— Зайдём?
Они заняли свободный столик и заказали жижиг-галнаш, о котором ещё в родном отделе им рассказал начальник. Для чеченцев, говорил тот, ничего не бывает вкуснее.
«Чтобы есть жижиг-галнаш, нужно думать, как жижиг или галнаш, — смеялся полковник, — вы поймёте».
Они, кажется, поняли сразу. Принесли обычные галушки с мясом в трёх больших тарелках. Отваренное мясо, бульон и растёртый с солью чеснок. Степнов недовольно разжёвывал тягучую баранину.
— Вкусно? — хохотнул Жарков и отодвинул приборы, прежде проглотив пару галушек.
Вокруг стояли чечены. В очереди и рядом с ней, у входа и выхода. Каждый из них наблюдал, как двое русских обращаются с их священным галнашем. Встань из-за стола, оставь недоеденным — соверши преступление.
Попросили пакет и сложили внутрь содержимое всех трёх тарелок. Уходили, как предатели, и в спину им что-то шептали.
— Домой надо, — сказал Жарков, — хватит, нечего тут делать.
— Доложим как есть, — поддержал Степнов, — пусть другие разбираются. Мы — люди простые, нам кражи да грабежи раскрывать.
Они помолчали и согласились, что работать на чужой земле тяжело.
— Но мы почти смогли, — сказал Степнов.
Интернет ловил только в гостинице, возвращаться не хотели. Пешком добрались до центра, где к вечеру перекрыли движение и прежний проспект стал оживлённой пешеходной улицей.
В каждом встречном видели Аслана и могли бы, наверное, задержать любого, но повсюду ходил местный патруль: высокие, здоровенные чечены — гордость республики. Они шли степенно и гордо несли самих себя. Вроде посмотрите, какие мы, — настоящие служители закона. Их уважали, к ним подходили, благодарили и улыбались. Мирная жизнь в спокойном городе.
— Что за?.. — остановился Жарков.
Зашумели приёмники раций, фыркнули патрульные машины, засверкали маячки, и хлопок металла вновь раздался откуда-то издали.
— Вот тебе и!..
Они продолжили движение, но шли теперь быстрее и уже через минуту-вторую добрались до «Сердца Чечни».
Ботинки оставили на коврике перед входом. По образу и подобию. Поздоровались, точнее, ответили на дружественный «салам» скромным кивком. Пожались нелепо внутри, прошлись по мягким просторным коврам.
— Фотографировать можно? — спросил Жарков чеченца.
Тот зашевелил отчётливо губами — не мешай мне думать, то есть молиться.
Не мешай никому жить, Жарков, живи лучше сам.
Изливался широкой волной голос. Присели на корточки. Убедились, что можно, и опустились ниже.
Так устали, что Степнов почти заснул, блаженно прикрыл глаза. В этой полудрёме стало хорошо и понятно, единственная мысль обратилась в просьбу к кому-то тому, и он проговорил: «Пусть всё будет хорошо». Домой захотелось ещё сильнее.
Гоша ни с кем таким не говорил. Лишь пытался определить высоту уходящего купола. Рядом прошёл толстый хвостатый кот, и всё иное перестало волновать оперативника.
В гостиницу вернулись к ночи. Администратор насторожился, но ничего не сказал.
— Как думаешь, есть на свете Бог?
Степнов разбирал свою кровать, взбивал подушку, натягивал простынь.
— Не знаю, мне как-то.
— Я вот думаю, что есть, — признался и хотел перевести разговор, чтобы не выдать свои сокровенные убеждения, но Жарков всё равно не слушал. Он пытался ввести пароль от вай-фая, страницы не грузились. Тогда спустился на ресепшен, объяснил ситуацию, но чеченец развёл руками. Ничего не знаю, ничем помочь не могу.
Вернулся в номер.
— Его задержали, — сказал Степнов, — на Яндексе в топе.
Живее всех живых возродился вайфай, прилетела новость, и спать расхотелось.
«Аслан Загоев, находившийся в международном розыске, задержан сегодня в Грозном. Он обвиняется в организации незаконного вооружённого формирования».
Экраны смартфонов горели в темноте. Прозревал свет надежды, крепла невинная ночь. Жарков вдруг вспомнил о жене: своей, потом о жене Аслана, трёх мальчишках с дощечками-автоматами. Зря он так резко сказал. Откуда ему знать про гнев Аллаха.
— Я хочу перед ней извиниться, — сказал Жарков, — рано пока уезжать.
Степнов долго не отвечал, старался уснуть, а потом ответил:
— Хорошо, только надо завтра успеть за пивом.
Кольнуло в сердце, и так стало непонятно как, что хоть раскричись от боли.
Мирный житель
— Я не мафия, — кричал Жарков. — Я не мафия!
Опять выпал снег, и ничего не предвещало.
Гоша скользил по утреннему гололёду. В банке ему одобрили кредит с минимальной процентной выплатой. Одно условие: погасить долг в течение месяца. На самом деле планировал рассчитаться уже завтра, потому как вечером вполне себе мог стать миллионером. Милиционером-то стал давно, а вот жить богато — никогда не жил.
Кто его только подсадил на эту игру. Вроде началось месяц или два назад, когда друзья жены рассказали: есть мафия, есть мирные жители, добро должно победить. Должно так должно. Угадывал, выявлял, просчитывал.
