Она несерьёзно, но эти слова меня смущают. Я отшучиваюсь, говорю: «Мне нельзя». Соня уже совсем некондишн. Я поняла это ещё тогда, когда она в пустом женском туалете пела песню «Надюшка-Наденька, красивые глаза», и микрофоном ей служил вантуз.
Не знаю, стоит ли говорить ей, что мне нравится Никита. Я в дрова. Она тоже. Может быть, это не настоящая любовь? Любимые слова моего питерского друга-наркомана, его совет, который мне так и не пригодился: «Если решишь попробовать таблетки, будь осторожнее с экстази. Помни: это не настоящая любовь, утром она пройдёт».
Сейчас я пьяная в такие щепки, что только это и вертится в голове. Осторожнее с алкоголем. Это не настоящая любовь. Утром она пройдёт.
Позже, часам к трём ночи, Соня вдруг начала нервничать. Загоняется, пытается уехать и вызвать такси. Как будто кто-то переключил рычаг с «весёлой Сони» на «злую Соню». Ближе к утру они с Никитой куда-то подевались. Пытаюсь не думать об этом, стою в курилке. Рядом со мной парень в белой футболке, на ней рисованная обезьяна в цилиндре. Студенты говорят на свои темы, почти всегда одинаковые: кто из преподов нормальный, на какие пары можно не ходить, «а ты что не сдал?», «а кому сдавал?». Я спрашиваю у того парня в футболке: «Это у тебя обезьяна?» — «Да. Моя бабушка думает, что это бульдог». Мило. Парень симпатичный. Он поглядывает на меня. Познакомиться? Нет, слишком пьяная. Еле держу стакан. Кто-то наверху поёт грустную песню. Иду искать пустую комнату, чтобы лечь спать.
Лежу в кровати на верхнем ярусе и понимаю, что я здесь не одна, слышу, как они перешёптываются. Они сидят на одной кровати… фак… Никита и Соня… Соня и Никита. На соседней кровати. Пытаюсь подслушать, но ничего не получается, и это меня злит. Чувствую себя ужасно. Как будто в меня выстрелили из двустволки и я при этом осталась жива. Они через письменный стол от меня. Не понимаю, что происходит. И никогда не узнаю. Подождите. Почему меня это волнует? Поток мыслей резкий как рвота: она любит его, а он её? Нет. А мне-то что? Кого к кому я ревную?
Кажется, начинаю слышать… разобрала вопрос Сони: «И что ты думаешь делать?» А он, как назло, начинает говорить тихо-тихо, так что ну ничего не понятно. Я хочу свеситься через перила кровати и крикнуть на него: «ГОВОРИ ГРОМЧЕ!» Ненавижу это дерьмо. Ненавижу.
Сейчас они сидят в позе лотоса, и с ними лысый мужчина, похожий на Мистера Пропера. Ох нет, мне всё это снится. Сейчас вырвет от злости. Больше не могу. Полный треш, сердце сейчас разорвётся. Пить и курить одновременно? Знаю, практикую.
Утром стало яснее, хотя злоба никуда не делась, она просто упала на дно, как распухшая чайная заварка. Горькая и ненужная. Я проснулась, когда Толик громко возился с кружками. Села за стол и уткнулась взглядом в стену, на которой висит бумажка со стихами. Вернее, две бумажки: на одной стихотворение Тютчева, а на другой — то же самое стихотворение, только на английском. Видимо, кто-то таким образом учит стихи.
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои —
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне…
После слова «оне» мне стало дурно (без обид, Фёдор Иванович, это не оценка стихотворения, а моё состояние). Не знаю зачем, но я сфотографировала этот листик. Наверное, чтобы не разговаривать с Толиком, типа делом занимаюсь. Будни интроверта. Мы пьём кофе. Говорить с ним всё-таки придётся — у меня разрядился плеер. Нужно зарядить его раньше, чем я сяду в электричку.
— Да, — говорит Толик, — без проблем.
Я протягиваю ему плеер, но в последний момент понимаю, что не хочу отдавать своё сокровище. И получилась такая вроде игра, знаете, когда даёшь человеку вещь, он за неё хватается, а ты, вместо того чтобы отпустить, сжимаешь сильнее, и такой: «Аха-ха, обломись». Это очень смешно, да. Но я не специально.
Сейчас я вам расскажу про плеер, хоть вы меня об этом и не просили. Я люблю свой плеер. Он похож на флешку. Это такой прямоугольный чёрный корпус с металлическим колечком, которое можно надеть на палец и потом не снять. Плеер называется Cowon, и внутри у него четыре гигабайта заполненной памяти, из которых почти всё музыка и два мегабайта — мой личный дневник за последние пять лет. Всё, что я пишу, — я пишу в него. Всё, что вы читаете, написано в него. На этом плеере вся моя жизнь. И я люблю этот плеер, как только может женщина любить кусок пластика.
И вот он у Толика в руках. А Толик вдруг говорит: «Но в нашей комнате нет компьютера, я могу отнести его ребятам». Каким ещё ребятам? Толик, конечно, не знает всю драматургию ситуации. Да и ребята вряд ли знают, так что бояться нечего. Ладно.
И мы прошли пол-общежития, три длинных коридора, пока нашли нужных ребят. Дверь слева, дверь справа, дверь слева, дверь справа… кухня. Дверь слева. Дверь справа. Не люблю коридоры. Мы вернулись. Соня и Никита всё так же спят на кровати в одежде. Они проснулись, только когда я, стоя рядом, спросила у Толика шёпотом: «У тебя есть маркер?» Я хотела нарисовать им усы. Соня тут же сказала: «Я всё слышу!» — и открыла глаза.
