я. Темнота за окном. Мы с Соней давно не виделись и проболтали весь вечер вдвоём. Так ни на кого не обратили внимания. Ближе к утру все разошлись по комнатам. Мы оказались в комнате с рыжеволосой девушкой, актрисой. Поболтали ещё немного, уже втроём. Девушка вышла на пару минут.
— Рита беременна.
Я не сразу поняла, что речь о той Рите, с которой мы говорили.
— От парня, он драматург, пишет пьесы. Не из России и редко бывает здесь.
— А что же они… это?..
— Да, говорит, не до того было.
Я дотянулась до своего вина.
— И что она думает делать?
— Нашла каких-то людей в Европе, уже договорилась. Родит и продаст им.
— А отец ребёнка?
— Да ему… — она помотала головой.
Я глотнула вина. Сладко. Помолчали немного. Рита вернулась. Собрались ложиться.
Я проснулась в 5:30 утра. Опять эти алкоголические зорьки. Скрипнула диваном, рядом ни шороха, ритм дыханий прежний — хорошо. Посмотрела на Риту, посчитала в уме, сколько месяцев прошло, — видимо, всё решилось проще. Подошла к окну, долго смотрела на снег и спящие строительные краны. Нашарила бутылку в подоле занавески и плеснула в рот полглотка. Поставила обратно. Обычно в эти моменты ко мне приходят гениальные мысли, а сейчас пришли странные и не мысли, а образы. Интересное существо человек. Вырастает из ростка огромное дерево, в своё время цветёт, в своё время даёт плоды. И с огромного дерева человек срывает только сладкий плод. И ради этого плода живёт. А всё остальное ему лишнее.
Глава 16
Если Бог — это любовь, то почему любить бывает так больно? Если мы созданы для любви, то почему от неё так много страданий?
— Дамы, а пойдёмте в кальянную? — предложил Федя вчера вечером. Юля и Сабина согласились.
Вообще, я пощусь. Мне нельзя кальян. А впрочем, мне и сигарет нельзя было, но я же выкуриваю в день полпачки. Так что давайте сюда кальян. И мы оказываемся в довольно неплохой полуподпольной мытищинской кальянной.
— А поехали ко мне, устроим глинтвейн-пати, — предлагает Сабина, когда от кальяна остаются угли.
Я отказываюсь и шантажирую Федю спором. И на девочек наезжаю, мол, развращают наши нравы.
— Разве ты не знаешь? — говорит Юля. — Чтобы болезнь прошла, она должна дойти до высшей точки. А грех — это болезнь.
— Это будет разврат во спасение, — подбрасывает аргумент Сабина и добавляет: — У меня есть караоке.
Я люблю разврат во спасение, поэтому мы едем. Как говорит один мой друг-диалектолог, «сгорел сарай — гори и хата».
И вот мы едем на автобусе куда-то очень далеко, в единственный дом на отшибе в лесу, возле санатория со знакомым названием «ИТАР-ТАСС». И я говорю:
— Вот есть люди, которые считают любовь самым важным в мире. Но почему же я сама и многие мои знакомые не видят в любви ничего хорошего? А видят в ней каторгу и предпочитают карусель флирта или вечную весну в одиночной камере?
— Не грузи, — отмахивается Юля.
Я думала об этом, когда мы орали песни и прыгали в потолок. Когда лежала под одеялом с Юлей и Саби и делала вид, что сплю, пока Федя разбирался с полицией, которую вызвали соседи. Когда перелезала через забор санатория «ИТАР-ТАСС». Когда удирала обратно от собак. Когда приехала домой, сходила в душ и, стараясь не разбудить Соню, переоделась в чистое и сразу ушла на работу.
Я думаю об этом сейчас, глядя, как дымок от сигареты шатается в тамбуре пустого вагона вместе со мной.
А что, если Бог и правда любовь? И это любовь в нас умерла. Поэтому нам кажется, что и Бог умер.
С новым Богом, Наденька Дурынья.
Весна. Железная дорога. Мытищи. Плюс десять.
Дым от сигареты рассеялся, как будто его никогда и не было.
Снова в голове как будто не мой, подкинутый, оказался образ. Вспомнился тот момент из детства, о котором я рассказывала Никите. Про то, как меня забыли родители. Жаль, что он не посмеялся. Воспоминание так-то довольно забавное.
И зачем оно ко мне пришло? Недели жалости к себе в «Макдоналдс»? Нет. Не с тем чувством. Всё-таки странно, что у того ребёнка (меня) когда-то был шанс вырасти не циничной, не отвергать в одну минуту многое… Я не чувствую злости на родителей за тот случай — столько времени прошло, даже я не умею обижаться пятнадцать лет. Просто… Получается… Скандал и злость бывают важнее человека. Там могла быть любовь, а было «нет». И посмотришь — да вроде нормальная жизнь, как у всех. А подумаешь — столько тепла и любви потеряно.
Электричка остановилась, я вышла на пустую платформу. Сейчас она выглядит как незнакомец — лес вокруг недавно начал зеленеть. Как будто видел раньше человека в куртке и шапке, а тут он ходит мимо в футболке, и ты его не узнаёшь.
Так не заметишь, и пост закончится. Поскорей бы. Надоело находить странности в своей голове. Вот почему таким ненужным казалось себе в чём-то отказать? Сразу такое налетает, что никакое заклинание «экспекто патронум» не поможет.
