— Риск неизбежен. Надеюсь, через некоторое время ты начнешь немного разбираться в нашем деле, тогда я смогу поручить тебе работу с клиентами: показывать дома, вести предварительные переговоры, а сам буду заниматься только продажей. Потом сдашь экзамены и встанешь на ноги.
— Я просто ошеломлена.
— Чем?
— Твоей верой в меня.
— Так что скажешь?
— Давай оба еще подумаем. Я позвоню тебе завтра утром. Независимо ни от чего, Стюарт, большое спасибо.
— Минутку!
— Да?
— Как твой сын?
— Какой, Метью или Доминик?
— Тот, кто был на похоронах.
— Метью собирает спаржу в Маджи.
— Каникулы вроде кончились?
— Гарри говорит, что надо постараться вернуть Метью в школу, хотя бы через год. Ему всегда хотелось заниматься биологией моря.
— А что слышно про другого?
— Доминик очень меня беспокоит.
— Я так и думал, — сказал Стюарт с удовлетворением. — Значит, поговорим завтра.
Розамонда вышла в сад за домом, где Грета медленно шла за газонокосилкой. Она пристроилась рядом и пошла в ногу с матерью.
— Стюарт предложил мне работу у себя в конторе, — прокричала Розамонда.
Грета выключила мотор: — Сколько тебе будут платить?
— О господи, я забыла спросить.
— Неважно. Какое-то жалованье будет. Стюарт не станет мелочиться. Соглашайся.
— Конечно. Это значит, мама, что я смогу от тебя уехать.
— Не стоит спешить, родная. Бумаги пока не подписаны. Продажа может еще сорваться.
— Но если я не перееду, мне придется каждый день совершать такое длинное путешествие, — сказала Розамонда, поеживаясь и глядя в сторону.
— Ну что ж, — проговорила Грета, — мы не так плохо жили вместе. Если учесть…
— Совсем неплохо, — рассмеялась Розамонда. — Если учесть…
Они со смехом обнялись и расцеловались.
— Так или иначе, хорошо, что ты побыла здесь, — успокоившись, сказала Грета и снова занялась газонокосилкой.
Но как только Розамонда уехала, Грета спряталась за такими глухими стенами, что достучаться до нее не мог уже никто из детей. Розамонда и Гермиона неотступно звонили матери, Гарри и Гай то и дело приходили к ней, и все-таки, хотя Грета отвечала на вопросы, разговор обычно не клеился: Грета вдруг выключалась из беседы, будто переносилась в другой мир.
Она больше не произносила шепотом бесконечные монологи наедине сама с собой. Когда дети оставляли ее в покое, маска спадала, и Грета обретала свое истинное лицо: лицо одинокой женщины с глазами, полными животной тоски, и плотно сжатыми губами, изогнутыми плавной дугой, как у Джека Корнока в последние месяцы жизни. Во всех углах ее дома валялось незаконченное шитье. Теперь Грету привлекал только сад. Она работала без перчаток, ее одежда и волосы все обильнее пропитывались потом, так как погода становилась все жарче, но Грета яростно и упорно выпалывала сорняки, завладевшие газонами и клумбами, и, глядя на нее, никто бы не подумал, что эта женщина способна возродиться и что ее возрождение примет такую неожиданную форму. Тем не менее возрождение совершалось. По вечерам, когда длинные тени стремительно съеживались на траве и, как белки, прятались в гуще листвы, Грета иногда вдруг поднимала голову и пристально смотрела куда-то в сторону. В такие минуты ее лицо дышало спокойствием, и прежде чем снова приняться за работу, она поправляла на носу очки костяшкой перепачканного в земле большого пальца.
Но детям, видевшим только, как она тоскует, как подавляет клокочущую в груди ярость, поражение Греты казалось окончательным и бесповоротным. Розамонда и Гермиона переговаривались по телефону.
— Стивен считает, что мама сделала одну ужасную ошибку, — сказала Гермиона, — и я с ним согласна. Она надеялась получить подтверждение, что ее страдания не прошли даром.
Розамонда стояла у телефона-автомата в подъезде своей квартиры. Зеленые пластиковые мешки для мусора, набитые до краев, подпирали стену у ее ног.
— По-твоему, она ожидала, что мы станем для нее вознаграждением, — сказала Розамонда.
— Или один из нас. Она надеялась, что один из нас окажется «стоящим всего этого». А потом, когда оказалось, что все мы далеки от совершенства, она перенесла свои упования на внуков.
— Может быть, ты и права. Не знаю.
— Я тебе сказала, что мы ждем еще одного ребенка?
