Соня говорит:
— Если хочешь, я схожу.
— Да ладно, не смеши меня… А у тебя голова мокрая?
Соня пошла в магазин и вернулась с бутылкой «Столичной». Со стороны это выглядело так, как будто мы начали спиваться, потому что её отчислили из университета, а мне слишком мало платят. Грустно то, что я не могу сказать: «На самом деле всё иначе». Но нам весело в этой снежной крепости под названием Москва, мы есть друг у друга, и впереди что-то новое и интересное.
Начали. Мой тост: «Чтобы те времена, которые мы сейчас переживаем, в будущем стали нашими самыми приятными воспоминаниями». «Одними из самых приятных, — поправила Соня, — я хочу ещё более приятных».
Я согласилась. Мы выпили. Водка тёплая и очень мерзкая. Покашляли. Соня отнесла бутылку в морозилку. Сидим и разговариваем. Я смотрю то на её толстые коленки, то в её карие глаза. Она похожа на мою подругу детства: такие же тонкие тёмные волосы, которые никак не растут ниже плеч, секутся и срезаются — терпения не хватает. Ещё у Сони очень бледная кожа. Однажды в Питере я спала у неё в гостях, проснулась ночью и увидела её лицо в свете луны. Это могло быть красиво как поэзия, но я до смерти перепугалась. Мне показалось, что это гипс, что, пока я спала, Соня подложила мне в кровать гипсовую куклу, а сама сидит в углу, ждёт и хихикает в кулачок. Но нет. Это Соня такая бледная. Кажется, я сейчас описала какого-то уродца: бледная брюнетка с секущимися волосами и толстыми коленками. Нет, Соня довольно милая, на мой вкус.
Мы навернули ещё водки, но уже холодной и с апельсиновым соком. Соня предложила пойти гулять и валяться в снегу. Я задумалась.
В итоге — какой-то пустой парк! Под снегом спят цветочные клумбы, кованые лавочки. Очень красиво, только не видно. Памятник? Кому? Идём к нему и проваливаемся. По колено в снегу, по пояс в снегу, снежинки за шиворот, хохочем, она всё снимает на телефон (зачем?), валимся в снег, задыхаемся от смеха. Забрасываем друг друга снежными волнами, мы уже совсем охрипли, поднимаемся, я отряхиваю её пальто. Она говорит: «Не надо, всё нормально», — но на самом деле у неё весь задний фронт белый, от воротника до пяток. Идём дальше. Голова кружится. Вокруг очень красиво…
Не думала, что в центре Москвы есть место, где можно поваляться в снегу, но этот парк идеально подходит. Хотя, наверное, после бутылки «Столичной» найдёшь такое место везде.
Проходим мимо снежных горок. Чёрные дороги с жёлтыми фонарями и эти сине-белые троллейбусы. Пустые улицы в снегу, и мы тоже все в снегу. Заходим в бар «Дорогая, я перезвоню». Мало людей, все какие-то некрасивые. С «Дорогой» всё понятно, уходим. Садимся в такси, которое Соня ловит криком «Извозчик!» и щелчком пальцев.
Мы дома, и Соня говорит: «А давай позовём Никиту?»
— Давай. Я не против. Никита милый.
— Да, Никита милый… — повторяет Соня.
— Он на щеночка похож.
— Почему? Потому что глаза карие?
— Точнее, он похож на молодую овчарку, знаешь, у которой тело выросло, а глаза ещё щенячьи.
— Да. Он юный… у него даже кожа другая, не такая, как у тебя. И он такой непосредственный.
Так и сказала «не такая, как у тебя», слышали? Кожа ей моя не нравится, видите ли. Стерва. Ладно. Ей повезло, что я отходчивая.
— Прямо наш с тобой любимый типаж, — говорю. — Непосредственный. И кожа. Как у щенка. На животике.
— Ох уж эти щенки с мягкими животиками.
Мы смеёмся и переглядываемся горящими глазами. Никита — её новый знакомый, который учится на втором курсе «собаки». Я недавно узнала это слово, и мне нравится им щеголять. Вот и сейчас. «Собака» значит «совместный бакалавриат Российской экономической школы и Высшей школы экономики». То есть он учится в двух лучших вузах одновременно. Это очень круто, Соня так сказала. Никита, кстати, тоже из Питера, но встретились они с Соней в Москве, в лифте РЭШки. Она спросила, есть ли у него зарядка для айфона. У него не было ни зарядки, ни айфона. Потом они познакомились, потом он пришёл к нам в гости, сейчас второй раз придёт.
Вот что удивительно: мы втроём жили в Питере на соседних улицах. Я и Соня ходили в бассейн напротив дома Никиты. Никита ездил на Владимирскую играть с одноклассником на гитаре, а я работала в офисе в этом же здании. Наверняка мы проходили близко. Возможно, чёрными глазами нас видел Достоевский в камне на площади, но в тот момент мы друг друга не знали. Сейчас мы в Москве, и вот тут-то мы встретились.
Собственно, в первый раз мы только тем и занимались, что перечисляли места, где могли встретиться, но не встретились. А ещё краснели. Первое, что мы сделали, когда познакомились с Никитой, это покраснели. А потом он залез под стол. Ну, не сразу. Я сказала, что стол шатается, и раз уж ты, парень, пришёл к нам в комнату, то глянь, чего там. И он мигом залез под стол. Это было удивительно и мило. Он сказал из-под стола, что нужна крестообразная отвёртка. Я дала ему такую. Нет, эта отвёртка не поможет. Что, недостаточно крестообразная? Нет, дело в том, что у вас полы кривые, а тут мои полномочия всё. К этому моменту мы уже раскраснелись до неприличия.
