— Посмотри, что лежит у меня в заднем левом кармане, — сказал он жене.
Гермиона вытащила из кармана его джинсов матово-розовую ленту.
— Увидел, какого цвета эта лента, и вспомнил про твою косу, — сказал Стивен. — Повернись.
Гермиона встала к нему спиной. Стивен распустил ее косу и стал вплетать в нее ленту.
— Сильвия возвращается домой, — радостно сообщила ему Гермиона.
— Дочь Джека?
— Да. Помнишь, мы никак не могли с ней встретиться, хотя целый год провели в Европе.
— Хорошо, что она возвращается. Я видел сегодня Теда, когда бегал. Но не остановился. Может, надо было остановиться. Вот уж кому я не завидую, так это бедняге Теду, будь он неладен.
Гермиона насмешливо улыбнулась, и Стивен, будто заметив ее усмешку, сказал не без злости:
— На этот раз он не выкрутится.
— Тед считает, что мама должна стать официальным поверенным папы, — лениво проговорила Гермиона.
— Советы Теда не всегда оказываются такими мудрыми, как кажется.
— А ты не думаешь, что маме следует это сделать?
— Необязательно, дорогая. Инсульт сам по себе не является основанием для того, чтобы считать человека неспособным отвечать за свои поступки.
— Конечно, но видишь ли, папа по-прежнему не дает маме ни копейки.
Стивен старательно расправлял петли розового банта.
— Я понимаю, в каком трудном положении оказалась Грета, но нельзя забывать, что капризы Джека говорят главным образом о его физическом состоянии.
2
В одной руке Стюарт Корнок держал чемодан Сильвии, другой повернул ключ в замке и распахнул перед сестрой дверь квартиры. В золотисто-коричневых, слегка навыкате глазах Сильвии сквозили усталость и безразличие, но губы сами собой растягивались в улыбке. Некоторые говорили, что Сильвия улыбается слишком часто, другие объясняли, что эта защитная реакция выработалась у нее, когда она начала работать гидом в туристских автобусах. Но Сильвия уже давно не работала гидом.
Стюарт поднял жалюзи.
— Мэри обычно не сдает квартиру, запирает и исчезает. Бродяга вроде тебя.
За окнами сквозь ветви платанов проглядывали вечнозеленые деревья парка, а за ними круглая массивная белая башня упиралась в небо, о котором Сильвия еще в аэропорту сказала, что оно сияет воистину туристской голубизной.
— Напрасно ты называешь меня бродягой. Вот как раз то место, где я давно хотела оказаться.
— Мечты иногда сбываются.
— Надеюсь, ты не про меня?
Вопрос Сильвии показался Стюарту настолько нелепым, что он не удостоил ее ответом. На столике рядом с диваном стоял телефон. Стюарт взял ручку, блокнот и отчетливо написал номер.
— Мамин телефон, Сил. На всякий случай.
— У меня есть.
— Ну и прекрасно, я выйду и принесу чего-нибудь поесть, а ты пока позвони, самое время.
Стюарт простодушно считал, что каждое его указание будет тут же выполнено, а Сильвия слишком устала, чтобы сопротивляться, поэтому она села на край дивана и, как только Стюарт закрыл за собой дверь, набрала номер матери.
С двенадцати лет каждое письмо матери, каждый разговор с ней давались Сильвии с мучительным трудом. Услышав длинные гудки, она вздохнула с облегчением и представила себе, как будет извиняться перед Стюартом: «Позвоню попозже… после ланча… сначала кофе… душ…», поэтому, когда трубка ожила, она в испуге тут же сделала ошибку:
— Миссис Корнок?
— Нет, — послышался негодующий голос, — это миссис Фиддис.
— Ой, мама, прости, пожалуйста, это я, Сильвия.
— Ах, это ты, Сил.
Мысль, что мать испытывает те же муки, разговаривая с ней, никогда не приносила Сильвии облегчения. С необычайным высокомерием Молли постоянно твердила: «Лично я писем не пишу», но ее пренебрежение, отсутствие хотя бы двух слов в поздравительных открытках и коротенькие бессодержательные письма Стюарта давно заставили Сильвию смириться с тем, что пропасть между ней и ее родными становится все глубже.
— Я только что приехала, — сказала она.
— Сидишь в аэропорту?
— Нет, дома. Стюарт снял мне квартиру. — Сильвия помолчала. — Во всяком случае, мам… — сказала она наконец и в ту же минуту услышала громкий голос матери:
— Во всяком случае, Сил, хорошо, что ты вернулась. Как летела?
— Слишком долго. Первый раз на этом огромном реактивном чудовище.
Подумать только.
Но Молли произнесла эти слова таким потухшим, безразличным голосом, что Сильвии стало не по себе. Она разнервничалась и, наклонившись вперед, спросила:
— А ты помнишь, я уплывала на пароходе? Потом добиралась на самолетах поменьше. Автобусами, поездами, снова пароходами.
Хотя Сильвия не услышала в ответ ни слова, она успокоилась и села поудобнее: она вспомнила, что во время любого разговора мать могла вдруг раздвинуть пластинки жалюзи и засмотреться на прохожего. Когда Сильвия ребенком звонила ей из Уарунги, то чуть не плача просила: «Ну, мама, перестань смотреть на улицу, ведь я с тобой разговариваю!» Но настал день, когда Сильвия голосом Греты сказала матери: «Прекрати, пожалуйста. Это просто неприлично».
