Не знаю, зачем мы так заморачивались. Видимо, мандраж от нашей с ним тайны совсем сбил нас с толку. Но так я оказалась в шкафу. Главное — не спалиться с зажигалкой, когда буду зажигать свечи, и не спалить вещи на вешалках. Но это ещё полбеды. Соня, когда зашла, обнаружила на столе чашку чая. Отпила из неё и сразу поняла.
— Шесть ложек сахара? — кричит Соня. — Она не пьёт чай с шестью ложками сахара! Я знаю только одного человека, который пьёт такой чай, и это ты!
Никита, видно, растерялся и решил признаться:
— Да, спокойно. Я заходил, мы планировали… тебе сюрприз.
Но Соня, конечно, почувствовала враньё.
— Это так называется? Никит, ты мой друг! Я тебе сотый раз говорю: не связывайся с ней! Такие не меняются!
— Я тебе сотый раз повторяю: она не такая! Она добрая, она делает, что не хочет. Уже не она делает, да, есть привычки, есть проблемы. Но любовь меняет всё!
И это он обо мне? Господи, помоги мне, потому что меня ещё никто так не любил.
— Ты говоришь как невеста алкоголика! — кричит Соня. — «Он исправится, а то, что он мне руку отрубил, — так это он нечаянно».
— Знаешь что? Мы уже встречаемся, и у нас уже всё хорошо! Она добрая, честная, конечно, ей всё это не нравится!
— Да ладно! А кому это нравится? Мне?
Соня что-то бросила на пол.
— Ты её не знаешь, — говорит Никита.
— Это ты её не знаешь! Говоришь, она добрая? Она просто безвольная овца!
Тут уже я не выдержала и вышла из шкафа с тортом в руках.
— Знаешь что? Рано меня списывать! Когда человека кто-то любит, он может измениться. Измениться хотя бы от удивления. От того, что в нём видят лучшее. Может быть, такое даже, чего в нём нет. Это и есть любовь. И явно здесь есть только один человек, который меня такой видит.
Я сунула ей торт. Схватила за руку Никиту, и мы ушли.
Глава 20
— Помните, братья и сёстры, о правилах нахождения у открытого огня, — сказал инструктор по пожарной безопасности Александр Сергеевич. — Подождите, мои хорошие, принесу ёмкость воды для экстренного тушения.
Начало темнеть, корпоратив в парке возле подмосковного дома отдыха стал затихать.
Мы с Федей и Юлей решили разжечь костёр, чтобы спеть у него немного песен. Нашли старое кострище, обставленное камнями.
Кто-то остался за столами, другие пошли осваивать спортивные площадки. Полина Гальваника играет в бадминтон с отцом Сергием. Ксюша и Рома подходят к ним:
— А давайте два на два? Пожалуйста! — умоляет Ксюша. — Дайте поиграть на тёмной стороне! Рома, иди на ту, а я против батюшки буду.
Виктор Викторович собрал две волейбольные команды. Все вместе, всем весело.
Нет только Георгия — его уволили. По довольно обоснованной причине: выяснилось, что он выписывал деньги из бухгалтерии на рекламу, которой не занимался.
Иногда только вижу рекламу магазина «Воскресенье» и улыбаюсь: «Крест „Спаси и сохрани“, освящён на мощах, даст здоровье и чистоту помыслов!»
Костёр занялся, Юля спела «Верхом на звезде», и все подпевали. Рома сказал мне: «Никогда не слушал эту песню, только слышал, как её поют», — и я поняла, что он имеет в виду.
Беру я, наигрываю что умею — вступление из песни: 0–3–5, как там дальше? 0–3–6–5–0–3–5–3–0.
— Это же Deep Purple, — узнаёт Рома, — «Smoke on the water».
Потом и Рома перехватил гитару:
— Я немного поменял текст с тех пор, как бросил курить. Песня называется «Пачка сигарет отсутствует».
И начал наигрывать группу «Кино». «Но если нет в кармане пачки сигарет, значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день».
Дальше гитара пошла по рукам, а я пошла покурить. Забралась поглубже в лес и только чиркнула зажигалкой — услышала смех. Притаилась и осмотрелась. Неподалёку в беседке спрятались Рома и Ксюша. Сначала они говорили, а потом обнялись и поцеловались!
— Там Рома и Ксюша целуются. — Я вернулась обратно оторопевшая, и ребята спросили, что со мной.
— Ну и что такого? — пожала плечами Юля.
— Так они женаты!
— Подумаешь, — хмыкнула Сабина.
— И вы туда же… Мой мир никогда не будет прежним… — Я села и закрыла руками лицо.
— Надь, так они друг на друге женаты.
Я подняла удивлённые глаза.
— Ну вы, Наденька… — начал Федя.
— …и дурынья, — подхватили все вместе и засмеялись.
Я тоже засмеялась. Больше от радости.
Обратно разъезжаемся на такси, и я попадаю в машину с Ромой и Ксюшей. Открываю дверь.
— Подожди, — останавливает Ксюша и насыпает мне полные карманы конфет «Рафаэлло», — теперь можно.
Я сажусь с оттопыренными карманами на переднее сиденье, эти двое — на заднее. Водитель, как ему полагается, сидит за рулём. Ребята всю дорогу спорят о том, кто круче, Никодим Святогорец или Игнатий Брянчанинов. Пожилой таксист недоверчиво поглядывает на них в зеркало.
