Стоял на лестничной площадке. Синий от алкоголя, красный от спелых ударов. Весь помятый и кривой, с порванным воротником, ободранным подбородком. Кажется, в драке вытащили кошелёк и… ключи.
Приблизился к двери. Прислушался. Тишина убедила подождать.
С верхнего этажа, словно с небес на грешную землю, спустился сосед, вытащил из кармана фанфурик.
— Бушь?
Кивнул и выпил. Быстро и горячо. Зачем-то смял стаканчик, на что сосед выдал невнятное возмущение. Виновато дунул, вернув пластику форму, и не заметил, как опрокинул ещё, а потом ещё и ещё, много раз по пятьдесят.
— Не очкуй. Меня сто раз выгоняли. Скажи, что любишь. Жить не можешь. Хочешь, вместе зайдём?
Отказался, и сосед разочарованно ответил:
— Как хошь.
Наступил второй приход. Пить пьяным — всё равно что изображать любовь, когда разлюбил. Зачем вообще женился. Кутил бы, как раньше, и не думал, что дома — ждут. Умерла единственная лампочка в подъезде. Пошатнулся, нашёл стенку. Всё нормально — живой.
Он беспричинно пил всё лето. Начальник, смирившийся с его ежедневным похмельем, как-то понимающе объяснил, что причина есть всегда.
— Работа, жена, квартира. Чего тебе не хватает? Молодой, вся жизнь впереди.
Пообещал, что обязательно завяжет.
Жена уже не верила обещаниям. Сначала обещал, что сделает её самой счастливой, потом говорил, что всё наладится, теперь — что выберутся, выберется, уберётся.
Поднёс кулак и вроде бы решил постучаться. Раз-два-три. Поймёт? Не поймёт! Не победить, не оправдаться.
Обидно заныла рука, в затылке сжалось. Всё прошло и наступило снова. Круговорот дерьма в природе.
Нырнул в карман, обнаружил немного денег: хватило бы на цветы или конфеты. Но прощение не купишь, и он тихонечко постучался.
Щёлкнул замок. Понял, что можно зайти. Ни крика, ни сцен.
В кухне гудел холодильник, звенела вода. Жена мыла посуду, ссутулившись и согнувшись.
— Давай помогу?
Она выпрямилась, будто хотела сказать что-то, но ничего не сказала.
— Прости меня. Я смогу. Ты только верь, пожалуйста.
— Да ладно, — ответила, — привыкла. За столько-то лет.
Он был совсем рядом, когда повернулась. На чужом лице с рябой морщинистой кожей разглядел её вечную родинку. А глаза не узнал. Ни запаха, ни тела, ни себя рядом с ней. Совсем старая и совсем нелюбимая. Обняла его, даже не обняла, а только прикоснулась к плечу и холодно поцеловала в шею.
Хотелось выпить, вернуть молодость, а больше ничего не хотелось.
Сердце Чечни
Пиво им не продали. Сказали, купить можно только утром. С девяти до десяти.
Жарков взял минералку, потому что в поезде — пили, и теперь похмелье, все дела. Степнов попросил «бомж-пакет» — лапшу быстрого приготовления.
Они выбрали скромную гостиницу между проспектами Путина и Кадырова. Молодой человек со жгучей плотной бородой не очень приветливо передал ключ.
— Номер на двоих?
— На двоих, — подтвердил Жарков.
Администратор многозначительно хмыкнул и попросил расписаться в бумагах: с порядком проживания и пользования общим имуществом ознакомлены.
— Курить можно? — спросил Степнов.
— Во дворе, — ответил чеченец, — здесь написано.
Скромная комнатка на втором этаже. Хорошо хоть кровать не общая. Им выдали по триста рублей на сутки — ешь не хочу — и две тысячи на проживание. Командировка. Крутись как хочешь.
— Всё равно бухать нельзя, — Степнов искал плюсы, — проживём.
— Предлагаю по-быстрому. Туда-сюда, и домой. Проедем, найдём. Здесь он, точно.
Грозный жил неспешной жизнью. Разве что шумели дороги. Резвые «тазы» гнали на красный, опережая чёрные «камрюхи» и белые «крузаки».
Они встали у «Сердца Чечни». Мечеть щедро заглатывала всех и каждого: правоверных и не очень, туристов и местных.
Не пошли. Топтались рядом. Не знали, куда и что.
— Салам алейкум, — сказал один. Потом повторил другой и третий.
— Малку сала, — неразборчиво ответил Жарков, словно мог, понимал, умел говорить на чужом и страшном языке.
В полдень имам благодарил Всевышнего Аллаха за мир, стабильность и благоденствие в Чечне.
«Бисмилляхи Рахмани Рахим», — слышалось отовсюду.
Выяснили, что нужно сесть на «сто первый», а там пешком. С площади Минутка уходили автобусы. Нашли свой, расплатились сразу. Жарков хотел занять свободное место, но Степнов шепнул: «Не надо» — и указал на женщин, вползающих внутрь.
Женщины шумели. Стали тише, когда заметили их — чужаков: светлых, выбритых, обычных. Степнов указал на сиденье возле окна, и одна, молодая, сразу села. Остальные, чуть старше, разбрелись поочерёдно. Потом зашли местные мужчины, и снова поднялся живой насыщенный разговор.
Молодая прятала взгляд. Тёмный платок покрывал голову и шею, а лицо светилось розовым. Жарков смотрел и смотрел, без стеснения. Степнов толкнул его, девушка заметила, и розовый стал красным.
