— Впрягусь, попробую. Нужны будут шишки — обращайся.
На зоне Швей вроде бы завязал с наркотой. Но Трактор соблазнительно рассказывал о качестве товара и достойной цене. Прикинул, сколько осталось денег. На пару коробков. Кивнул. Надо чем-то разбавлять свободу.
Гашик крутанул его против земной оси. Пыхнул жар, насытился цветом вечер, дождь пролился радугой. Швей бесцельно мотался по району. Ни одной знакомой рожи: одни вымерли, других посадили. Теперь бывший босяк стал никем — никто его не узнавал.
У «Красного-Белого» встретил шайку молодой гопоты. Хотел стрельнуть сигаретку, но один из них опередил и сам предъявил за свободу передвижения.
— Ты кто по жизни? — спросил плечистый, высоченный.
Швей улыбнулся.
— Я, — сказал, — с той станции, куда ты, пацан, не доедешь.
Первый удар не почувствовал. Пролетел меж глаз тяжёлый скалистый кулак. От второго пошатнулся, но тоже ни боли, ни сожаления. Били в бочину и живот. Обкуренный Швей ухохатывался.
— Какой-то непробиваемый.
Он лежал возле остановки в осенней луже. Вечер пытался его спрятать, но выдавали проклятые фонари. Приход отступил, трезвость принесла ощущение. Тело ныло и сверлило. Вот она, жизнь. Живой и настоящий.
Обнаружил пред собой знакомые берцы — соседний цех батрачил на поставку ведомственной обуви.
— Пацаны, — засмеялся Швей, — родные мои! Здарова!
— Здравия желаю, — произнесли пэпээсники.
Никогда раньше он так не радовался мусорам.
— Колян, ты слышал, да? Швей на свободе.
Степнов сразу не сообразил, о ком речь. Потом вспомнил одно из первых дел. Ну да, был такой Шамиль Варгаев. «Ш.В.», отсюда и прозвище. Разбой с применением оружия. Тогда пришлось не спать почти трое суток. Все эти неотложные следственные действия, задержания, ходатайства в суд.
— Рад за него, — пробурчал Степнов, не понимая, чем так впечатлён Жарков — оперативник из УгРо.
— Я тебе говорю — Швей откинулся. А это что значит?
— Что значит? — монотонно повторил Степнов. У него горел срок, и утром дело по очередной краже следовало передать в прокуратуру.
— Да ты чего, ты заработался, что ли? — суетился Гоша. Он приблизился к столу следака и захлопнул ноутбук.
— Нормально? Я только… И не кури в кабинете. У меня тут цветы, и вообще…
Но Жарков не обращал внимания на его недовольство и восторженно кружил по кабинету, будто получил незаслуженную премию или добился права на встречу с новенькой из канцелярии.
— Вчера заявили грабёж.
— Я в курсе, — перебил Степнов, — вместе выезжали.
— Да, — согласился Гоша, — вместе. Я потому к тебе и пришёл. Ты понимаешь?
— Слушай, мне вечером Калечу докладывать по делу. Либо говори, либо иди работай. И ещё, что там по моему поручению? Ты отработал гаражный массив?
Опер менял точки дислокации и повторял: «ага-ага». От стены с доской, где Степнов рисовал обычно следственные схемы, к другой стене, у которой почти в офицерский ряд стройно были расставлены горшки с фикусами и какими-то ещё комнатными растениями.
— Это Швей! Сто пудов, — обозначил Гоша.
— С чего ты взял? Мало ли утырков на районе.
— Так шьёт только наш портной, — хохотнул оперативник, — почерк, Коля, не подделаешь. Дерзко, прямо у магазина. И Швей только освободился.
Ударил кулаком в стену, осыпался кусок древней штукатурки.
Старое здание на улице Белинского доживало свой профессиональный срок. Раньше здесь собирались декабристы, потом, до прихода советской власти, жил священник, а теперь обитал полицейский отдел. Личный состав ждал переезда в соседнюю постройку с тремя этажами и потихоньку уже собирал вещи в надежде, что в новом месте начнётся новая жизнь с высокой раскрываемостью и достойной оценкой служебной деятельности.
Степнов убедился, что трещина сохранила прежние размеры, и кивнул оперу на веник.
— Да ладно, — махнул Жарков, — я преступление раскрыл, а ты… Спорим на штукарь, он явку напишет? Через час принесу! Спорим, а?
— Ты ещё пятихатку торчишь, не забывай.
— Да помню я, помню, — забормотал оперативник и спешно покинул кабинет, растворившись в коридорной пыли.
Степнов разбудил компьютер и вернулся к работе. Если никто не станет отвлекать, через пару часов закончит. Хотел на ключ закрыться, но с приходом Калеча — нового начследствия, прибывшего из забытого северного города, — возбранялось любое проявление инициативы. Утренняя планёрка теперь начиналась не в восемь, а в семь тридцать пять, к шести вечера — письменный отчёт о проделанной работе, а ещё дресс-код. Калеч распорядился, чтобы каждый следователь носил тёмные брюки и белую рубашку с галстуком, а единственную девушку обязал перейти с джинсов на юбку ниже колен. Поощрялось ношение формы, но форму никто не любил: размер зачастую не соответствовал, материал моментально изнашивался — мешковатые куртки, тесные штаны. Казалось, шили форму целенаправленно плохо, с презрением и оправданной ненавистью.
