.
— Мам, а когда приедет мистер Бертеншоу? — спросил Гай.
Грета смотрела на Гая, онемев от изумления.
— Когда захочет, — выговорила она наконец. — Сидди, вы, конечно, проверите, как завязана веревка?
Пока Грета шла к дому, Сидди пропустил веревку в отверстия сиденья. Гай, сидя верхом, передвинул ее на старое место; закрепляя веревку, он скалил зубы и рычал, показывая, что не жалеет сил. Сидди поднялся с колен, положил руку на развилку дерева и с сомнением взглянул вверх.
— Сейчас принесу лестницу, — сказал он.
— Узлы затянуты как надо.
— Я сказал, что проверю, значит, проверю. Сейчас принесу лестницу.
Гай мгновенно спустился на землю.
— Подожди, давай я тебя подсажу.
Сидди покачал головой:
— Знаю я тебя и твои шуточки. Сейчас принесу лестницу.
Гай сел на качели. Джек Корнок взглянул на Гая и чуть опустил газету. Гай, держась за веревки, оттянул сиденье качелей назад, громко крикнул: «Я бесстрашный летчик-испытатель!» — и полетел вперед. Радуясь, как ребенок, собственной отваге, Гай старался не смотреть на Джека, качели быстро набирали высоту, и с каждым взлетом ноги Гая приближались к человеку в кресле. Джек Корнок сидел неподвижно, не спуская глаз с Гая, но Гай упорно на него не глядел. Качели взлетали выше и выше, при взлете вперед уже шелестели страницы газеты. Джек Корнок мог позвонить в колокольчик, мог положить газету и отъехать в кресле подальше от качелей, но он продолжал играть свою роль — делать вид, что читает газету, — и выдавали его только горящие глаза, устремленные на Гая, а Гай продолжал играть свою роль — опьяненного радостью ребенка. Но вот, взлетев особенно высоко, Гай свесился с сиденья, вытянул ногу и, задыхаясь от смеха, сбил шляпу с головы Джека Корнока. Когда палец Гая коснулся шляпы Джека, их взгляды наконец встретились. В глазах Джека светилось торжество, в глазах Гая — страх. Гай не усидел на качелях. Спрыгивая, он изогнулся в воздухе и, спасая голову от удара, схватил летевшее на него сиденье. Это отвлекло внимание Сидди, выходившего с лестницей из-за угла дома, поэтому он не сразу заметил, что Джек Корнок вопреки обыкновению сидит в саду без шляпы.
— Качели не сломал? — спросил Сидди.
— Конечно нет, — ответил Гай, чуть не плача.
— Вот так-так, что ты скажешь! Сбросил шляпу. — Сидди прислонил лестницу к дереву, подошел к креслу Джека, поднял шляпу, отряхнул ее и надел хозяину на голову. — Настроение у вас сегодня хорошее, сразу видно, — обрадовался Сидди. — Только газету надо держать покрепче.
Джек был явно доволен, но газета, которую он вновь начал читать, дрожала у него в руке. Когда Грета вышла из кухни со стаканом яблочного сока, Сидди стоял, нагнувшись над Джеком.
— А то газета у вас прямо пляшет, — сказал Сидди.
Джек Корнок смотрел на Грету поверх дрожащих листков газеты, видел, с каким трудом она переставляет ноги, и лицо его сияло. Грета остановилась, не дойдя до кресла.
— Тебе, пожалуй, лучше отложить газету, — сказала она.
Сидди осторожно взял газету, но по руке Джека пробежала судорога.
— Таблетку, Сидди, — сказала Грета. — А ты, Гай, — ей пришлось повысить голос, — пойди открой дверь. Это, наверное, Бертеншоу с женой.
Сидди вложил таблетку в рот Джека. Гай побежал по траве к дому. Грета поднесла яблочный сок к губам мужа, потом поставила стакан на столик. Дожидаясь, пока подействует таблетка, Грета села на качели и закрыла глаза. Когда Сидди крикнул, что Джек просит ее подойти, Грета с трудом поднялась, и в эту минуту из дома в сад вышли Кейт и Марджори Бертеншоу вместе с незнакомой женщиной, чем-то похожей на Марджори. Кейт Бертеншоу нес в руках портфель.
— А где Гай? — нерешительно спросила Грета, идя им навстречу.
— Он открыл нам дверь и заявил, что должен уйти, — сказал Кейт Бертеншоу. — По-моему, он очень торопился. У Джека взволнованный вид.
Джек по очереди оглядел пришедших и показал скрюченной рукой, что просит всех подойти поближе. Переглянувшись, они окружили Джека: безучастная Грета, сосредоточенный Бертеншоу, ухмыляющийся Сидди, две снисходительные женщины. Джек с торжествующим видом взял дрожащей рукой красную ручку, показал на качели и, указывая буквы в алфавите, составил слово: «Бог». Не очень понимая, что это означает, все одобрительно кивнули. Джек вновь взялся за ручку. «Пар». Он оглядел собравшихся, заметил их недоумение, и огонек торжества погас в его глазах. Сидди отошел, взял лестницу и прислонил ее к фиговому дереву. Кейт Бертеншоу взглянул на часы, Марджори шепотом представила Грете свою подругу. Джек Корнок сердито переводил взгляд с одного лица на другое и вдруг, будто его внезапно осенило вдохновение, издал какой-то нечленораздельный крик, сорвал с головы шляпу и бросил на траву.