Гермиона всегда сообщала важные новости невпопад, но очень обижалась, если ей тоже отвечали невпопад.
— Правда? — воскликнула Розамонда. — Ох, Мин, это чудесно!
— Мы решили, что в состоянии позволить себе такую роскошь, — бесцветным голосом проговорила Гермиона. — Теперь уже ясно, что мы еще на это годимся, и у Имоджин будет с кем поиграть. Мальчик или девочка, трех спален все равно хватит.
— К рождеству переедете?
— Нет, все-таки не успеем. Наверное, в самом начале января.
— Мама говорила с тобой про рождество?
— Нет. Я сама с ней заговорила, но она ничего не ответила.
— А мне заявила, что еще рано об этом думать.
— Рано? Осталось всего две недели.
— Мы всегда справляли рождество в саду, — сказала Розамонда. — Даже представить себе не могу рождества без цветущей жакаранды.
— Не понимаю, где еще мы можем справлять рождество.
— Уж конечно, не в моей так называемой квартире. Да и Метью это вряд ли понравится.
— А с кем будет Доминик?
— Сначала с Тедом, потом со мной. Он очень скучает о Метью.
— Просто ужасно! Рози, я думаю, у мамы нет никаких причин возражать. Нужно только, чтобы она услышала.
— Ты сказала ей, что снова ждешь ребенка?
— Нет, и не хочу говорить, пока она в таком состоянии. Знаешь, что я подумала? Во вторник я повезу Имоджин делать первую прививку. По дороге заеду за мамой и попрошу поехать со мной. Имоджин пока еще ее радует. Как твоя работа, Рози?
— Честно говоря, вполне ничего. Стюарт вводит меня в курс дела. Мы задерживаемся после работы, приносим из кафе что-нибудь поесть и пьем пиво.
— В жизни не поверю!
— И правильно сделаешь. Пьем вино. Но если уж речь идет о еде на вынос, пиво как-то уместнее.
— А ноги, конечно, кладете на стол?
— Стюарт кладет. Я нет. У меня слишком толстые ноги.
Наступила одна из привычных пауз. Розамонда уперлась рукой в бок, поставила ногу на мешок с мусором.
— Рози, почему ты считаешь, что непременно должна кому-то нравиться? — нарушила молчание Гермиона.
— Ты меня спрашивала об этом еще двадцать лет назад. Я до сих пор не знаю, что тебе ответить.
— Прости, Рози, мне пора. Имоджин.
Через несколько дней Грета и Гермиона стояли в клинике и разговаривали, ожидая, пока сестра сделает Имоджин прививку.
— Мама, мы с Рози не знаем, как быть с рождеством.
Грета разглядывала сквозь стеклянную стену стоянку машин.
— Вы всегда приходили ко мне, — проговорила она, будто с трудом вспоминая, о чем идет речь.
— Значит, ты до тех пор не переедешь.
— Нет, не перееду. Переезд назначен на одиннадцатое января.
— Никто из нас еще не видел твоей новой квартиры.
— Квартира как квартира. Чисто и удобно.
— Какой смысл снимать и выбрасывать деньги на ветер, если можно купить квартиру.
— Слишком много хлопот. Не хочу возиться.
— Не хочешь — не надо, всегда успеешь. Зато будешь пока жить совсем близко от Сильвии и Гарри, это тоже приятно. Так что с рождеством? У тебя, как всегда?
— Разумеется, — сказала Грета, продолжая разглядывать сквозь стекло стоянку машин. Больших машин почти не было. А солнце палило так нещадно, что на маленьких тесно прижатых красных, желтых и ядовито-зеленых крышах ослепительно сверкали бесцветные круги.
— Еду и вино мы принесем. Тебе ни о чем не надо беспокоиться. Мы с Рози и Сильвией все устроим. Рождественский пикник. Вот идет сестра. О времени договоримся.
Семейная пара, купившая дом Греты, пришлась не по вкусу обитателям Орландо Роуд, как когда-то пришлись не по вкусу Грета и Джек Корнок, с той только разницей, что с новой парой все хотели познакомиться. Мало того, что хозяин дома оказался известным дипломатом, его жена была автором детских книг, которые, как утверждали соседки, все они в детстве «читали и перечитывали». Эти слова повторяли даже женщины почти одного с ней возраста, хотя жена дипломата начала писать, когда ей было уже за тридцать. Во всяком случае, писательница и ее достойный и очень приятный муж предпочли не заводить новых друзей, поэтому соседи говорили про них ровно то же, что говорили когда-то про Джека и Грету Корнок (хотя с другой интонацией):
— Они, кажется, милые люди, но мы, правда, с ними незнакомы.