Завтракаем вчетвером. Этот бутерброд с сыром возвращает мне любовь к жизни. Немного мутит и хочется в душ. Соня смотрит в зеркало, а потом на меня и спрашивает: «Как у тебя получается так хорошо выглядеть?» Я отвечаю: «Ой, ну прекрати!» Сама не понимаю, как я могу выглядеть красиво, когда на душе так погано. Наверное, это всё от моего кокетства.
По пути к платформе Толик спрашивает, понравилось ли нам. Я отвечаю, что было неплохо. Потом он вспоминает про плеер и бежит как оголтелый обратно. Ясный зимний день и много голубого неба. Мы в придорожном ларьке. Никита покупает сигареты, от которых меня уже тошнит, я беру шоколадку «Пикник», длинную, как скалка. Поезд подходит, прощаемся с ребятами, Толик еле успел вернуться с плеером. Никита остаётся здесь, потому что проспал все пары. Я организую обнимашки, чтобы на прощанье почувствовать запах Никиты, а Толик в свою очередь пытается обнять меня. У него не получается. Лошара.
Теперь в прохладной электричке мы вдвоём, я и Соня. Пусто: кроме нас только трое в вагоне. Серые кресла под цвет моих сапог, а сапоги у меня под цвет сумочки. Мне нравится этот вагон, он мне идёт. Светло, как на севере в полярный день, во всех окнах плывёт снег. Соня просит и отламывает у меня кусок шоколадки, мне не жалко — я люблю, когда она ест мою еду. Честно. Смотрит в окно. Немного говорим о том, что было вчера. Я спрашиваю, почему она загналась где-то в три часа ночи, — она сползает с темы. Я спрашиваю, чем закончилось выяснение отношений с Никитой, — она говорит, что он недавно расстался с девушкой, ему тяжело, между ними ничего не может быть, они будут друзьями. Дальше улыбаемся и молчим, я пишу в блокнот, пытаюсь послушать музыку. Вот я и узнала. Что теперь? Мне почему-то от этого не легче. Не тяжелее. Вообще никак. Не нужно рассказывать ей про то, что мне нравится Никита. Просто не говорить. Это не противоречит моим жизненным принципам, которых у меня, кстати, нет. Эта любовь пройдёт. Не этим утром, так другим.
Она сидит в интернете со своим 4G и показывает мне чью-то запись вроде шуточного объявления «Сниму угол в любовном треугольнике». «Забавно», — говорю я. Это весело. А знаете, что ещё весело? Если бы она узнала мои мысли, возможно, эта шутка показалась бы ей не такой смешной. Дальше едем молча.
Глава 5
Чёрт побери, этот парень что, собрался с нами жить? Никита опять едет к нам. Сейчас десять вечера, а когда мы расстались, было два. Я не против.
Весь день я провела с Соней. Гуляли по Камергерскому, говорили о любви, пили кофе в «Старбаксе». Мне нравится с ней жить. Каждую секунду так комфортно, как с собой. Это судьба улыбается мне после долгих лет нервного проживания с родителями. Сейчас я чувствую себя в эмоциональном санатории. За долгое время Соня — первый человек, который меня не бесит. Скоро придёт второй человек, Никита.
— Как тебе Никита? — вдруг спрашивает Соня.
— Никита? Этот Никита? Который сейчас приедет?
(Ну а какой ещё? Ты вообще много Никит знаешь? Вряд ли Соня спрашивает про твоего крёстного или одногруппника, которых она никогда даже не видела.)
— Да, этот.
— Он хороший парень, — отвечаю быстро и серьёзно. Не спалилась. Перевожу взгляд на булочную. Мы идём по Второй Тверской-Ямской. А может, по Третьей. Не пойму.
— Знаешь, — говорит Соня, — он мне сначала очень нравился. Мы весь январь переписывались, это было так круто. Но когда мы встретились… я поняла, что это совсем не то. Он слишком похож на сама знаешь кого (на её бывшего), и это уже сама знаешь что… (не знаю, но догадываюсь).
Соне сейчас тяжело. На выходных она даже была у психоаналитика. Сказала мне по секрету. Видимо, я ей очень близка. Вряд ли скажет это кому-то ещё. Говорит, у неё проблемы: не может забыть прошлое и боится, не понимает чего. Мне кажется, ей просто нужен парень.
— Я знаю, — кивает Соня, — нужен. Но это так трудно — найти человека без пустых предрассудков. Как быть? Он (её бывший) был таким чувственным. Мы ругались, плакали, потом целовались, иногда просто набрасывались друг на друга. Это была настоящая страсть. Понимаешь?
Понимаю. Она продолжает:
— Мне нужен парень, который бы не пытался меня контролировать. И я не буду от него ничего требовать. Чтобы мы могли в любой момент уйти друг от друга. Я даже не стану спрашивать к кому. Я смогу, я знаю. Настоящая свобода, понимаешь? Я хочу быть свободной, максимально свободной… как… что называют символом свободы?
— Статую Свободы?
— Как птица, да. Я не хочу этого занудства, разговоров про ипотеку… Я хочу страсти, драйва. Чтобы можно было с ним отрываться в среду днём, а не в пятницу вечером, чтобы мы могли болтать и летом гулять всю ночь по набережной. Чтобы он мог накуриться и не жаловаться, что ему завтра рано вставать. Хочу такого парня, который сможет рисковать, делать необдуманные поступки… пить…