Зря я в этот момент перевела взгляд сначала на Никиту, а потом снова на Соню. У этого вдруг появилось значение, типа «и Никите в том числе». Я помотала головой.
— В общем, ты поняла.
— Хватит их защищать. Да если б им дали волю, ты бы жила в стране, где нельзя купить контрацептивы.
— Это неправда, церковь не против контрацепции.
— Это тебе на работе сказали?
— Нет, это я прочитала в докладе РПЦ.
— Вообще без разницы, — подытожила Соня и выложила мем.
Глава 18
— Дело в человеке, — начинает генеральный директор. Ещё раннее утро, мы сидим вдвоём в её кабинете. Она вызвала меня к себе, как только я пришла в офис. — Бывают хорошие люди нецерковные. На тебе вот нет креста, но я же к тебе не пристаю.
Я невольно бросила взгляд на своё декольте. Креста там нет, всё правильно. Я бы и дальше туда глядела. Меня напрягает смотреть ей в глаза — за ней окно, в окне солнце, светит ярко даже через прикрытые жалюзи. Щурюсь, как будто у меня есть какие-то подозрения, хотя их нет. Она продолжает:
— У каждого человека своё время, когда он приходит к Богу. Мой отец крестился в восемьдесят семь лет. Никто уже не ожидал, он сам от себя не ожидал. Но вот! Теперь исповедуется и причащается. В прошлом году, — припоминает она, — он крестился, сейчас ему восемьдесят восемь…
К чему она ведёт? Только что призналась, что давно не в восторге от Георгия и его православного маркетинга. Говорит, его надо увольнять, тут ничего лучше не придумаешь. «Но сама я этого сделать не могу. Я здесь не хозяйка, а наёмный работник. Владелец этого бизнеса — храм». Поэтому, чтобы уволить кого-то, нужно сначала посоветоваться с батюшкой. «Вот ведь, — думаю. — Наберут по объявлению, а батюшке потом разгребай».
Сегодня после работы я иду в храм. На то самое легендарное чаепитие для молодёжи. Его проводит не отец Сергий, над шутками которого я время от времени смеюсь, а отец Андрей — другой батюшка из нашего храма. Всего их там семь, я пока не всех выучила.
Идти неохота. Впрочем, и особых планов на вечер у меня не было. Разве только сходить с Никитой и Соней на концерт одной группы в парке Горького. Должна успеть. Но при мысли об увольнении Георгия мотивации прибавляется. Его уволят. И тогда-то я станцую. А вдруг я ошибаюсь? А вдруг это меня хотят уволить? За грехи? За выдуманные наркотики? Ладно, это мнительность, без паники.
Георгий, может, почувствовал что-то или узнал. Я была в опте, когда отец Сергий зашёл в кабинет и с привычным «Всем стоять, это окропление!» окропил кабинет святой водой. Георгий пошёл за ним дальше по кабинетам, лебезя что-то про необходимость поговорить. Может, мне и показалось, но когда он, уходя, посмотрел на меня, он прошевелил губами: «Тебе конец».
В конце рабочего дня за мной зашла Полина Гальваника. Она и поведёт меня в храм. Полина, видимо, не замужем. Иначе что она забыла на чаепитии для православной молодёжи?
— У меня нет платка на голову, — сказала я с огорчением. Небольшим.
— Не страшно. Можно просто убрать волосы в хвост.
Ещё один повод отмазаться пропал. Одета я тоже не по уставу: розовый сарафан в цветочек, внизу широкий и длиной по колени, но сверху… декольте и бретельки. На православную девушку мало похожа. Скорее, на православную девушку, вывернутую наизнанку. Полину и это не смутило. «Да зашибись ты выглядишь», — сказала она.
— Пойдёте со мной? — предлагаю я Феде, Юле и Сабине.
— Не, — говорят. У всех сразу дела.
— Как пить, так все готовы, — ругаю я, — а как в храм, так «иди одна». Федя, даже ты?
— У меня бокс.
«Мы посетим Софийскую набережную — место, где начинается Москва», — зачитывает в громкоговоритель человек на площади трёх вокзалов. Я слышу этот призыв на автобусную экскурсию каждое утро.
И вот мы с Полиной едем в это самое место. В метро я показала ей, как быстро переходить с красной ветки на зелёную. Мы, правда, не там свернули и чуть было не уехали не туда. Но вышли из «Третьяковской» вовремя.
На набережной мало что изменилось. Река течёт, Кремль стоит через реку на том же месте. Строительные леса такие же густые.
Мы с Полиной купили по дороге постные печеньки и подходим к храму.
Я спрашиваю:
— Обязательно постные?
— Ну, сейчас пост, поэтому да. А если не пост, то любые. Главное — нельзя мясо нести.
А что, если прийти в платье из мяса? В платье из мяса и без платка? В брюках из мяса и платке из мяса? Я не стала спрашивать.
— Считается, — прервала мои бредовые мысли Полина, — что храм — это такое место, где не должна проливаться кровь.
Охранник на входе у арки пропустил нас, потому что пропускает всех, и мы вошли внутрь, на территорию, где за огромной колокольней затаился маленький храмик.
Я закрыла декольте волосами: разделила их на две части и перекинула вперёд на грудь. Ещё и для того, чтобы скрыть отсутствие креста — почему-то не хотела это показывать.
