Не вспоминал, не думал, не говорил.
Стажёр тоже не распинался. Рукава его свежей рубашки скрывали синяки и крохотный неприметный островок укола.
— Лёх, — позвал его Степнов, — будешь курить?
Долго дышали в окно. И надышаться не могли.
Живой не живой
Он протрезвел, как только случился удар. Машину крутануло влево, потом вправо. Мелькнула разделительная полоса. Пешеходный переход застыл в его больших добрых глазах. Грохнул тяжёлый звук, и тело мальчика бросило к тротуару. Отпустил педаль. Тут же газанул. Жизнь вместе с ним убегала сквозь боковое зеркало. Скрылся за двумя поворотами, проехал несколько метров, встал у подъезда и заплакал. Лобовое стекло, полное дождевых капель, переливалось кровью. Издыхающий дворник отчаянно пытался стереть остатки смерти.
Жена уехала на выходные к подруге. Он вбежал в пустую квартиру и закрылся на ключ. Включил свет, щёлкнул обратно. Разулся, разделся, бросился на диван, накрылся подушкой. Пролежал сколько-то, открыл глаза. Может, ничего не случилось. Причудилось по пьяни. Глянул в окно. Старый «ниссан» покорно стоял у дерева с разбитой мордой.
Всё-таки был удар, и ребёнок был. Точнее, не было ребёнка. Теперь, наверное, не было. Не стало. Решил перегнать машину в гараж, но остановился на пороге. Меньше паники, больше действий. Позвонить кому нужно. Были же знакомые и там, и здесь.
Он пролистывал список контактов. Этому или тому: этот не поможет, а тот наверняка. Попросит много. Ничего, есть вещи поважнее денег. Перебил входящий звонок с надписью «Любимая» на экране.
— Да… да, — ответил растерянно, — привет, как ты?
— Привет-привет, — залепетала жена, — я добралась, хорошо всё. А ты как? Ты где?
— Я… я дома, я пораньше сегодня.
— Ты какой-то не такой, — определила «любимая», — ничего не случилось?
— Нет-нет, ничего, — собрался и соврал, — какие новости?
— Новости просто огонь, — не терпела жена, — я всё-таки ходила на УЗИ. Девочка! Слышишь? У нас будет девочка! Как и хотели. Алё-алё?! Ты здесь? Ты слышишь?
Он, конечно, слышал и сказал, что теперь не уснёт, будет выбирать имя.
— Подожди ещё, — строго указала, — давай не будем торопиться. Столько впереди анализов, ты бы знал. Как только, так сразу, ага?
Попрощалась. Утром, сказала, позвонит. В холодильнике — щи и картошка с голубцами. Поешь обязательно.
Кусок ему в горло не лез. Ждали две «Балтики» по ноль пять. Пшикнул клеммой, выпил и всё-таки набрал сообщение.
«Мне нужна помощь. Я сбил человека».
«Ребёнка».
«Я уехал, что делать — хз».
Потом удалил текст. Сам себя закапывает. Никто не должен знать. Камер там вроде нет, были встречные машины и, может, ещё пешеходы. Ну, и что дальше.
Вода ласкала его тело. Распаренный, вылез он из душа, разложил диван и взбил подушку, чтобы скорее проститься с этим неприятным вечером. Но куда там. Стоило лечь и притвориться, что вот-вот уснёт и всё обязательно кончится, как всплывал пред глазами мальчик. Маленький совсем, с рюкзаком, должно быть, первоклассник.
Он поднялся и опять было заплакал. Не вышло, слёз на всё не хватит. Живи теперь и думай как. Прямо на домашнюю тельняшку, в которой спал, накинул куртку. Без носков в ботинки прыгнул. «Ниссан» виновато стоял под деревом и тоже не мог уснуть.
Не стал тревожить без того убитую (горем ли, жизнью) машину, потопал уверенно к перекрёстку, где случилось, и, когда дошёл, встал на тротуаре как случайный прохожий, стараясь не выделяться особо. Ну, оцепили участок проезжей части. Ну, приехали сотрудники. Вон, проводят осмотр. Подумаешь.
— А что тут? — спросил.
— Ребёнка сбили.
— Насмерть?
Женщина курила и не торопилась отвечать. Спросил ещё раз.
— Живой? Ребёнок-то?
— Да я откуда знаю! Говорят, так нёсся быстро. Не остановился даже. А мальчишка-то чего, крохотный. Не знаю, — махнула женщина, — живой не живой.
Тогда он ближе к дороге подошёл, будто могло это что-то значить. Мальчика давно увезла скорая, и теперь только следственная группа работала на месте ДТП, фиксируя возможные детали и обстоятельства. Он услышал, как высокий худой мужчина в синей форме докладывал по телефону, что видеозапись изъята и вот-вот будет изучена.
— Товарищ полковник, так точно! Известен, известен! Госномер, повторяю, известен. Так точно. Дали! Ориентировку дали.
Он кивал, будто сотрудник с ним разговаривал, а потом приблизился максимально и спросил:
— А мальчик что? Живой?
— Ды!.. — махнул рукой следователь (не мешайте, гражданин). — Покиньте территорию. Видите, мы тут!
— Вы скажите только. Живой мальчик?
Не ответили.
Он прошёлся вдоль дороги. Им известен номер. Сейчас загрузят базу, и всё, будет известно имя. А потом придут и заберут.
Но никто не приходил. Никто его не забирал. Всю ночь он слонялся по квартире, из комнаты в кухню, из прихожей в зал. Стоял на лестничной площадке, смотрел сквозь пролёт. Ни шага, ни звука, ни-ко-го.
