— Насколько я понимаю — пожар, — пояснил я.
Он непонимающе посмотрел на меня.
— Ты носишь маску, — напомнил я.
— И что?
— Я, том несчастном случае, который повредил и изуродовал твое лицо, — решил уточнить я, — и сделал его таким, что, насколько я понимаю, женщины могли бы с воплями убежать от одного его вида, а мужчины просто похватав дубины, прогнали бы Тебя от своих домов, как некое омерзительное животное.
— Ты пытаешься отвлечь меня от партии? — поинтересовался он.
— Нет, — сказал я.
— Тогда, твой ход, — кивнул он. — Свой я уже сделал.
И я вновь обратил все свое внимание на доску.
— Хм, не думаю, что эта партия затянется надолго, — признал я.
— И Ты полностью прав, — усмехнулся он.
— Зато, за все несколько сотен наших партий, — заметил я, — никогда еще у меня не было столь выгодной позиции, как сейчас.
— Выгодная позиция? — заинтересовался игрок.
— Само собой, — кивнул я.
— Ты сейчас о чем? — он спрашивал.
— Обрати внимание, — сказал я, перемещая своего Всадника Высокого Тарлариона на Посвященного Убара — восемь. — Если Ты не защитишься, то следующим ходом будет захват твоего Домашнего Камня.
— Это всего лишь кажется, — отмахнулся он.
Его Домашний Камень стоял на клетке Посвященного Убара Один. С фланга его защищал Строитель, стоявший на Строителя Убара — один. Но, кажется, уже было слишком поздно использовать Строителя для защиты с фронта. Ни одно движение Строителя не могло теперь защитить Домашний Камень. В действительности, в этой ситуации, его не смог бы защитить даже ход полета. Оставалось только делать что-то со своей Убарой, стоявшей на Тарнсмэна Убары — пять. Конфигурация фигур на доске была следующая: В моем первом ряду — мой Домашний Камень на Посвященном Убара — один, Строитель на Писца Убара — один; во втором ряду у меня стоял Копейщик на Строителя Убара — два, Писец на Убары — два, и Всадник Высокого Тарлариона на Писца Убары — два; третий ряд занимали мой Копейщик на Посвященном Убара — три и еще один на Писце Убара — три. Один из моих Всадников Высокого Тарлариона, как я уже сказал раньше, располагался теперь на Посвященном Убара — восемь, угрожая захватом Домашнего Камня на следующем ходу. На его восьмом ряду у него имелся Копейщик на клетке Строителя Убара — восемь, стоящий между двумя моими Копейщиками на моем третьем ряду. Этот его Копейщик поддерживался другим находившимся на поле Писца Убара — семь. Еще, как я уже упомянул, у моего противника была Убара на Тарнсмэна Убары — пять, чья позиция укреплялась Писцом на клетке Писца Убары — четыре.
Его стоящие на одной диагонали Убара и Писец меня не пугали. Окажись он столь глупым, чтобы прикрыть своей Убарой свой Домашний Камень от моего Строителя, тем Строителем она и будет взята. Его Писец, конечно, следом возьмет моего Строителя, но такой размен явно не в его пользу. Его последние две фигуры стояли на его первом ряду. Как уже было сказано, это были его Домашний Камень на поле Посвященного Убара — один, и Строитель на соседней клетке. Это был Строитель Убара.
— Какую защиту выбрал бы Ты? — полюбопытствовал игрок.
— Ты мог бы переставить свою Убару на клетку Посвященного Убара — пять, угрожая Всаднику Высокого Тарлариона, — предположил я.
— Но Ты тогда отступишь на Посвященного Убара — семь, в результате Всадник Высокого Тарлариона окажется защищен твоим Писцом, стоящим на поле Убары — два, — заметил он. — Это свяжет мою Убару, позволяя Тебе развивать атаку в колонне Посвященного Убара. И в добавок даст Тебе время на то чтобы поддержать эту атаку другими фигурами.
— Конечно, — согласился я.
Вместо этого, он сходил Убарой на Тарнсмэна Убары — два.
— Этот ход гораздо лучше, — признал я.
— Я тоже так думаю, — кивнул он.
Клетка Посвященного Убара — девять, то поле, с которого я мог бы захватить его Домашний Камен, теперь оказался защищен его Убарой.
— А теперь смотри, — сказал я.
— На что? — удивился он.
Я ответил своим Писцом с поля Убары — два на Тарнсмэна Убары — три. Это позволило мне занять диагональ, на которой лежало ключевое поле — клетка Посвященного Убара — девять. А вот он теперь не мог ничего мне противопоставить, даже ходом своей Убары на клетку Тарнсмэна Убары — пять, потому как это место было защищено одним из моих Всадников Высокого Тарлариона, который до настоящего времени казался совершенно безобидной фигурой, застрявшей без дела на поле Писца Убары — два. Только теперь истинная цель его нахождения на данном квадрате, проявилась со всей очевидностью и красотой замысла.
— Ты все еще сможешь защитить свой Домашний Камень, — улыбнулся я, — но только за счет своей Убары.