Сильвия прикрыла трубку рукой, вздохнула и в ожидании ответа сама выглянула в окно. Когда она в апреле расставалась с Лондоном, из набухших почек только-только проклевывались зеленые листочки, а здесь, в Сиднее, она любовалась платанами, увешанными по-зимнему темными шариками плодов. В трубке послышался звук, тоже знакомый Сильвии с детства, — мать тревожно покашливала. Молли вспомнила, что держит телефонную трубку, и ей стало неловко.
— Что ты сказала, Сил?
— Ничего особенного. Как ты, мама?
Сильвия старалась говорить мягко, но в суетливом ответе матери слышались виноватые нотки:
— Я-то хорошо, что хорошо, то хорошо. Особенно если учесть… А как ты, Сил?
— Все прекрасно, мам.
— Приятно слышать. Что хорошо, то хорошо. Как собираешься проводить время, Сил?
Сильвия ждала этого вопроса и заранее приготовила ответ. Но Молли пришла в такое возбуждение, что не дала ей открыть рот:
— Странно, наверное, снова очутиться дома. Надеюсь, вся эта неразбериха со временем не очень тебя измотала.
— Не очень. Просто немного устала.
— Стюарт тоже легко переносит такие перелеты. А я бы просто умерла, я знаю, что умерла. Ни за что не соглашусь, пусть мне даже заплатят. И Кен тоже. Кен ни за что не согласится.
В трубке повисло молчание, ни Сильвия, ни Молли не знали, что сказать. Сильвия не ожидала, что окажется настолько беспомощной. Она знала, что разговаривать будет трудно, и все-таки не представляла, что онемеет, как в детстве. Мысленно она подбирала слова, пытаясь спросить мать о ее муже («Как поживает Кен?»), но Молли вдруг робко пробормотала:
— Стюарт случайно не у тебя, Сил?
— Только что вышел купить что-нибудь поесть.
— Заботливый, как всегда, правда?
Сильвия успела немного прийти в себя.
— Правда, — сказала она, — Стюарт — молодец.
— Ты, конечно, слышала про него?
Сильвия на мгновение смешалась, но тут же вспомнила: когда мама с явной неприязнью произносит «он», «его» или «она», речь идет о Джеке и Грете Корнок. Молли никогда не называла их по имени.
— Да, Стюарт рассказал мне, — ответила Сильвия.
— Я рада, Сил, что ты вернулась сразу, как узнала.
— Я узнала только сегодня, мама. Стюарт, конечно, написал мне. Он еще в аэропорту сказал, что написал. Но я не получила ни одного письма. А когда позвонила ему из Рима и предупредила, что возвращаюсь, он, естественно, решил, что письма дошли, и не обмолвился про отца ни словом, сказал лишь, что будет рад меня видеть.
— Подумать только.
Хотя Молли обычно произносила эти слова, чтобы выиграть время, звучали они всегда по-разному, на сей раз подозрительно.
— Мне вечно не везет с письмами, — терпеливо продолжала Сильвия. — С римской почтой творится что-то невообразимое. Мы со Стюартом распутали этот клубок только в машине, я только в машине узнала, что отец болен.
— Представляю, как ты удивилась, — осторожно заметила Молли.
— Конечно, я никак не ожидала…
— А как ты могла ожидать! Я сама поразилась, скажу я тебе. Подумать только, Сил. Огромный детина и рухнул, как подрубленное дерево!
Сколько уже раз упоминание о Джеке Корноке ломало лед и давало начало бурному потоку красноречия Молли! Сильвия почувствовала, что может теперь спокойно плыть по волнам и лишь время от времени бездумно вставлять ничего не значащие замечания.
— Рухнул как дерево! Тут каждый задумается, разве нет?
— Конечно, мама.
— Нам не дано знать, когда пробьет наш час.
— Не дано.
— Его ненаглядной придется теперь поуняться.
— Вероятно.
— Да, да, теперь она узнает, почем фунт лиха.
— Наверное.
— Человеческий мозг, Сил! Подумай, что такое человеческий мозг. Стюарт сказал тебе, что он не может толком произнести ни слова, а ругаться может. Ругается и ругается, как заводной. Стюарт сказал тебе?
— Нет.
— Спроси сама. У меня было предчувствие. Стюарт сказал тебе, что у меня было предчувствие?
— Нет.
— Ты не поверишь, Сил. За ночь до этого мне приснилось, что он падает. Падает с лестницы, и вот пожалуйста, упал. Удар случился, как раз когда я проснулась. А я уже все знала. «Он пропал», — сказала я себе. Утром звонит Стюарт. Я ему слова сказать не дала. «Дорогой, — говорю я, — ничего мне не рассказывай. Он пропал». Спроси Стюарта.
— Его сейчас нет.
Бездумность изменила Сильвии. Глаза болели, она прикрыла их рукой. Сильвия слышала, как Молли, запыхавшись, продирается сквозь чащу сердитых ахов и охов. Поверив в одну из своих выдумок, Молли всегда с трудом возвращалась к начатому разговору. Когда ей наконец это удалось, в голосе ее вновь зазвучала обида.
— Все ведь знают, что сны не сбываются точь-в-точь.
С простодушием ребенка Сильвия поспешила на помощь матери:
— Конечно нет.
— Он и не думал падать с лестницы, если на то пошло, но что приснилось, то приснилось.