Забыла сказать: Никита отлично вписывается в нашу компанию неудачников — его недавно бросила девушка.
Хватит про Никиту. Вот он — уже пришёл. Сидим втроём под высоким потолком этой квартиры в центре и пьём вино. Приключения петербуржцев в Москве. Каждый привёз с собой кусочек меланхолии, интеллигентности, серого дождя. Меня и Соню уже немного отпустило от водки. Говорим про литературу. От Бунина к Толстому, от Толстого к Достоевскому. И был такой спор, который я запомнила, потому что… сами поймёте почему.
Интересный получился разговор. Мы начали с категории свободы. Что для вас значит свобода? Соня говорит: «Ну смотри. Свобода — это когда тебя ничего не сковывает: ни снаружи, ни внутри. Ты родился на необитаемом острове, и у тебя нет барьеров в голове. Ты никому ничего не должен, всё разрешено, никакой морали. Вот это свобода».
— Нет, — говорит Никита. — Это не так. Свобода значит любовь.
Соня такая: «Обоснуй». А Никита ей: «Сейчас объясню, что я имею в виду». И объясняет:
— Всем нужна любовь. Все же любят лайки, так? Лайк мы воспринимаем положительно, дизлайк — отрицательно. При этом мы не можем думать лишь о любви к себе самим, потому что мы рождены с сочувствием, сопереживанием. Понимаешь?
— Ага…
— Человек рождён, чтобы любить и получать любовь. Это то, что делает его спокойным и счастливым. Любовь — это путь, по которому нужно идти. Следуя этому пути, ты будешь счастлив. И не только ты — все сразу! И, действуя в этой парадигме, ты абсолютно свободен. Злость, леность, грехи, искушения, какие-то неверно понятые жизненные ситуации сковывают тебя и мешают тебе следовать истинному пути. Но если ты избавишься от них, то почувствуешь настоящую свободу.
Никита закончил. А потом добавил:
— Это то, как я воспринимаю христианскую теорию.
Неплохо. Соня не согласна.
Тут наступает моя очередь говорить. Вообще, у меня нет своего мнения по большинству вопросов. Я не думаю впрок. Зачем делать домашнюю работу, которую не задавали? «Надя, что такое свобода?» — окей, сейчас придумаем. А Соня и Никита ещё так пристально смотрят, как будто я должна их рассудить. Я говорю: «Мне ближе точка зрения Никиты».
Отлично. Что дальше? Почему я так считаю? «Ну я согласна с Соней в том, что грех — это искусственная категория. Но в то же время, мне кажется, человек изначально добр. Зло — как защитная реакция. Я за мир во всём мире».
Короче, аргументы Никиты мне ближе. К тому же у него очаровательная улыбка. Никита рад. Соня злится: «Ты? Говоришь про мир? Да что ты вообще делаешь для мира?! Продаёшь мебель?»
А вот это уже обидно. Я знаю, почему она злится. Не за победу истины она так переживает. Она думает, я клею Никиту: соглашаюсь с ним во всём, говорю про «мир во всём мире» как на конкурсе красоты, в которых я участвовала столько, что впору считать меня глупышкой / сладкой конфеткой. Но Соне не о чем волноваться, она ошибается. Никита мне не нужен. Как она не понимает? Он же ботаник. Зачем мне Никита? Он не подсадит меня ночью на ограду закрытого парка. Он не станет кататься со мной наперегонки на велосипеде зимой по замёрзшей Неве на рассвете. Он не поможет мне закинуть на сцену лифчик в солиста группы Yogo-yogo. Он вообще не пойдёт со мной на Yogo-yogo. Он же всё время учится! Зачем он нужен?
Но Соня не умеет читать мысли. Она всё негодует: «Как вы можете говорить про такую вот свободу? Это же надстройка! Это то, чему ты подчинён!» Никита спорит: «Да нет же. Это свободный выбор. Это то, что выше надстроек». Он поворачивается ко мне и говорит: «Именно об этом писал Достоевский в „Братьях Карамазовых“. В главе „Великий Инквизитор“».
Он милый, этот парень. Из школьной программы я помню только, что там был Иисус, был Инквизитор, и они разговаривали. Всё. Прошу объяснить. Никита всё-таки к школе ближе по временной шкале — ему девятнадцать.
— Не помнишь? Правда? Ладно. Суть в том, что вот, времена инквизиции. И тут появляется Иисус. Не второе пришествие, а просто пришёл. Он идёт, под его ногами распускаются цветы, слепые прозревают, мёртвые оживают. Что делает Великий Инквизитор? Он приказывает его взять и посадить в тюрьму. И тут случается диалог, один из самых крутых в мировой литературе. Вернее, монолог. Инквизитор спрашивает: «Зачем ты пришёл нам мешать?»
Тут Никита делает паузу, чтобы прибавить значимости.
— Инквизитор говорит: «Зачем ты пришёл? Мы в тебе больше не нуждаемся. Мы сделали людей счастливыми. У нас есть Чудо, Тайна» и ещё что-то. Что же там было… Ладно, не важно… Авторитет! Да, Чудо, Тайна и Авторитет. «Ты отверг их, когда Злой Дух искушал тебя в пустыне, но мы не побрезговали». Помните момент, когда Дух говорит Иисусу: «Ты идёшь к людям с обещанием какой-то свободы, которую они не поймут. Возьми лучше камни и преврати их в хлеба, тогда за тобой пойдут люди». Помните?
Я киваю.