— Вы, — говорил Калеч, — лицо нашей службы. Белая кость, голубая кровь.
Почти российский триколор, не иначе, — следаки особо не радовались. Но с подводной лодки никуда не денешься: ипотека сама себя не погасит, семья не прокормится. Нужно терпеть.
Капитан Степнов не был женат, потому особо не переживал по факту возможного лишения ежемесячной надбавки за сложность и напряжённость. Жить на ментовскую зарплату он в принципе научился: продукты строго по списку, два раза в месяц можно зависнуть в баре, и даже останется на обязательные брюки со стрелками. Работу свою любил, старался преуспеть и всякий раз по-настоящему расстраивался, когда получал взыскания.
Он спешно бил по клавишам — итоговый процессуальный документ подлежал утверждению для последующего предъявления в суд.
Калеч обозначил:
— Успеешь — получишь выходной. Нет — извини.
Возможный выходной Степнов планировал провести с отцом. Каждый вечер мчал в больницу, говорил что-то необязательное и бестолковое, как обычно бывает, вроде «держись и выздоравливай, всё нормально будет», потом напряжённо молчал, и часы приёма — уже не часы, а минуты — несправедливо истекали.
Отец с благодарностью кивал. После перенесённого инсульта разговаривал максимально плохо, и Степнов при каждой его попытке выдавить хоть слово испуганно приставлял к губам указательный палец. Не надо, береги силы, столько ещё впереди.
К шести успел. Старенький лазерный «самсунг» жевал бумагу, истерично трещал, но всё-таки выдавил через не хочу девяносто обвинительных листов и потому заслужил прощение. Сшил в пять дырок белыми нитками, залетел к начальнику. Разрешите — получите — задачу выполнил.
Калеч сказал, что занят, но к утру ознакомится. И не приведи бог, там что-нибудь неправильно.
«Всё чётко, товарищ подполковник».
Степнов опаздывал в больницу. Стучал массивным каблуком уставных ботинок.
— Пол пробьёшь, — сказал Калеч и разрешил идти.
На самом выходе из отдела возле неприступной дежурной части его остановил Гоша и потребовал деньги.
— А я что говорил? Что я говорил? Ты посмотри, посмотри!
Оперативник вертел листом бумаги с рукописным текстом. Степнов разглядел знакомую формулировку: «добровольно хочу признаться…».
— Ну, что теперь скажешь?
— Слушай, давай завтра.
— Ага, — возмутился оперативник, — завтра.
Степнов понимал, что «завтра» признание может обесцениться, жулик откажется от своих слов. Надо работать, пока горячо. Крепить доказуху, возбуждать дело. Он мог по-братски рассказать про отца, и, скорее всего, Гоша согласился бы перенести запланированные мероприятия. Но у каждого сотрудника имелись личные проблемы, которые никак не сочетались с характером службы.
Ладно, хрен с тобой.
Швей головы не поднял, когда проревела тяжёлая металлическая дверь. Казалось, в холоде допросной ему было максимально комфортно. Осталось только широко расставить ноги и сложить руки у груди — делайте что хотите, мне по барабану.
— Ну, здорово, Шамиль, — сказал Степнов и кивнул оперативнику. «Всё нормально, можешь идти, дальше я сам разберусь». Гоша хотел насладиться добытым признанием, но решил, что покурить на милу душу или заглянуть на чаёк в канцелярию куда приятнее.
Швей молчал очень естественно и аккуратно: слово — серебро, молчание — золото, а сам без гроша за душой. Когда он всё-таки разглядел лицо следователя, когда понял, что перед ним тот самый Степнов, то дёрнулся, кулаки сжал.
— Тише-тише, — спокойно произнёс Коля.
Он вспомнил прошлый допрос Варгаева. Тогда Степнов только-только получил лейтенантские погоны и каждое следственное действие проводил с особой церемониальной важностью. Разъяснял права и обязанности, пытался найти возможные противоречия, предъявить доказательства и всё такое. Сейчас же целый капитан, уставший и возмужавший, предпочитал не говорить, а слушать.
— Давай, мусорок, работай, — прохрипел Швей. — Давно хотел с тобой перетереть.
Степнов не реагировал. Посматривал на часы. Скоро окончится приём посетителей.
— Ты же палку на мне сделал, помнишь?
Степнов не помнил. Каждый день одно и то же. Никто не виноват. В тюрьмах сидят святые люди, которые любят матерей и свою страну. Один только он — следователь райотдела — главный злодей в их непростой воровской жизни.
— Если б ты, старшой, тогда разобрался нормально. Включил бы голову.
Надо заехать в магазин: купить фруктов и, наверное, чего-нибудь сладкого. Отец наверняка хотел курить, но сигареты не разрешали. Может, коньяк разрешат. Нет, в самом деле, какой коньяк после инсульта.
— Ты зелёный был. Хрен ли тебе предъявлять. Начальник сказал — шавка сделал. Это сейчас тут сидишь. Пузо отрастил, нога на ногу. Весь такой типа деловой. А я могу сказать — невиновен. Тогда был невиновен и сейчас — тоже.
В принципе, продолжал Коля, говорят, алкоголь в умеренных количествах полезен, расширяет сосуды. Надо спросить врачей.
— Так, ты признаёшь вину или нет? — вернулся к жизни Степнов.