Следующим ходом я бы атаковал своим Всадником Высокого Тарлариона на Посвященного Убара — девять, угрожая захватом Домашнего Камня. Его единственной защитой был бы захват моего Всадника Высокого Тарлариона его Убарой, в котором случае, я, конечно, беру его фигуру своим Писцом. Подобный размен Всадника Высокого Тарлариона на Убару, опять был бы в мою пользу. К тому же я получал преимущество в тяжелых фигурах и позиции на доске, что должно было бы быстро перевести партию в эндшпиль.
— Я вижу, — ответил игрок.
— И я играл красными, — напомнил я ему.
Первый ход в игре всегда за желтыми. Это позволяет игроку диктовать условия дебюта, соответственно, быстрее переходить в наступление. Кстати, многие игроки Каиссы, даже не входящие в касту игроков, знают по несколько наиболее распространенных вариантов дебютов в многочисленных их вероятных развитиях на несколько шагов вперед. Это основная причина определенной нестандартности, если не сказать эксцентричности в оборонительных действиях игроков играющих красными. Именно такие их действия, пусть порой сомнительные, но всегда блестящие, открывают новые горизонты в игре. Если эта нестандартная, эксцентричная оборона оказывается успешной, то вскоре она становится частью стандартных, проанализированных вариантов игры. Стоит упомянуть, что даже признанные мастера Каиссы играя красными, из-за неудобства второго хода, не считают для себя зазорным играть на ничью.
— Ты пока играешь красными, — поправил меня противник.
— Я очень долго ждал этого момента возмездия, — сказал я. — Мой триумф будет особенно сладким после того, как я испытал от Тебя столь много быстрых, зачастую случайных и крайне обидных поражений.
— Твоя позиция интересна, — заметил игрок. — Я сомневаюсь, что, признал бы одну победу соответствующей компенсацией за сотню несколько неудобных поражений.
— Просто, беда не в том, что я настолько плохой игрок, — оправдываясь, сказал я, — скорее, все дело в том, что Ты слишком хорош.
— Спасибо, — поблагодарил он.
Честно говоря, я никогда не встречал игрока лучше этого «монстра». Многие гореане довольно искусны в игре, и я играл с ними. Бывало, я даже играл с членами касты игроков, но никогда, никогда не было у меня противника, который мог бы хотя бы приблизился к уровню этого мастера. Его игра была практически безошибочна, точнее даже совершенно безошибочна, и минимальная оплошность противника, или малейшая слабость его позиции, вероятно, будет использована опустошительно и беспощадно. Но, вне этой уверенной демонстрации блестящей методичности, не являющейся чем-то необычным среди игроков высокого уровня, его игра всегда отличалось поразительной изобретательностью, изумительно творческим подходом к планированию и проведению комбинаций. Он был тем человеком, который не просто играл в Каиссу, но развивал ее. К тому же, иногда к моему раздражению, он часто, на мой взгляд, даже слишком часто, применял все это с очевидной легкостью, с почти наглой непринужденностью, с почти высокомерной небрежностью. Ведь, одно дело, быть просто побитым кем-то, и совсем другое терпеть поражения раз за разом, потея и напрягаясь, в то время как твой противник, насколько я мог судить, большую часть времени занят тем, что рассматривает окружающий пейзаж или форму и движения пролетающих по небу облаков, за исключением того момента, когда он как бы нехотя оценивает позицию на доске. Если у него и была слабость в Каиссе, это была, возможно, тенденция время от времени не отказывать себе в любопытных, а иногда даже опрометчивых экспериментах. Кроме того, я заметил, что иногда он мог позволить себе некоторую рассеянность внимания, возможно несколько большую, чем можно было допустить, чтобы его способности могли бы помочь ему уверенно преодолеть последствия его невнимательности. Возможно, это было результатом его склонности к недооценке своих противников. А еще у него наблюдался интерес к психологии игры. Как-то раз, в игре со мной, он намеренно поставил свою Убару «под бой», попросту даря мне ее. Я, уверенный, что это, скорее всего, была приманка в некой изощренной ловушке, которую я не смог обнаружить, не только отказался от мысли взять его фигуру, но и, беспокоясь из-за этого, и избегая этого, в конечном счете, преуспел лишь в том, что приблизил свое поражение. В другой раз он сделал то же самое, и что интересно в значительной степени с тем же самым результатом.
— Я сам не заметил, что поставил «под бой», — признался он позже. — Я задумался о чем-то другом.
Признаться, до сегодняшней партии я не смел даже надеяться на возможность, выиграть у него. Конечно, в игре он иногда был несколько раздражающим противником. Однако, у меня не было сомнений, что именно благодаря игре с ним мои навыки в Каиссе в значительной мере обострились.
— Не хочешь сдаться? — спросил я его.
— Я над этим еще не думал, — ответил он.
— Но игра же практически закончена, — заметил я.
— Согласен, — признал игрок.
— Будет неудобно, доводить партию до логичного завершения, — сказал я.
— Возможно, — не стал он спорить.
— Ну, так сдайся, — предложил я.
— Нет, — отказал мой противник.
— Не будь столь упертым, — улыбнулся я.
— Это — привилегия «монстров», — усмехнулся он.
— Отлично, — сказал я.