углыми, но он решительно стоял на своем:
— Это не ответ на мой вопрос, Стюарт. Я спросил, осталось у нее что-нибудь из этих денег? Ответ: нет, она умеет только сорить деньгами.
— Но то, что вы называете «сорить деньгами», некоторые люди называют «тратить деньги».
— Да неужели, Стюарт? Тогда, наверное, эти люди просто не чувствуют ответственности. Но на моих плечах лежит ответственность за вашу мать, и я сделал ей немало добра. Сейчас у нас нет долгов, а когда я женился на вашей матери, дела обстояли по-другому, должен вам сказать. Все эти годы у нее было вдоволь хорошей еды, она знала, что, если заболеет, всегда сможет позвать врача, и я никогда не заглядывался на других женщин.
— Мама тоже вносила свой вклад в ваше благополучие, не стоит об этом забывать.
— Да, вносила. Я это ценю. Мне не приходилось напоминать о горячем завтраке, о хорошо отглаженной рубашке. Но я одно знаю про женщин, Стюарт: женщинам ни в чем нельзя уступать. Стоит один раз уступить, и ты пропал.
Стюарт потер нижнюю челюсть, стараясь скрыть улыбку.
— Улыбайтесь сколько влезет, — сказал Кен, — только вы сами сказали, что не были женаты, так что вам этого не понять.
Сильвия наконец почувствовала, что способна написать правду Ричарду и Джэнет Холиоук.
«Мой отец умер ночью в понедельник. Не могу сказать, как я себя чувствую. Не могу понять, что я чувствую. Наверное, жду. Мне тяжело, и я жду. Но гнетет меня не горе, хотя я горюю. Главное, наверное, — ответственность. Отец завещал мне свои деньги, но я получу их только после смерти матери, а мать до конца своих дней будет получать проценты с капитала. Мне досталось не такое уж большое состояние. По словам моего брата Стюарта, это всего лишь полезная надбавка. Но почему мне не хочется писать, сколько денег оставил отец? Откуда это безотчетное стремление сохранить тайну? Ни для кого никогда не было тайной, что у меня нет денег. Я не стану хранить тайну. Отец оставил мне примерно триста — четыреста тысяч долларов.
Несмотря на инсульт, он прекрасно меня понимал, когда я сидела и болтала с ним, старательно скрывая свои беспричинные тревоги. Чем дольше я размышляю, тем неколебимее становится мое убеждение, что отец не хотел сразу передать мне деньги ради моего же блага. Я так утвердилась в своих привычках, так уверовала в свою судьбу, с такой покорностью решилась всю жизнь следовать ее предначертаниям, я одержала такую блистательную победу над всеми глупыми, издавна терзавшими меня искушениями и так хорошо, как мне кажется, научилась справляться с новыми… Стать вдруг обладательницей огромной суммы денег было бы для меня слишком суровым испытанием, потрясением, из-за которого я могла бы наделать множество глупостей или вновь оказаться бессильной перед старыми пошлыми искушениями. Сейчас такое потрясение переживает моя мать, она приняла удар на себя и тем самым защитила меня, благодаря ей я получила отсрочку.
Не будь мой отец моим отцом, он бы не вызывал у меня симпатии. Уже в двенадцать лет я была в состоянии взглянуть на него со стороны и понять эту простую мысль. Но он мой отец, поэтому я любила и люблю его, моя любовь уходит корнями в детство, она не подвластна разуму, неразрушима и настолько гибка, что проявляется самым неожиданным для меня образом, например, за утренним кофе, когда я проливаю слезы в чашку. Гарри — я по-прежнему живу с ним — смотрит на меня поверх своей чашки кофе, но не прикасается ко мне, не произносит ни слова, только излучает сочувствие, и мне это помогает.
Похороны состоятся в пятницу. Мне почти сорок лет, но я еще ни разу не была на похоронах. В изломанных семьях вроде моей, рассеченных многочисленными трещинами, такое бывает. Моя мать рассчитывает прийти на похороны, а брат рассчитывает помешать ей, потому что мать хочет любым способом досадить Грете. Стюарт — человек изворотливый, я уверена, что он преуспеет. Надеюсь, что преуспеет. При мысли, что мама явится на похороны, меня бросает в дрожь.
У меня есть три ученика: один — друг Гарри, два других — друзья этого друга. Начиная с понедельника, мне предстоит давать девять уроков в неделю. Я могла бы взять еще двух учеников, но они хотят изучать язык всерьез, на это нужен год, а я не знаю, где проведу этот год. Мои планы тоже изломаны, как моя семья. Между мной и Гарри с самого начала висел безмолвный вопрос, останусь я здесь или нет, хотя, настаивая на своем желании обосноваться в Риме, я отвечала на него отрицательно. Эта проблема постепенно разрасталась, обретала голос и наконец встала во весь рост, так что теперь мы обсуждаем, как устроить наш дом, — о браке речь не идет. Мы не хотим иметь детей, следовательно, брак просто не нужен, а так как Гарри работает здесь, привязан к этому месту еще по многим причинам и относится к людям, для которых жизнь вне Сиднея просто немыслима, мне придется остаться в Австралии. Поэтому если вы получите письмо с просьбой переслать сюда мой ящик из-под чая, не удивляйтесь. Почти все мои вещи каким-то образом уже оказались у Гарри, и я прихожу к себе только посмотреть, нет ли мне писем. С другой стороны, отказаться от Рима, где я привыкла бывать… Отказаться от Лондона, который я считаю своим… Когда я думаю о Лондоне, мне видится большой сдобный коричневый пирог»…
6
О предварительной встрече никто не договорился, никто не попытался организовать кортеж, до крематория всем предстояло добираться самостоятельно. Грета вместе с Розамондой должна была заехать за Сильвией, так как Гарри, единственный, кому выбор Джека Корнока не причинил больших неудобств, собирался поехать в крематорий прямо с работы.