— После чаепития можно будет остаться, — говорит Полина, — познакомиться, поболтать.
Да ладно. И о чём мы будем разговаривать? О чём вообще разговаривают на православных вечеринках? Привет, я Надя. У тебя какой грех самый любимый? У меня — блуд.
У входа Полина начала креститься, а я стала за её спиной, так, чтобы она меня не видела. И не перекрестилась, потому что… Не хочу. Захочу перекреститься — перекрещусь, не захочу — не заставите. Полине до этого и дела нет, она уже внутри… э-э, подожди. Странное чувство, на секунду. Спокойно работала, и ничего мистического не происходило. Но сейчас… немного страшно, но в целом хорошо. Вхожу.
В храме темновато. Местами ремонт, может, поэтому золота немного. Раньше, когда я видела в храме что-то золотое, сразу думала, что это золото. Нынче я знаю, что такое поталь — дешёвая плёнка золотого цвета, её привозят нам вёдрами, для икон. Не получится всё это богатство отковырять и раздать неимущим. Везде обман.
Мы оставили сумки на входе без присмотра. Что довольно необычно для общественного места в центре Москвы. Возможно, потому что никому не сдалось заходить в храм. Не только чтобы воровать, а вообще.
Полина прошла дальше, а я осталась стоять у входа и смотреть. Ребята сдвигают столы буквой «П», в один большой стол. Детишки бегают, молодые люди и девушки потихоньку заходят.
Я заглянула за угол. Полина сидела рядом с батюшкой под большим светлым окном. Она говорила, а он спокойно слушал, кивал. Не знаю, можно ли хорошо выглядеть в подряснике; допустим, можно. Так вот, он был молод и довольно неплохо выглядел. Наверное, из-за опрятной рыжевато-русой бороды и очень живого взгляда.
Я знала как минимум трёх священников с химфака МГУ, и это один из них. Отец Сергий тоже. Христианство за всю историю соблазнило немало учёных и светлых умов. «У всего этого должен быть Создатель», — восхищённо говорят они, глядя на то, как грамотно текут реки, прямо между берегов. Интересно, чем он сейчас будет стараться обратить меня в веру? Какими аргументами? Это же его работа.
Полина и священник поговорили и подошли ко мне. Это был отец Андрей. Он научил меня благословляться, чтобы мы могли разговаривать дальше. Мы прошли вглубь храма, где было ещё темнее, и сели на скамейки. Там он стал спрашивать, что у меня случилось. Я как-то застеснялась выкладывать всё начистоту. Мне вообще было неловко, я переплела руки и ноги и сидела как сыр-косичка. Нужно было что-то сказать. Я начала говорить, что есть такой-то старый мужчина на работе, достаёт меня, пытается поссорить с коллегами.
— Старый? Сколько ему? Пятьдесят? У него дочка, наверное, твоего возраста.
— Нет, дочка у него маленькая.
— Тогда ему не пятьдесят, наверное?
— Не знаю, выглядит он на все…
— На все сто?
— Ага. Ах-ах.
— Аха-ха.
Я расплела виток сыра-косички и села как нормальный человек. Он продолжал:
— На первой исповеди я всегда спрашиваю: вот вы поссорились с человеком, он не прав. Вы смогли бы первые подойти к нему, попросить прощения и признать, что это вы не правы?
Я посмотрела на него взглядом «а зачем?».
— Я очень люблю слова апостола Павла, их часто говорят на службе: друг друга тяготы носите…
— …и так исполните закон Христов, — продолжила я.
Он обрадовался, что я знаю цитату. Ещё бы, столько репостов в паблике «Верую ÷ Православие».
— Правильно. Мы должны разделять тяготы друг друга. Вот он злой, этот мужчина, а ты ему как отвечаешь?
Я сказала, что учусь не отвечать на агрессию агрессией. Он поддержал меня и похвалил.
— Это правильно. Мы, христиане, всю свою жизнь учимся смирению. Ты, наверное, слышала такие слова: «Стяжи дух мирен, и тысячи спасутся вокруг тебя».
Да, и эту цитату я видела в православных паблосах.
— Для нас самое главное в любой ситуации — сохранять мир. Из всех жизненных проблем выходить спокойно.
— А как? — спрашиваю я.
— Это невозможно без очищения сердца. Вот ты постишься?
Я ответила: пытаюсь.
— И хорошо. Пост и молитва, как говорится, крылья души. А на одном крыле далеко не улетишь, — он улыбнулся. — И главное — таинства. Свечи всякие — это всё ритуалы. На этом не заканчивается церковная жизнь. Главное — это таинства: исповедь и причастие. Причащалась когда-нибудь? Нет? Почему?
— Да родители не научили.
В случае чего вали всё на родителей. Нет, конечно, я знала, что верующие родители для этого не обязательны.
— Послушай, я говорю тебе сейчас как христианке…
Я хотела было взбрыкнуть, что не христианка, но подумала: «Так-так, вот, значит, какие у него способы».
— …Не как работнику, который отработал свои деньги и ушёл. Ты христианка. Для нас на первом месте всегда только одно. На первом месте у нас совсем не работа…
— А что же?
— Работа — она может быть на втором месте, на втором семья, на втором друзья.
«Не многовато ли для второго места, — думаю, — может, пора третье расчехлять?»
— На первом месте всегда только спасение, — заканчивает он.