Зато сразу понятно, кто здесь власть. Меня удивило не то, что восемьдесят процентов времени я думаю о сексе, — к этому я была готова. Но оказывается, я постоянно хочу доказать себе, что я лучше других. Секс и превосходство над другими — если верить Полине, к концу поста я стану в этом профессионалом. Но что поделать, такой меня сделала жизнь. Хах. Мои отговорки напоминают что-то древнегреческое. Агава, почему ты напилась до белой горячки и оторвала человеку голову? Я не виновата, меня призвал бог Дионис. Он меня попутал. Не призвал бы — сидела б дома. Такое складывание ответственности с себя.
Когда я вошла в кабинет, внутри было больше людей, чем обычно. Федя читал вслух новую статью про настоятеля нашего храма. Все громко смеялись, громче всех — племянница настоятеля. Особенно их повеселила часть о том, как перекрывают набережную, когда он на своём чёрном бронированном «мерседесе» выезжает из храма. Я прислушиваюсь и думаю, стоит ли что-то взять из этой статьи.
Сажусь на своё место. Наступает прекрасный период для моей работы. Скоро Пасха — лучшее время для того, чтобы рекламироваться. Надо будет многое успеть, пока глазурь с куличей на губах не обсохла и все вдруг снова не стали атеистами.
Федя трезвонит над ухом:
— Надюха, где отчёт?
Федь, семь часов назад я видела, как ты прыгал в потолок и орал «ТОПОЛИНЫЙ ПУХ ЖАРА ИЮЛЬ» в пижамных штанах с мишками. Какой отчёт? Говори тише.
Нахожу отчёт, отправляю, немного работаю и иду в трапезную.
— Фавны? — переспрашивает Рома. — Это ты по адресу. Это блуд обычный.
Ох уж мне эти православные, на каждого найдут диагноз.
— Или, знаешь, когда кто-то говорит: «Эрос призвал меня», — продолжает он. — Супер. Хороший древний способ перекладывания ответственности.
— Это я уже успела понять. А почему люди так делают?
— Паралич воли. Надо же чем-то оправдаться.
— И что делают христиане?
— Пост и молитва.
Зачем пост, я знаю — свежие нейронные связи никогда не помешают. А вот зачем молитва? Упрямо повторять одни и те же слова?
— А как молиться, если никогда этого не делал?
— Как там Николай Сербский говорил, — он старается вспомнить, потом достаёт телефон и читает: — «Можешь помочь человеку — помоги, не можешь — помолись, не умеешь молиться — подумай о человеке хорошо! И это будет помощь, потому что светлые мысли — это тоже оружие».
Поразмыслив, Рома добавляет:
— А фавни, конечно, нет никаких. Есть болезнь воли.
Я говорю:
— У меня свободная воля: я выбираю, чтобы моя воля была больна.
Рома смеётся.
— Ты просто знаешь, где лежит большое удовольствие. Мозг будет к этому снова и снова возвращаться. А ты будешь каждый раз выбирать, нужно оно тебе или нет.
«Это как знать о сокровищнице, — думаю я, — но никогда не ходить туда и не давать жемчугам ласкать твои пальцы. Где сокровище ваше, там и сердце ваше. 15 репостов, 87 лайков».
Я смотрю на Рому. Он совсем не фавни, и за это ему большое спасибо.
Только возвращаюсь в кабинет, Юля спрашивает:
— Пойдём покадим?
Корпоративный юмор, от поговорки «Курить — бесам кадить».
Поднимаемся на пятый этаж.
— Ну хорошо, хоть на Пасху отдохнём, это же как Новый год? Будем гулять неделю?
— Не, пару дней.
— Да блин, что за несправедливость! Вот, кстати, в чём был тот секрет, на который мне Рома так долго намекал.
— А, — задумалась Юля, — так секрет был связан с праздниками? Тогда я знаю…
Она напряглась.
— Ну-ка?
— Пожар. Давно, лет десять назад, производство ещё было в Калуге. Взорвался баллон с газом. И всё. Половина мастерской сгорела. Это был православный праздник как раз.
— И поэтому все остались целы?
— Нет. Тогда было много работы, большой заказ. И все вышли в праздник. Заживо сгорели. Муж Марины тогда погиб, она одна осталась с тремя маленькими детьми.
— Все? Никто не выжил?
— Нет, кто-то выжил. Виктор Викторович, например. Наверное, надо многих потерять, чтобы научится так всех любить, как он.
Мы какое-то время помолчали.
— Ладно, — вздохнула я, — пойду работать, там реклама вовсю. Надо потихоньку имейл-рассылку готовить. За неделю до Пасхи сделаем.
— Пасха через неделю, — поправляет Юля.
— Как? В прошлом году была 25-го! Ты мне рассказывала!
— Так она каждый год по-разному!
Забегаю в кабинет обратно. Рассылка! Нужно успеть! Они должны прочитать письма и сделать покупки, пока ещё помнят, что они православные.
Выгружаю список имейлов, который мы с Федей набрали за время работы. Их оказалось двенадцать тысяч. Осталось только нарисовать красивое письмо, написать текст и всего лишь проверить двенадцать тысяч имён адресатов. На прошлой работе я как-то раз не проверила, и одной женщине пришел имейл со словами «Привет, кисуля!» — автоматически подставилось. Зачем она так записала на сайте своё имя — непонятно, но если б я проверила сразу, то не получила бы претензию. А один мой коллега как-то перепутал графы «имя» и «отчество», и его письма начинались словами: «Здравствуйте, Петрович», «Здравствуйте, Васильевна!»