На крылечке курила лысая девушка. А может, это уже считается молодая женщина…
— А у меня волосы не от химии вылезли, — сказала она. — Сами повыпадали. Лимфома. СПИД. Я урод?
— Нет, — отвечаю я, и чтобы не выдать в себе лжеца, привожу аргумент: — У тебя очень ровный нос. Честно, я бы всё отдал за такой нос. Но я в своё время неудачно упал на физре…
— А я неудачно упала в жизни.
— Тебе плохо, больно?..
— Нет, меня обезболивают. Я ж для этого сюда и легла…Только этого и хотела последние месяцы.
— А теперь чего хочешь, когда не больно?
Она задумалась.
— Странно, никогда об этом не думала. Ну, не по-бытовому, а так, чтоб глобально… Чего я хочу? Родители хотели, чтобы я выучилась на юриста. Я выучилась. Почти. С четвёртого курса выгнали… Но хотела ли я юристом быть? Да нет… Гражданский муж… тому пофиг было, чего я хочу, ему нужны были только наркотики… Он и заразил. Но я не знала, я не проверялась, хотя можно было предположить, с его-то образом жизни. Потом второй муж, официальный уже, мы до сих пор не в разводе, кстати… Но он тоже никогда не спрашивал, чего я хочу. Бил и изменял. Считал, что имеет право, раз он меня со дна жизни подобрал. И вот через восемь лет у меня лимфомка нарисовалась… Выяснилось, что у меня ВИЧ. И муж исчез, будто его и не было… Такой мне скандал на прощание закатил, будто я в чем-то перед ним виновата. А я ведь не заразила его… Так что ты спрашиваешь? Чего я хочу?..
Помолчали. Она докурила одну сигарету, сразу зажгла другую.
— Я знаю! — она вдруг поменялась в лице. — Я хочу в бассейн.
— Чего?
— В бассейн хочу. Я одно время ходила… Ну, когда в универе училась… Я, знаешь, даже запах хлорированной воды обожаю.
— Слушай, а это реально. Гораздо более реально, чем море. У меня сосед по палате, я в тубике лежу, хочет море увидеть. Это несбыточно. А ты хочешь вполне осуществимого.
Она усмехнулась:
— Да ну, какой мне бассейн. Ты чего… Я так, просто…
— Спорим, будет тебе бассейн? Тебя как зовут?
— Александра…
Весь вечер я провёл на «Авито», и к следующему утру мне удалось раздобыть надувной бассейн объемом 5,621 л с насосом в комплекте. Вместе с семьей Музычко мы установили его в одной из душевых хосписа.
Заведующий отделением смотрел на это и крутил пальцем у виска. Может, он уже пожалел, что позволил мне тут, как он выражался, «волонтёрить», однако ни словом, ни делом не препятствовал назревающему празднику Александры.
— Хорошо всё-таки, что я тогда купальник купила новый, розовый… А думала ведь, чего покупаю, ведь СПИД мне тогда уже поставили и сразу сказали, что, скорее всего, хана мне, с лимфомой-то, — отойдя от первого шока, сказала она. — Но вот же. Хоть разок, да пригодится…
И прежде чем позвонить маме и попросить, чтобы та принесла купальник, Александра спросила меня:
— А чего ты хочешь?
— А я не знаю, — пожимаю плечами. — Понимаешь, мне только восемнадцать лет, и все говорят, что в этом возрасте можно особо ни о чём не думать…
— Ты не из тех, кто не думает.
— К сожалению…
Вечером она прислала смс: «Ты приходи иногда. Ладно?».
Я ответил, что обязательно приду на следующей неделе.
Но лаборатория стукнула меня по голове плохими анализами какой-то чёртовой печёночной пробы. Мне запретили шляться по городу — перестали закрывать глаза на мои уходы. В итоге две недели я провалялся в палате, по сотне раз на дню разглядывая наши с Ариной фотки, с трудом сдерживая порыв на хрен взорвать спасавшую мою жизнь больницу. Параллельно я боялся, что в этом подозрительном Пролетарском отыщется всё-таки какой-нибудь нормальный парень: здоровый, перспективный, из хорошей семьи. И всё, тогда я её точно потеряю и умру…
Когда, наконец, я пересдал анализ, все показатели были в пределах нормы. Предыдущий анализ вообще был не мой, как выяснилось. Как я был зол.
Я в хосписе.
Зашел к заведующему. Тот недоволен: мол, я же говорил, без справки от фтизиатра и не приходи…
А я вдруг что-то почувствовал. Что-то.
Влетел к Александре в палату. Её кровать была пуста.
— Бассейн-то свой заберёшь? — спросил у меня заведующий, когда я через минуту вернулся к нему в кабинет.
Я отрицательно покачал головой.
— Ну ладно, будем считать, что это твой авторский метод психологической поддержки паллиативных больных, — он похлопал меня по плечу.
А потом добавил:
— Ты им действительно необходим. Приходи. Со справкой только!..
— В палату старайся без надобности не заходить. В разговоры особо с ними не вступай. Помни, это в первую очередь контингент, а уж потом пациенты.
Это заведующая нашим ВИЧ-отделением наставляет нового врача, которого, вернее которую, молодую женщину чуть за тридцать, сразу решили окунуть головой в унитаз, поручив ей мужскую палату на двадцать четыре человека. Палату для бывших заключенных. Внутренне я посочувствовал новенькой. Неужели не понимает, что этот адский околоток на раз-два лишит ее всякого женского и человеческого достоинства?..
Кириллу всё-таки повезло, что он попал в нашу палату. В другой, что слишком напоминала камеру, ему явно было бы не до мечтаний о море.