— Ой, давай заканчивать, — наконец предлагает Рома. — Это бессмысленно. Это, знаешь, как спорить, кто круче: Бэтмен или Супермен?
Ксюша смеётся. Уже внутри их двора Рома спрашивает:
— Ксюш, ты как хочешь оставшийся вечер провести?
— Я бы в кино сходила.
— Значит, мы пойдём в кино, — грозно начинает Рома и настойчиво продолжает: — И не думай мне перечить! Жена да убоится мужа своего! Я сказал в кино, значит, в кино!
Когда ребята выходят, я думаю остаток дороги почитать. Спросила, можно ли включить свет. Водитель пользуется тем, что мы заговорили, и спрашивает:
— А что это ребята, какие-то необычные?
— Да они христиане просто.
Он минуту переваривал, потом изрёк:
— Я так думаю: русский народ как был православным, так и должен оставаться. Нечего нас христианством путать.
Я решила помолчать. Из книг у меня в сумке нашёлся только молитвослов. Но если я открою его и начну читать, боюсь, он решит, что я не уверена в нём как в водителе.
Напоследок таксист спросил меня:
— А эти христиане, они за президента или против?
Я задумалась на минутку, но нашлась:
— Они за интернационал.
Таксист понимающе кивнул.
Дома пусто, от Сони только запах корицы.
На стуле висит «наша» футболка Friends forever. Под надписью Friends forever есть маленькая приписка курсивом: Cafe. Соня работала в кафе Friends forever прошлым летом. Это была её форма. Она отдала футболку мне, потому что та стала ей мала.
Когда я приехала в Москву, Соня встречала меня на вокзале в шесть тридцать утра. Я увидела её издалека, в руках у неё была красная маргаритка.
Глава 21
Лето не слишком жаркое. Самый раз. Я вернулась с работы и, хоть была сильно уставшей, как только получила сообщение от Сони, сразу встала с кровати и начала действовать.
Сообщение было даже не совсем от неё. Там не было ни одного её слова. Это было пересылаемое сообщение — просьба одного нашего знакомого художника, Ильи. Он просил всех, у кого есть ненужные работающие осветительные приборы, привести их в парк для инсталляции. Парк «Красная Пресня». Время — сегодня вечером. От себя Соня ничего не добавила, но это было и не нужно. Я залезла на антресоли и достала ту восхитительную советскую футуристическую лампу, о которой Соня ничего не написала, но о которой и было это сообщение.
Расчехлила велосипед и спустила его на лифте. Парк рядом, можно доехать песни за три. Никите сказала догонять меня любым на его выбор способом — пешком или нет.
Я знала Илью давно. Когда мы познакомились несколько лет назад, он протянул мне банан. Что было странно, ведь мы стояли в продуктовом магазине и ещё не дошли до касс. У него была стрижка под горшок, а одет он был в нечто, что сшил сам. Назвать это было сложно, что-то вроде крестьянского футуризма: клетчатая хлопковая ткань с суперпродвинутым кроем. Однажды Илья сделал механического паука размером с кошку из старого зонта и кусочка зеркала. Прицепил его на решётку лифта. Когда подслеповатая Соня вышла из квартиры, она молча, как на обратной перемотке, тут же зашла обратно. Последнее, что я слышала об Илье: ночуя у кого-то из знакомых, он выгреб всё из ванной комнаты, вычистил её до белизны, сплёл себе гнездо из полотенец, лёг в него и уснул. Он определённо псих, этот Илья. Но с психами интересно.
— Чего только не бывает в этой жизни, — говорю я Соне, как только наши велосипеды поравнялись на дорожке в парке.
Она отозвалась:
— Ты бы видела глаза моего психоаналитика, когда я ему всё рассказывала.
Илья не сразу нас заметил, но сразу узнал. Слез с деревянной конструкции высотой примерно три метра, увешанной лампами разного вида. Взял нашу лампу, сказал спасибо и исчез обратно. Недалеко я заметила спящий генератор.
— И долго она будет здесь стоять? — спросила я в никуда.
— Всё лето, — отвечал оттуда Илья. — Я надеюсь, и зимой. Потому что зимой темно и у людей так мало света. И они становятся как будто сами тёмными внутри.
— Выставка — две недели, — прошептала Соня.
Когда мы разгонялись на велосипедах обратно, я сказала:
— Не ожидала такой красоты, когда он подключал. Я думала: не шибанёт ли его током.
— Я тоже, — ответила Соня. — А впрочем, если бы и шибануло, мы стали бы зрителями перформанса «Смерть художника».
«Единственными зрителями», — мечтательно подумала я.
В парке было ещё много инсталляций. Деревянные шары, металлические конусы, кубы из сена в половину человеческого роста. Сидя на одном из них, Соня сказала:
— Москва изменилась.
— Ты тоже изменилась, с тех пор как уехала, — ответила я.
— А ты?
— И я. Мы все трое — молодцы.
И это правда. Когда я только переехала, Москва была другой. Всё в пыли, пахнет бензином, не город, а гараж. В окно летят одновременно звон колоколов и басы из припаркованной рядом машины. Но потом она сбросила зелёные сетки со своих театров, стала наряжаться к праздникам, зажигать огни, распускать цветы.
— Мне написал какой-то Иезекииль, — говорит Соня, — иностранец, наверное. Хочет купить паблик. Сто тысяч предлагает. Я думаю, эти деньги я должна полностью забрать себе. Я его больше делала. И тем более ты в такой организации работаешь. Если просят рубашку, должна отдать и всё остальное.