Кто-то настойчиво постучал в дверь и (возмутительно) дёрнул ручку. Пока надевал штаны, этот кто-то скрылся. Сижу готовлюсь к обороне. Я в кино про полицейских разные штуки видел.
Всю ночь выезжал на происшествия. Приехал к одной женщине, которая чуть не стала жертвой мошенников.
— Ой, спасибо вам, — говорит, — чай или кофе?
— Да нет, — отвечаю, а сам бы не отказался.
— Ну, тогда водки?
Молчу.
Потом пьянющий мужик пытался убедить меня в несовершенстве мира.
Молчал, держался.
В четыре утра захожу в квартиру к пенсионерке. Рано встают пенсионеры, ищут внимания.
— Ой, какой молоденький, — заявляет с порога и улыбается, улыбается.
В шесть утра выпил кофе. Понял, что мир всё-таки совершенен. Устал что-то.
Допрашивал свидетеля, молодую маму. Пришла с ребёнком (мы после вас на детский праздник, говорит). Мальчик Егорка. Год с небольшим. Когда настало время читать и подписывать протокол, девушка смело протянула мне Егорку. Я сперва растерялся, а потом с Егоркой мы гуляли по отделу. Показывал ему всякие интересности. Крохотный такой. Внимательно слушал мои истории про преступников и смеялся.
Увидел сейчас, как мужик шагнул из маршрутки, остановился и горько заплакал. Даже не заплакал. Я не знаю, зарычал, что ли, замычал тяжело и больно. Так плачут настоящие мужчины, мне кажется. Он стоял некоторое время, а потом сделал шаг, и голос его опять дрогнул. Я понял, у него болят ноги до такого вот ужаса. Но самое ужасное, что я к нему не подошёл и даже не попытался помочь. А давал присягу. Обычный мужик в старой заношенной куртке.
Узнал о действительном существовании фамилии Негодяев. Захотел такую же.
Здравствуйте, вас беспокоит следователь Негодяев.
Или так.
Негодяев написал новую повесть.
Про негодяев.
Когда я вышел из поезда, покурив натощак в Гудермесе, меня тут же подобрал таксист по имени Арсен. Потом он стал моим провожатым по всему Грозному и за его пределами. На вокзале заштормило. Я так устал от Карачаевска и Черкесска, в которых было и шумно, и пыльно, что мне в первую очередь хотелось отоспаться. Но что-то произошло. Я забыл пин-код, карта заблокировалась, наличных почти не осталось. В Грозном очень мало банкоматов и очень много полицейских. Арсен довёз меня до банка. В очереди я простоял почти час. Карта ожила. Вечером зашёл в магазин. Хотел сказать «салам алейкум», но выдал обычное «здравствуйте». Старенькая хозяйка в тяжёлом синем платке спросила, женат ли я. Потом сказала, что в Чечне сейчас хорошо, и только потом продала лимонад.
Хотел выпить пива, но, оказалось, его можно купить только утром, с девяти до десяти. Думал, что быстро отключусь. Ничего подобного. «Бисмилляхи Рахмани Рахим».
Перед входом в мечеть нужно разуваться. Я оставил кроссовки на специальном коврике, где хозяйские ноги ожидала ещё сотня пар обуви.
Надо сказать, пока я был внутри «Сердца Чечни», не мог сосредоточиться, чтобы оценить, как там всё сверкает и блестит. На тот момент я уже потерял документы и переживал, что сейчас кто-нибудь возьмёт (пусть даже по ошибке) мои новые кроссовки, и свой путь я продолжу в одних носках.
Ну только представьте: стоит непонятный крендель в самом центре Грозного. Без обуви, без документов, с почти умершей зарядкой.
К счастью, кроссовки мои никто не тронул. Я стоял возле дороги и думал, где тут можно курить. Курить хотелось до ужаса. Прошёл один и сказал мне: «Салам алейкум». Прошёл второй и тоже поздоровался. Я ещё не знал, что в Чечне принято здороваться с незнакомыми, поэтому на третий «салам» я ответил неразборчиво, тихо и максимально серьёзно что-то вроде «малку сала», чтобы мой русский акцент никто не заметил.
Арсен сказал, я похож на чеченца, и стал ругаться, что до сих пор не попробовал жижиг-галнаш.
Лучше бы не пробовал.
Я говорю что-то вроде: «Лёша, ты точно сядешь, куда ты опять попал?» А он — дай сигарету, у меня ничего нет.
Допрашивал цыганку. Узнал, что никаких гаданий не бывает. Мой мир никогда не станет прежним.