В пятницу Татьяна Ивановна сказала, что мы с Кириллом можем, взяв наши таблетки, на выходные отправиться по домам. Джаваду было предложено то же самое, но он все еще скрывался от будущего тестя, поэтому наотрез отказался.
Я не особенно радовался. Что мне эта свобода, если мне не с кем её разделить? Впрочем, я вспомнил, что надо заплатить за коммунальные услуги и проведать кота — на время я отдал его соседке. Боже, мне восемнадцать, а развлечения, как у пенсионера — сходить в сбербанк и понянчиться с котом. Может, это своеобразный намёк от судьбы, что мне недолго осталось?..
Заглянув в почтовый ящик, я обнаружил оплаченные квитки. Обалдел. Это мог быть только Санпалыч. Впервые звоню ему на мобильный, хотя он давно мне дал свой номер, мол, звони, если что. Никаких «если что» раньше не возникало.
— Зачем вы это сделали?
— Уймись.
— Я привезу вам деньги. Как на приём к вам пойду…
— Уймись, говорю тебе. Как здоровье?
Я молчу.
— Слушай, старина, а приходи ко мне в гости. Я в отпуске. Жена уехала… Представляешь, тридцать четыре года живём, а впервые отпуск не вместе проводим…
— Что, у вас наступила стадия «после любви», которую вы мне обещали?..
Он заливисто смеётся:
— Конечно. Давно наступила. Как десять лет вместе прожили — так и поняли оба, что она наступила. Но сколько всего осталось — дружба, привязанность, благодарность.
— Зависимость.
— А почему бы и нет?.. Ну, так придешь?
— Да.
— Креветки умеешь варить?
— Креветки?
— Ну да… Я уже всё съел, ну наиболее съедобное, что оставила жена. Остались только креветки. Резиновые, наверно, получатся, заразы. Но с пивом ничего, употребить можно. Правда?
Под видом креветок мы жевали пропахшие рыбой куски каучука. Не очень вкусно, мягко говоря. Но какое это имело значение, если, наконец, я говорил с умным человеком? Нет, я, конечно, по-прежнему был не согласен с ним по поводу любви и, наверно, если покопаться, много с чем еще, но когда испытываешь к человеку уважение, с ним и спорить приятно.
— Почему вы отговорили меня поступать в мед? Я всё понимаю насчет проверок на ВИЧ… Но всё-таки есть же практикующие положительные врачи, я это знаю. Может, надо бороться, стены пробивать, но шанс есть…
— Так в чём дело? — усмехнулся он. — Поступай, куда хочешь. У тебя ещё миллион попыток. Я же не могу тебе запретить.
— Это я понимаю. Но всё же скажите: почему вы меня отговорили?..
— Ты нервный, ранимый и уязвимый, но дело даже не в этом… Да, может быть, способности к медицине у тебя есть. Но при чём тут это?.. Система порочна. Она сотрёт тебя в порошок. Зачем тебе это надо?..
— Вы в этой системе лет тридцать пять, так? И вы не простой врач, вы — главный инфекционист региона. И сейчас это говорите… Вот, мне кажется, в этом главная беда. Знаем, что работаем хреново, живём хреново. Жалуемся на это. Но ничего не меняем.
— А я не знаю, как тут что-то можно изменить. И не говори, что я не пытался. К кому только ни ходил, куда только ни писал. Нулевой результат.
— Вы о чём?
— Да хотя бы о лекарствах для вас. Нигде в мире не назначают всякую дрянь типа «Ставудина», а я вынужден его выписывать. Есть резерв с нормальными лекарствами, но его на всех не хватает, сам понимаешь. А ведь все хотят хорошие таблетки. Я знаю, что ко мне придет десяток пациентов с непереносимостью этой бурды, будут просить другой препарат, вот чтобы я его им из тумбочки достал. Кто-то рыдает, умоляет: у меня от вашего «Ставудина» ноги не ходят, а кто-то — умный — скажет: на «Ставудин» в Европе официальный запрет, сгноить заживо вы нас тут хотите, «Атриплу» нам давайте, в интернете пишут, что она хорошая. Напишут в Минздрав жалобу, ее спустят нам. Врача, что назначил плохую схему, я лишу стимулирующих… Он закусит удила, и я его понимаю!.. Как будто мы сами эту «Атриплу» жрём… И говорят еще — «Вы клятву Гиппократа давали…». Не знаю, кто как, а я Гиппократу не давал… А проверки эти?.. Облздрав, Минздрав, Росздравнадзор!.. Я устраиваю внутреннюю проверку центра перед проверкой, и не одну, а я — врач, врач, а не проверяльщик!.. Сам над собой смеюсь. Сплошная клоунада. И я ненавижу уже всё и всех — этих чиновников, коллег, которые ноют, пациентов, которые опять же ноют, себя за то, что ною…
— Выход из этого всего есть? Что вы предлагаете?..
Он ответил нарочито тихо, как говорил со мной уже однажды:
— Конкретно тебе я предлагаю всегда оставаться пациентом. Забудь ты про скальпель, да и вообще про белый халат. Забудь.
Я вспомнил, что так и не сделал ни одного глотка. Отхлебнул, но пиво нагрелось и стало гадким. Это как моя жизнь — и сделано-то полшага, а уже так противно.
Всё-таки больница устанавливает самые тесные социальные связи. Там нет ни минуты уединения. Всё на глазах этих чёртовых соседей по палате, свидетелей твоего несчастья, которые и посочувствовать не могут — сами по уши в этом дерьме.