Думал, справится ли жена. Нервничать нельзя, а тут — такое.
Бегал по новостной ленте. Только две заметки про ДТП. Подробности выясняются. В комментариях нашёл несколько оскорбительных выражений в адрес виновника, то есть — себя. Хотел возразить, что не виноват. Точнее, виноват, но разве специально, скажите, умышленно, что ли. Не заметил просто, выпил лишнего, выехал, проехал… а тут мальчик.
Он пролистал, поднялся вверх, задержался, перечитал… пере…
«Мальчик навряд ли выживет, — писали в комментариях, — тяжёлое состояние».
Выпил вторую банку «Балтики». Проглотил. Стояла крепкая ночь, и ничего не осталось в ней, что могло бы спасти или подсказать — не делай этого. Напротив, так тихо было, невозможно просто, и мысль безголосая звучала громче любых слов.
Ему нравилось имя Лера или Вика. Не мог определиться, надеть брюки или остаться в спортивных штанах. Примеривал отчество и фамилию, проговаривал уменьшительно и ласкательно: Лерочка, Викуся. Между синими слим-фит и чёрными классическими выбрал вторые, а после долго примеривал рубашки: розовую, мятную, ещё какую-то, жена говорила, это цвет марсала. Бордово-красный оттенок ему напомнил кровь, в сочетании с коричневым — кровь на теле. Жене нравилось. Ей сложно будет, а потом нормально, потом встретит кого-нибудь, к тому же у него банковские счета, работать не придётся.
Он видел в зеркале по-прежнему молодого, но какого-то другого себя. Стоящего даже не перед выбором, а на пороге выбора, за его пределами, уже там, куда никогда раньше и откуда никогда потом. Ещё молодой, но вот пожалуйста — седые виски, лёгкая залысина. Пожил достаточно. Столько натворил.
Пока чистил ботинки (вспомнилась армейская ветошь и вонючий гуталин), думал — как? Видел в кино, где всё просто, где будто бы всегда под рукой находилась верёвка, пришпоренная к потолку. И табуретка по высоте и габаритам. У него же — ничего такого, только ремень кожаный с металлической бляхой.
Он приложил к шее, по размеру затянул. Как будто садомазо. Не хватает женщины с плёткой. Рассмеялся. Вспомнил, что в баре давно томится нетронутый коньяк. Выпил, занюхал рукавом, упрятал нос в складочках манжета. Заиграло живое тепло в его живом теле, и мысль — тоже живая — опять прояснилась и снова уверила — пора.
Затянул сильнее. Так, что горло стало под натиском. Почти заметно, едва ощутимо, но — да, вполне себе естественно.
Он думал. Вот ведь как бывает. Ещё вчера так радовался отъезду жены. Представлял, как проведёт свободный вечер, планировал позвонить и тому, и другому, сходить в бильярд, расслабиться. А сколько планов на потом: ремонт в новой квартире, Таиланд или Куба, собственная база отдыха на загородном пруду.
Мальчику, наверное, лет шесть было, семь. В шапчонке с капюшоном, шарфик на ветру. Про шарф, наверное, придумал — как бы рассмотрел на такой скорости. Сообразить не успел, а шарф, конечно, запомнил. Ну да, ну да.
Ремень сдавливал шею. Словно змея, восставшая из недр смерти, напала с расплатой за мирские грехи.
Там переход вполне себе заметный. Налево посмотрел, направо. Правильно, как в школе учили. Вот и светофор загорелся с зелёным человечком. Шаг, второй, третий. Довольный такой, домой бежит с пятёрками. Да хоть с двойками. Какая вообще разница, если тут откуда ни возьмись — он — пьяный — на газу — бах, и нет ничего, и не было будто.
Одного только не хотел — чтобы нашли его таким вот невзрачным. Глаза, налитые кровью, выпятятся. Распухнет шея, раздавит её глубокая борозда. Покроет кожу жёлтый налёт. Серый, чёрный — будет лежать на полу в красивой своей рубашке, начищенных до блеска лакированных ботинках.
Может, тюрьма и лучше. Не сомневался. И знал, ничего там страшного нет. Друзья сидели, и нормально, вышли, справились. Другое дело — сидеть за мошенничество какое-нибудь или незаконное предпринимательство. А тут за смерть ребёнка придётся отвечать. Никакой срок не спасёт. Жить-то как.
Он давил и сдавливал. Больно и страшно. Сейчас, сейчас пройдёт. Придёт и пройдёт. Минуту выдержать, даже меньше, и улетит. Легко и понятно, будто сто раз прежде уходил из жизни таким вот способом, словно вообще когда-то умирал. Сиреневой стала комната, зелёным — потолок. Сердце билось до последнего. Он жил ещё и понимал.
В дверь позвонили. Уже чувствовал рвотный приход. Позвонили снова — расслабил кисть, руку опустил. Ремень сполз. Еле устоял, попятился, схватив рукой опору воздуха. Застучали, зазвонили, открывай-открывай.
Открыл.
Жарков представился и показал удостоверение.
— Надо проехать. По какому поводу — сами знаете.
— А с ребёнком что? Что с ребёнком, а? — надеялся до последнего.
— Пошли давай, — сказал оперативник.
Просыпалось утро. Не кончалась жизнь.
Молодая жена
Жена сказала: «Напьёшься ещё раз — можешь не возвращаться». Пить он никогда не умел, но старательно учился. Ежедневные тренировки особого результата не приносили, зато уверенно вели к разводу.