Время от времени ко мне заходит начальник и спрашивает, читал ли я «Мир как воля и представление» Шопенгауэра. Нет, говорю, не читал. У меня в производстве двадцать четыре уголовных дела. Какой ещё Шопенгауэр.
Он забывает и опять спрашивает, не читал? Не читал.
Прочитай обязательно.
Он очень любит немецкую философию.
Сегодня зашёл, осмотрелся, кивнул. Ну? Нет?
Нет.
Думаю, надо прочитать. Может быть, там секрет какой. Что он так переживает.
Нашёл в социальных сетях.
«Кубрина прочитаю, если отзывы слишком хорошие будут. У меня из-за общения в последние годы с нашим местным следователем возникла стойкая неприязнь к этой уважаемой и нужной профессии. Понятно, что проза Кубрина и сам Кубрин здесь ни при чём, но я пока повременю с чтением».
Дудь спрашивает Шило, есть ли полицейские, которые слушают «Кровосток»? Будто бы полицейские только и делают, что слушают гимн России и смотрят «Улицы разбитых фонарей».
Общаюсь с одним. Говорит:
— Я за неделю был на двух конференциях, сначала в Тель-Авиве, потом в Берлине… А ты что, как?
— Я?.. (Теряюсь.) Я за день побывал в двух притонах, сначала в алко, потом в нарко.
Ещё хотел куда-то, но забыл.
Допрашиваю женщину в качестве свидетеля. Спрашивает:
— А среди следователей есть писатели? Детективные истории, все дела.
— Есть, наверное, — отвечаю, — заняться им больше нечем, этим следователям.
Смеётся. Смеюсь.
Вчера какие-то великозвёздные сотрудники учили меня жизни, пытаясь объяснить, что нужно делать выбор: либо служба, либо литература.
Иногда меня учат жизни крутые писатели, требуют определиться, потому что литература не прощает, а служба не красит.
Было время, когда я слушал и этих полковников, и тех писателей. Я даже переживал когда-то. Теперь первым говорю, что мне безразлично их мнение (звёзды падают), а вторым улыбаюсь в ответ и молчу.
— Это кто? — спрашивает вчера один тип.
— Кубрин? Кубрин — это тот… (Думает. Подбирает. Снова думает.) Это тот, кому я готов втащить, но не могу. Потому что это Кубрин.
Позвонил один полковник из студии писателей МВД и сказал, что хочет опубликовать мой рассказ в журнале «Советская милиция», то есть «Полиция России». Такая вот литературная жизнь.
В 23:58 поступил вызов. Никогда ещё Новый год не был так близко. Сейчас я вернусь на базу и наконец выпью кофе.
Такая обычная жизнь. Как было написано. И всё в порядке. Мне говорил один бывалый: «Я расстраиваюсь только первые пять минут после приговора». Нам всё равно, что будет завтра. Завтра мы будем лучше.
Заходит один сотрудник.
— Серёга! Расскажи, что ты там написал? Весь интернет про тебя пишет.
— Ну… — отвечаю, — написал что-то, да…
— Вот, — говорит он другому, — а ты двадцать лет сидишь тут и ни хуя не написал.
— Ты, что ли, до хуя написал? — возмущённо кричит второй.
— Ну-ну! Помолчи! А Серёга вот у нас писатель! Его теперь слушай!
Звонит начальник.
— Я прочитал, ты Букеровскую премию получил.
Смеёмся.
— Дело когда закончишь?
2019–2020
Номинация ПоэзияВторое местоЕвгения УльянкинаТакое дело космос. Сборник стихотворений
облако без окон без дверей
медленный убыточный огонь
сном наружу липкие глаза
сядем и похлопаем пилоту
ты чего не дышишь дорогой
маешься чего-то
у твоей берёзы лёгкая слеза
у твоей осины шапка набекрень
твой терновник вот он
глушь какая ни лесочка ни реки
только тощие от солнца стебельки
крестики железные жилые парники
я уехал ты уехал мы уе
мы уё мы нехорошие внучата
(были бы солдаты аты баты
родина бы нам вполне)
наступает по соседским по дворам
медленная сорная трава
вспышка справа
брат укроет брата
говори но только коротко
будто слово это облако
камень дерево дыхание
нерасходный материал
или грамота охранная
кто такое в клюве ворона
мясо розовое поровну
безутешным матерям
вот пришли сырые бо́сые
ляжем в землю как попросите
если примет нас земля
эту песню пусть поют глухие
травы пальцами сухими
мы запишем лучшие слова
муравьишки бабочки грибочки
митингом выходят за права
запятой и точки
а на стыке облачных страниц
лётные учения у птиц
жги оркестр маршевую музу
за её волшебные дела
не для нас та лилия цвела
памятный завязывала узел
жгучие рубашечки плела