Вышли на пятой где-то остановке. Спросили водителя, здесь или нет. Старый чеченец с седым щетинистым подбородком кивнул и произнёс на весь автобус: «Улица Даудова».
— Летом здесь, наверное, лучше.
Ветер раздувал свежую морось, серое небо готовилось к дождю, блестел чёрный январский асфальт.
Совсем другой Грозный — стоило покинуть центр. Советские пятиэтажки, тупиковые дворы, ларёчки с вывеской «Шаурма халяль». У дороги бегала ребятня. Мальчики с оружием: две дощечки, наскоро прибитые, вот и весь Калашников.
— Акрам! Умар! — кричал самый мелкий.
Жаркову послышалось «Аллаху Акбар», он обернулся.
Мальчонка расстрелял его криками «дыш, ты-би-дыщ». Подошёл Степнов, перекуривший по-быстрому за гаражным боксом. Выстрелы прекратились.
— Двадцать третий дом? — спросил Жарков.
— Угу, — ответил мальчик и убежал к своим.
Постояли в подъезде, прислушались. Первый этаж.
— Что думаешь?
Степнов постучался. Кажется, постучались в ответ. Протопали по кафельному полу.
— Здравствуйте, — произнёс Жарков, и девушка, не отпуская дверной ручки, кивнула тихонечко и осторожно.
Показали удостоверения. Спросили, дома ли Аслан.
— Аслан здесь не живёт, — уверенно сказала хозяйка.
Она стояла без платка перед чужими мужчинами и знала, что Аллах обязательно её накажет, но всё равно разрешила пройти.
— Я не знаю, — ответила на вопрос, где может находиться её муж, — хотите чаю?
Степнов отказался, а Жарков согласился.
— Хватит на всех. Пожалуйста, не стесняйтесь, — попросила и, отвернувшись, одним движением покрыла голову плотной лиловой тканью.
Приятно пахло. Заварка из сухофруктов и домашние рогалики с вареньем. Жарков расслабленно прижался к стене. Степнов на привычном взводе сидел на табуретке и прислушивался к любым сторонним шорохам.
— Вы одна? — спросил.
— Да, — улыбнулась, — мальчики на улице с самого утра.
Мальчики стреляли в них из игрушечных автоматов, но казалось, что прямо сейчас появится самый старший, уставит настоящий прицел и выстрелит.
— Извините, а где у вас?.. — недоговорил Степнов.
— Прямо по коридору, — поняла девушка.
Он неспешно мыл руки, потом выглянул в прихожую. Две комнаты, туда и сюда. Одна просматривалась, вторая — нет. Дёрнул — закрыта изнутри.
— Аслан, — прошептал, — мы тут, прекращай.
Не прекратилось, не началось. Гул разговора прилетал с кухни. Вернулся, но к чаю не притронулся.
Девушка рассказывала, что официального брака между ними нет. Сделали «никах» в мечети.
— Никак, — повторил коряво Жарков.
— Я же не знала, что получится именно так. Аслан — хороший парень и добрый муж, но бывает всякое, никто не застрахован.
Ни разу не посмотрела на ребят. Сторонилась, извивалась: то кипяток добавит, то заглянет в холодильник. Молодая и красивая, верная жена.
— А что он опять натворил? Я надеюсь, никого не…
— Нет, — опередил Жарков, — ничего серьёзного.
Переглянулись — лучше не рассказывать. Жарков кивнул — что там, чисто или нет? Степнов неуверенно пожал плечами.
— Значит, не видели уже месяц.
— А то больше. Два или три, — отвечала хозяйка и копошилась, копошилась. После зацепила через окно кусочек двора и закричала в форточку на чеченском. Детский писклявый голосок надрывно объяснялся.
— Извините, — сказала, — нужно кормить детей.
Поняли, что пора. Долго обувались, прежде чем Степнов спросил, что там, в той вон комнате.
— В той комнате? — переспросила, будто не расслышала. — А! — махнула. — Да там…
Она потянулась и вроде бы хотела открыть дверь, но вбежали в квартиру дети с дощечками в руках. Визгливо заполнили коридор. Один забыл снять кроссовки, и мать загремела на Умара или Акрама, не разберёшь.
Степнов сказал, что комнату придётся осмотреть.
— Хотите вы или нет.
— Да, конечно, — растерялась девушка и поправила платок.
Старший сын что-то проговорил, но мать отмахнулась.
— А где ваш папка?
Младший отвернулся. Второй смотрел уверенно, задрав подбородок и сжав кулаки.
Зазвенела ключом. Низко просвистел ветер. Ворвался удар сквозняка. Дети вбежали в комнату, следом залетел Жарков и проронил: «Ушёл!»
Степнов рванул из квартиры.
— Ушёл! — прокричал. — Ты хоть понимаешь? Ты понимаешь хоть?
Слов не подобрал, хотел выругаться, но дети… уже не дети — настоящие воины. Обступили мать оборонительным валом, горным хребтом. Она держалась нерушимо и плакала.
— Уходите, — просила, — я больше не могу.
— Твой муж, слышишь, — не мог успокоиться Жарков, — твой правоверный Аслан, твой настоящий мусульманин…
Ему бы прекратить и бежать вслед, но знал, что не догонят. Ушёл, упорхнул безвозвратно.
— Аллах тебя покарает, — выдал и сам не понял, откуда понабрался таких выражений.
Они шли и не знали, куда идут. Чистые тротуары вели к магазинчикам и сувенирным лавкам. Напротив приветливо играла народная музыка.
«Нохчи чьо», — прочитал Жарков название кафешки.