— Как ты это делаешь?
— Я же опер. Поработайте — поймёте.
Потом выбирал другую карту и сам принимал роль убийцы и при наступлении очередной ночи просыпался и указывал то на одного, то на другого. До самого последнего живого игрока. Никто не мог распознать в спокойном и рассудительном оперативнике вымышленного злодея.
Так и проводил выходные: беззаботно потягивал пивко, без напряга срывал маски. И всё бы ничего, но непонятно как — может, в интернете наткнулся или рассказал кто (он ничего не помнил после) — узнал про тайный мафиозный клуб, где играли на деньги, и — так было указано — играли по-настоящему.
Жарков позвонил и договорился на вечер воскресенья. Собирались только раз в сезон.
— Сами понимаете, — говорила по телефону, должно быть, милая девушка с высоким, слегка дрожащим голоском, — организация, процедуры, потом уборка, вся эта грязная работа.
Прислали сообщение с деталями и условиями: наличный взнос, полная конфиденциальность, никаких вопросов, личная ответственность, отсутствие дальнейших претензий и судебных споров. Гоша особо не вчитывался — какие могут быть споры. Он только сбросил свой адрес, и в пять вечера за ним приехали.
Двое мужчин в высоких драповых пальто — стоило выйти из подъезда — сопроводили в машину, мирно похрапывающую на тротуаре. Не рассмотрел ни лиц, ни марку автомобиля не запомнил, и даже сопротивления не оказал. Сел на заднее сиденье и молча наблюдал за улицей сквозь тонированное окно. Улица бежала, спасалась, и внешний шум шептал — и ты спасайся. Но Гоша ничего, конечно, не слышал.
Приехали относительно быстро. Его опять проводили — пришлось спуститься по цокольной лестнице в неприметный подвал жилой пятиэтажки. Тяжёлую металлическую дверь открыл почти киношный возрастной карлик в белом пиджаке. Карлик улыбался максимально красиво, но красиво улыбаться не получалось, и Гоша постарался улыбнуться в ответ, но тоже особо не вышло. Пахло душным, скорее всего, дорогим парфюмом, разливалась немая электронная музыка, и приглушённый свет, исходящий от зеркального потолка, разбивался о пол розовым и синим цветом. Он положил телефон в металлическую ёмкость и сказал: «Здравствуйте».
— Добро пожаловать, — ответила девушка, и Гоша сразу понял — это с ней разговаривал по телефону. Стояла она в длинном вечернем платье с разрезом, вся такая невозможная: длинные-длинные ноги, бесконечные просто, стройные каблуки, и сама — прямая, холмистая, неприступная. Он охотно передал толстый конверт с деньгами и умышленно коснулся её ладони. Играть почти передумал и поинтересовался, может, они попьют кофе или чего-нибудь там. Но девушка мелодично провела рукой, указывая на проход в зал.
Жарков занял кресло под номером восемь, растерянно кивнул всем и каждому. Мужчины в строгих пиджаках и галстуках, женщины — опять же в длиннющих платьях с блёстками и стразами, и он — простой оперативник в старом свитерке с высокой горловиной и ношенных второй год джинсах. Смиренно таращились в пол, как, бывало, таращился Гоша в приёмной у генерала, и тишина кромешная, жадная до мелочи, стояла и зрела.
Жарков почти бросил неуместную шутку, чтобы как-то хоть растревожить всеобщий нервяк, но свет опять заиграл, а потом стих, и стало неприятно темно, пока не смирился глаз с наступившей ночью.
Ровный, почти офицерский голос приветствовал участников и разъяснял правила игры. Ничего нового Гоша не услышал. Не слушал. Изучал игроков, пока те представлялись и рассказывали о себе.
Первый работал учителем физкультуры и занимался горными лыжами. Вторая или третья четырежды были замужем. Пятый и шестой учились на одном курсе физмата. Остальные призывали к разумной логике, потому как ставки слишком высоки, чтобы руководствоваться доброй волей или, хуже того, интуицией, которая, как правило, всегда обманывает. Гоша совсем немногословно сказал, что обязательно вернётся в следующий раз, если вдруг по каким-то причинам останется сегодня без главного приза. Участники засмеялись. Ведущий поблагодарил за чувство юмора, кто-то признался, что завидует такому оптимизму перед началом игры, а Жарков ничего больше не сказал.
— Уважаемые участники, — произнёс голос, — пришло время распределения ролей.
Гоша, посматривая, что делают остальные, последовал примеру, поднял подлокотник и достал карточку, где чёрным по белому с красным ободком значилась буква «М» — мафия. Так даже лучше. Он всегда чувствовал лёгкое наслаждение, определяя мимолётный ход игры и судьбу всего города.
Наступила ночь, комната совсем утонула в чёрном. Ведущий попросил надеть маски, будто можно было хоть что-то рассмотреть. Гоша послушно выполнил указания и сидел не двигаясь минуту или две, пока не прозвучало: «Мафия просыпается».
Почти не раздумывая, указал на физкультурника. Самый обычный мужик, ничего плохого не сделал. Просто Жарков не сдал последний зачёт по боевым приёмам и решил, ну, может быть, косвенно отомстить представителю спортивного братства.
Снова приставил к лицу маску. Пришло утро, и проступил толстый свет.