— Такие существуют? — удивилась Соня.
— Да, я уже видела несколько. И за рекламу они просят немало, как будто сам царь будет её выкладывать.
— А что, если… — потянула Соня, — нам сделать паблик? Заработаем денег.
— Про царя?
— Нет. Ты ведь будешь лазить в этой своей конторе, а она, между прочим, одна из самых крупных, я посмотрела. Наверняка там полно говна всплывёт. Интересный контент. Мы будем выгодно отличаться от других пабликов.
— То есть ты мне предлагаешь на работе продвигать бренд, а после работы его задвигать?
— Чёрный пиар — тоже пиар, — попыталась оправдаться Соня.
— Ладно, — говорю, — меня ещё никуда не взяли. Но мне больше нравится идея с храмом.
На следующее утро я снова проснулась с похмелья — «Столичной» осталось полбутылки, нужно было что-то с этим сделать. Поэтому мы снова «дали рок». Снова с Никитой. Никита уехал в универ чуть ли не в семь утра. Я встала позже, меня немного штормило и мутило. Приготовила завтрак для Сони и поехала в Мытищи на электричке. Зачем я делаю завтрак для Сони, если она и сама может? Тут просто так не расскажешь, нужно лирическое отступление. Два года назад в Питере, когда мне было двадцать два, мы с друзьями поехали на Ладожское озеро, и с нами была Соня. Обычная девушка, которая в профиль похожа на Ахматову. Она мне сразу понравилась. Если бы мне было тогда что отдавать, я бы всё отдала, чтобы дружить с ней. Но отдать было нечего: всё, что у меня было, — это съёмная квартира, кеды «конверсы», стоптанные под плоскостопие, пачка сигарет и мои вечные панические атаки. Она плавала и играла в пляжный волейбол, такая красивая в чёрном купальнике, а я нырнула прямо в шортах, футболке и вернулась на берег. Зачем я на неё смотрю? Я стою на берегу, слежу за ней, думаю: «Какая же ты красивая» — и боюсь о чём-то говорить. Мокрая одежда аплодирует мне на ветру. Аплодирует моей смелости и браваде.
Соня дружила с ребятами из коммуны на Лиговском, где стены расписаны стихами и лозунгами. Акционисты, медиа-художники, активисты, социологи, философы. Поэты, которых вы никогда не узнаете, пока ваши внуки не станут учить их стихи на уроках литературы. Вот увидите, станут. А вы им будете помогать, потому что это, так скажем, не самые лёгкие для заучивания стихи. Ребята из коммуны участвовали во всей этой околополитической штуке: митинги, акции, хеппенинги, перформансы, монстрации. Эти люди, о которых вы, может быть, слышали, но, скорее всего, они имеют полное право поприветствовать вас главным лозунгом оппозиции, фразой, которую придумал один из них: «ВЫ НАС ДАЖЕ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ».
В общем, Соня была из мира, который был настолько же мне интересен, насколько незнаком. За два года я хорошо узнала её, мы подружились, вместе ходили на открытые лекции, в бассейн и на концерты. Я никогда так близко ни с кем не дружила. Мы гуляли все белые ночи: заходили в клубы на Думской и Лиговском, где дешёвый коктейль «Куба либре» и на входе вешают на руку бумажный браслет, знакомились с иностранцами и нашими, играли в кикер, давали рок. Утром засыпали у неё на Маяковского, где сладко пахло корицей, мы, по локоть в этих бумажных браслетах.
Когда Соня сказала: «Знаешь, я переезжаю в Москву учиться», — я ответила: «Да? Мне тоже туда нужно», — и судорожно стала придумывать зачем. «А в Москве такая же валюта, как по всей России?» «Да, — ответила она. — Только курс четыре к одному». Я предложила: «Давай будем жить вместе, и тебе не нужно будет много платить за съёмную квартиру. А я наконец-то буду учиться в Литературном институте. Давно хотела». Я очень люблю Соню. Так и случилось.
Теперь я в Москве, еду на электричке в Мытищи и незаметно возвращаюсь к основной линии повествования, где описываю, как устраиваюсь в православный интернет-магазин. Я на проходной советского завода. Охранник взял мой пропуск:
— Вы куда? На четвёртый? Наверное, заказали себе новый крестик?
— Нет, я устраиваюсь.
— А вы молитвы знаете? Они там по три раза в день молятся. А ещё перед праздниками вообще всегда. Как намолятся…
Он говорил так, как будто вместо «молятся» он имеет в виду «пьют». Такая злая ирония была в его голосе. Вообще, мне этот тип не понравился, слишком советский, как и то место, где он сидит.
Мария встретила меня, провела в планово-экономический отдел и посадила на широкий кожаный диван. Сказала, что коммерческий директор скоро освободится. Окей, говорю. Диван был удобным, и я совсем не против подождать. Сижу, смотрю по сторонам. Обычный офис: светлые фальшпанели (назовём это так) и панорамный плакат с Москвой-рекой, стеллажи с толстыми папками и учебниками по 1С. Три иконы на полке и один православный календарь. Девушки за компьютерами одеты как обычные офисные чики: джинсы, блузка, поверх неё вязаная жилетка. На одной из девушек была юбка в пол, шерстяная, православная довольно-таки юбка. Но, в принципе, такую можно увидеть в любом другом месте — обычная офисная мышка, довольно милая.