Кейт Бертеншоу наклонился за шляпой и пробормотал несколько укоризненных слов.
— Ну и ну, Джек! — сказала Марджори Бертеншоу. — Такой пышной шевелюре, как ваша, позавидовал бы любой мужчина вдвое моложе.
Джек посмотрел на нее с презрением. Марджори смущенно рассмеялась. Джек вырвал шляпу из рук Кейта Бертеншоу, надел на голову и, сжав поля указательным и большим пальцами, лихо сдвинул в сторону. Потом вопросительно заглянул в глаза Кейту и показал здоровой рукой, что готов писать.
Кейт Бертеншоу кивнул и открыл портфель.
— Если вы не возражаете, я вас оставлю, — сказала Грета, повернулась и пошла к дому.
Доминик, Метью, Эмма и Джейсон быстро справились с ланчем и ушли к другу Доминика Дереку. Теперь настал черед взрослых радоваться свободе: они ели, пили, без стеснения подшучивали друг над другом — взрывы смеха то и дело оглашали сад. После одного из приступов веселья Стюарт попросил всех посмотреть на бусы Сильвии и сказать, не лучше ли носить жемчуг с более дорогим платьем. В ту же минуту воцарилось молчание, все принялись внимательно разглядывать бусы. Сильвия коснулась их и торопливо сказала:
— Пока я ношу жемчуг с таким платьем, никто не подумает, что он настоящий, я могу не бояться грабителей.
Минута сосредоточенности и тишины утонула в спорах о бусах, разговоры слились в общий благожелательный гул. Позже, днем, такие же паузы возникали не раз, когда Розамонда или Стивен бросали взгляды на окно кабинета, где заперлись Тед и Мерримен (в отличие от других окон на нем сохранилась черная сетка из гнутых железных прутьев), но эти паузы всегда были коротки, едва заметны и тут же тонули во вновь разгоравшемся общем веселье.
Стюарт и Сильвия ушли около пяти. Они поцеловали Розамонду и уехали, Розамонда, проводив их, вернулась в гостиную, где Гермиона со Стивеном и Имоджин ждали двух старших детей, чтобы тоже ехать домой. В саду прислуга Розамонды, получавшая в субботу двойную плату, убирала стол. У нее на шее висел транзистор, Тед окликнул ее через окно и попросил выключить приемник — единственное, чем он обнаружил свое присутствие в доме.
Розамонда спросила у Стивена, не хочет ли он еще кофе или вина, но он решительно покачал головой. Когда Эмма и Джейсон вошли в комнату, Стивен вскочил и заявил, что они немедленно уезжают. Озадаченная Розамонда, провожая их, наклонилась к окну машины и примирительно улыбнулась Стивену, он вежливо попрощался с ней, но, едва отъехав, дал волю своему гневу:
— Мог, по крайней мере, показаться!
— Кто? — спросил Джейсон.
— Неужели это так важно? — сказала расстроенная Гермиона.
— Кто мог показаться? — выкрикнула Эмма.
— Дядя Тед, — ответил ей Джейсон.
— Какая отвратительная грубость, — одновременно с ним сказал Стивен.
— Ты сто раз говорил, что не уважаешь его, — рассердилась Гермиона. — Стоит ли тогда обращать внимание на такие пустяки?
— Не в этом дело. Речь идет об элементарной вежливости.
— Ох, как я ненавижу эти твои нравоучения. Ничего за ними нет, кроме трусости.
— Что? — закричал Стивен.
— Ты знаешь, что Теду на тебя наплевать. Тебя это задевает.
— Меня это задевает? Его невоспитанность!..
Но Гермиона уже отвернулась к окну.
Розамонда сидела в кресле перед большим окном.
— Удивительно, — сказала Розамонда. — Просто удивительно. Я передала Сильвии маленький стеклянный кувшинчик и сказала: «Налей сюда соус, я отнесу этим двум негодяям». И вдруг поняла, что вовсе не шучу, что уже давным-давно знаю, кто вы такие.
Тед ходил взад и вперед по небольшому пространству между креслом, где сидела Розамонда, и окном, за которым виднелись багрово-синее небо, сверкающая темная вода и гроздья огней.
— Какое там давным-давно, — сказал Тед. — Все началось, когда земельные участки стали собственностью государства.
— Значит, четыре года тому назад. — Розамонда снова заплакала, сунула два пальца за лифчик, достала бумажный носовой платок и вытерла глаза. — Ты говоришь, мы все равно останемся богатыми, — сказала она. — Кто же тогда обеднеет? Держатели акций? Мелкие компании?
Тед наконец остановился.
— Мне до черта надоело слушать про держателей акций и мелкие компании. Рискуют ерундой, зато требуют хороших барышей! Ладно, хватит, послушай, дорогая, — Тед решительно наклонился над женой: — Вылези из этого старого халата, приведи в порядок лицо, надень свое черное платье и давай немного проветримся, поедем покатаемся.