— Я думала, Сильвию привезет Стюарт, — сказала Розамонда, когда Грета отъехала от дома.
— Я тоже, — ответила Грета, слишком круто срезая угол.
Выехав на соседнюю улицу, Грета нахмурилась, нагнулась вперед и протерла рукой лобовое стекло, хотя оно было безупречно чистым, так как Сидди протирал его перед самым отъездом. Сидди сидел сзади, на сей раз от него несло только нафталином, в котором слишком долго пролежал его синий шерстяной костюм. На Ньютрал Бей Розамонда вышла из машины и побежала за Сильвией. Сильвия с испуганным видом открыла ей дверь, она приводила в порядок голову, стоя в холле перед зеркалом.
— Рози, как Грета?
— Само спокойствие. Зато машина очень нервничает. Ее так заносит, что скоро придется хоронить еще четверых.
— Четверых? Гай с вами?
— Нет. Мама подсунула его Мин и Стивену. Мин была вне себя. Тебе придется сидеть рядом с Сидди, но он принял ванну.
Сильвия захлопнула дверь, и они торопливо сбежали по лестнице.
— Интересно, приедет Тед?
— Тебе будет неприятно, если он приедет?
— Смешно, но не знаю, куда мне тогда девать глаза.
— Ты думаешь к нему вернуться?
— Нет. Правда, по вечерам мне не по себе, все время кажется, что нужно что-то сделать, а что — не могу вспомнить. Привычка: когда я уезжала куда-нибудь, я каждый вечер звонила Теду. Теперь-то я понимаю, каким тугим узлом были связаны наши жизни и как важно развязать этот узел.
— Да, мучительная операция.
Они подошли к машине, Розамонда понизила голос:
— Предложи, что ты поведешь машину, Сильвия. Я уже пробовала, тебе мама, может быть, позволит.
Но Грета не согласилась:
— Конечно нет, дорогая. У тебя очень усталый вид.
Минут через сорок Сильвия с беспокойством сказала: — Это правда очень далеко.
— Мама, может, поменяемся? — спросила Розамонда.
— Теперь уже недолго, — мягко возразила Грета.
Но машина все неслась и неслась вперед, Грета то и дело наклонялась и протирала переднее стекло рукой или тряпочкой. Розамонда, сидевшая рядом с Гретой, обернулась назад и взглядом спросила Сильвию, что же делать, Сильвия пожала плечами и отвернулась к окну.
— Мин и Стив проехали мимо, — вдруг сказала Розамонда.
— Я не заметила Гая на заднем сиденье, — отозвалась Грета.
— Мин, наверное, сунула его в багажник.
— Мы обогнали маму, — сказала Гермиона.
— Я смотрел на дорогу, — ответил Стивен.
Гермиона оглянулась и удивленно пробормотала, что мама очень плохо ведет машину, хотя всегда водила великолепно.
— Любопытно, явится Тед или нет, — сказал Стивен.
Гай почти сполз с заднего сиденья.
— Мне тоже любопытно, захватит он с собой Джеки Тонн или нет.
Гермиона не разговаривала с Гаем, она повернула было голову, но не сказала ни слова.
— Кто такая Джеки Тонн? — без всякого интереса спросил Стивен.
— Китаянка. Или вьетнамка. А может, немножко китаянка и немножко вьетнамка. Тед всюду таскает ее за собой. И всем говорит, что он ее любит.
Стивен свернул в ворота, проехал по подъездной дорожке, обсаженной распустившимися весенними цветами, и остановился на стоянке, тоже окруженной цветочными клумбами.
— Стюарт уже приехал, — сказала Гермиона.
Гай вышел, захлопнул дверцу, сунул руки в карманы и направился к небольшой вывеске «Контора», висевшей под аркой на длинном кирпичном здании, из-за которого больше ничего не было видно. Под его ногами громко захрустел гравий.
Спустя пять минут машина Греты с трудом въехала в ворота. Сильвия прежде всего оглядела стоянку в поисках машины Стюарта. А когда нашла ее, вновь подумала, что лучше, наверное, предупредить Грету о возможной встрече с Молли, но пробормотала вместо этого: — А Гарри еще нет.
Гретины пассажиры долго вылезали из машины. Сама Грета, ступив наконец на землю, остановилась там, где вывеска «Контора» была не видна, и беспомощно оглядывалась по сторонам, пока Сидди не указал, куда идти. Тогда, неожиданно обретя уверенность, она торопливо пошла к конторе рядом с Сидди. Сильвия ждала Розамонду, которая приводила в порядок волосы и одежду.
— Как здесь чисто и красиво, — сказала Сильвия, когда они пошли по дорожке, хрустя гравием.
Через несколько шагов Розамонда заметила машину, заслоненную прежде другими. Она остановилась и тут же закрыла глаза.
— Машина Теда, — чуть слышно проговорила она.