Икон мало. Удивительно мало. На этом всё. Я просидела там сорок минут. Потом Мария пришла за мной и отвела в кабинет коммерческого директора. Там я просидела ещё сорок минут. Что за свинство? Уйти, нет?
Кабинет открыт, и мимо ходит красивая блондинка в фиолетовой кофте и чёрной узкой юбке по колено. Она смотрит на меня с сочувствием, когда проходит мимо пятнадцатый раз. Я хочу пожаловаться ей: «Ваш коммерческий директор — вонючка». «Москва — златые купола» у кого-то на рингтоне. Москва — звонят колокола. Москва. Верчу шариковую ручку. От нечего делать я стала изучать листы на столе. Если это секретные бумаги — сами виноваты, нечего так долго где-то гулять. На самом деле это письмо на английском от итальянцев, которые просят прайс-лист, и стопка анкет. Маркетинговые анкеты для продавцов из розничных магазинов, там были такие фразы как: «Девочки, для управления ассортиментом икон напишите, пожалуйста, какие святые пользуются наибольшим спросом» и другие перлы православного маркетинга. На популярных святых можно сделать наценку побольше, ну вы поняли.
Какое-то время я подглядываю в анкеты, но когда кто-то проходит у двери — сижу прямо, как девочка с персиками. Зашёл мужчина, сказал: «Ещё пять минут» — и убежал.
Было уже 16 часов, я не ела со вчерашней ночи, а всю вчерашнюю ночь я пила водку на морозе и бегала по сугробам. Какие разговоры о святых? О чём вы? Ещё полчаса, и я сама умру смертью мученицы. Он думает: Иисус терпел, и вы потерпите? Нет уж… Я уже думала уйти, сослаться на то, что у меня ещё одно собеседование сегодня, но тут он наконец пришёл.
Коммерческий директор оказался красивым худым мужчиной с седыми волосами и совершенно невероятными голубыми глазами, лёгкий загар, печать доброты и спокойствия на лице — он походил на святого с иконы, которая стояла рядом на полке. На хорошо одетого святого.
Он сказал «простите за ожидание» с улыбкой, и это было так честно, что я сразу всё простила. Мы поговорили немного и, когда он понял, что я адекватная, перешли в соседний кабинет, где сидела женщина — генеральный директор, похожая на Рину Зелёную. Такая же пожилая и непосредственная. Мы сидели втроём, беседовали. Я чувствовала, что сейчас будут вопросы вроде «ты веришь в Бога?». Но я ещё не знала точно, сколько за это будут платить. Мария сказала, что должность новая. У меня было два ответа: «православие или смерть», если зарплата будет больше ожидаемой, и «Бог умер», если меньше раза в два.
Но гендиректор задала вопрос, ответа на который я не приготовила:
— Ты ходишь в церковь, вообще?
— Нет.
— А чё так? Некрещёная?
Я опешила, но потом собралась:
— Крещёная, но с возрастом я поняла, что не хочу привязываться к конфессии.
— Это кто тебя научил?
— Никто не научил, — говорю я и добродушно улыбаюсь. — Сама пришла к этому. Я просто понимаю, что религия — это личный выбор каждого, но тот, кто уважает чужой выбор, и сам достоин уважения.
Это были заготовленные слова. Я видела их в блоге про путешествия. Шикарная фраза, да?
— Красиво, но неправильно, — сказал коммерческий директор, и они рассмеялись. И смеялись долго — я уже подумала, не перестанут.
— А почему, вы считаете, неправильно? — спросила я аккуратно. Мне хотелось вывести их на кровавый религиозный спор.
— Это расхожее мнение, — сказал он.
— И оно совсем не оригинальное, — добавила она.
«Не оригинальности ради я выбираю себе жизненную позицию», — подумала я, но решила помолчать.
— Это многие так говорят, — продолжала она, — я тоже так думала, но на самом деле… на самом деле всё познаётся с опытом. К тому же ты крещена в православной вере, так почему бы не изучить этот вопрос.
— Мне это интересно, да, есть такое.
Тут вмешался он:
— И если говорить откровенно, то при работе с нашими изделиями не получится быть отстранённым — либо в одну сторону качнёт, либо в другую.
— Да, это точно, — подтвердила она, — это во-первых. Наше предприятие неотделимо от епархии — все мы являемся детьми церкви и каждое воскресенье ходим в храм, причащаемся, исповедуемся. Всё в порядке в этом отношении.
«Опа, ничего себе, — думаю, — я попала в самую настоящую живую коммерческо-религиозную структуру. Интересно».
— Поэтому не получится работать, не пропуская через себя это содержание. Тебе сколько лет?
— Двадцать четыре.
Она махнула рукой: «А, ну ясно всё с тобой».
— Думаете, всё ещё впереди? — улыбнулась я.
— Ага.
Потом был ряд вопросов, обычных для любого собеседования: «Почему ушла с прошлой работы?», «Что там делала?», «Ничего себе», «И по рекламе можешь? Хорошо», «И статьи пишешь?»
После всех моих ответов она сказала ему: «Эта девочка нам нужна. Запиши её телефон. Обязательно». Это «обязательно» она сказала так, как будто это их кодовое слово и значить оно может всё, вплоть до полного отрицания. Меня смутило.
Они обещали позвонить, и коммерческий директор записал мой телефон на листочек.
Я уезжала обратно на электричке в наушниках и глубоких мыслях. Сдаётся мне, что меня не возьмут в эту православную фирму. Какая жалость, послушаю «Кровосток».