Мы сидели в кафе и кушали всякую всячину, когда дядя спросил:
— Рассказывай, что такой грустный?
— У меня больше нет друзей. Мы поссорились, и они ушли как трусы.
— А почему поссорились?
— Потому что они дураки и не хотят мне помогать.
— Искать папу? — спросил он, но я не ответил, потому что вспомнил, что и он тоже обещал типа маме, что больше не будет мне помогать.
Я спросил:
— А ты ищешь папу?
— Да, спрашиваю у знакомых, — соврал он.
Мы поехали домой, и, когда уже доехали, я спросил:
— Откуда ты знаешь, где я живу?
— Мы же вместе приехали сюда, забыл, что ли?
— Я не говорил тебе адрес, ты сказал, что отвезёшь меня домой, и приехал точно так же, как сейчас, прямо к подъезду, — сказал я. Дядя промолчал. — У меня есть дома пистолет, который стреляет пластмассовыми пульками. Недавно приезжала типа мамина сестра с трёхлетним сыном. Он хотел забрать мой пистолет несколько раз и всегда начинал плакать, а мамина сестра давала ему конфету, и он всегда забывал про мой пистолет, и тогда я подумал: хорошо, что дети такие глупые. Дядя Джамбулат, ты думаешь, что я маленький, глупый мальчик, и врёшь мне, а потом хочешь дать конфету, чтобы я забыл, — сказал я и вышел из машины. У меня получилась офигенски крутая речь, но Крутому Али она бы не понравилась, потому что она была слишком умной, а ещё речь подпортилась, потому что дурацкие капли опять потекли из глаз, хотя я пью воду намного меньше. Эту речь я подготовил сегодня утром, потому что знал, что дядя захочет со мной дружить. Никто ни с кем не хочет дружить просто так, и дядя со мной дружит, потому что он одинокий.
— Артур, подожди, — сказал дядя, но я не хотел слушать дурацких врунов. Потом он сказал слова, из-за которых я остановился: — Это я тебя сюда привёл. Когда твоя мама умерла, это я решил, что тебе нужна новая семья. Твой папа… он… он бы тебя не взял к себе, да и тебе не было бы хорошо с ним.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, потому что он не такой, каким ты его представляешь. Он другой. Просто ты не помнишь, ты был маленький.
— Я и так его никогда не видел!
— Видел. Я сегодня утром говорил с твоим школьным психологом. Твой мозг… он очень крутой. Он может придумывать всякие невероятные крутые вещи, и ты просто… как бы объяснить. Ты взял все свои воспоминания о папе и закрыл в один ящик где-то внутри твоей головы, и просто спрятал его. Ты стёр из памяти папу, как будто его никогда не было с вами, но папа был. Он всю жизнь жил с вами, но он не был очень хорошим папой… и человеком тоже. Он не вёл себя хорошо с тобой и твоей мамой. Поэтому, когда это случилось… когда случилась авария, мы решили, что тебе нужна другая семья. Хорошая семья, в которой у тебя будет такая же добрая мама, как и твоя мама. Со мной в университете училась Джамиля, и она всегда была очень хорошей, и поэтому мы подумали, что так будет лучше.
— Ты мог меня взять к себе.
— Не мог, у меня была бездарная жизнь, без денег, без семьи. Я просто искал для тебя лучший вариант, а эта семья — не просто лучший вариант, ты попал к самой лучшей маме.
— Моя мама была лучше!
— Конечно, самой лучшей после твоей мамы.
— Ты украл меня у папы и отдал ненастоящей семье.
— Я не украл тебя… Просто твой папа — другой человек. Я не хочу говорить вещей, которых ты не должен знать, и поэтому я тебе соврал один раз, а потом второй, а потом третий… Сейчас у тебя самая настоящая лучшая семья. Тебе не нужен такой папа.
— Какой такой?
— Такой, какой он сейчас. Просто не нужен.
— Мой папа на той стройке? — спросил я. Дядя замолчал. — Он там, да?
— Тебе не нужно это знать.
— Ты просто хочешь опять соврать, — сказал я, а он опять не ответил. Взрослые все врут. Я повернулся и побежал в подъезд. Дядя что-то там крикнул вслед, но я не послушал.
Брат открыл дверь, у него не было настроения, но и у меня тоже, поэтому мы обошлись без разговора. И очень хорошо. Брату девятнадцать лет, он тоже считается взрослым, а как я уже несколько раз это доказал, все взрослые врут. Из десяти слов, наверно, три у них — это враньё. Это значит, что тридцать слов из ста — это враньё. Тридцать слов — это много. Это каждое третье слово. Я поискал в интернете самые популярные три слова, и ими оказались «Я тебя люблю». Потом поискал самые популярные предложения, и самым популярным предложением тоже оказалось «Я тебя люблю». Если использовать мной открытую формулу, то третье слово «люблю» — это уже неправда. Если «люблю» — неправда, то правда — это «не люблю». Это значит, что каждый раз, когда взрослые говорят «Я тебя люблю», они врут. Это уже серьёзно.
— Крутой Али.
— Чё?
— А как мне не стать большим?
— Ты не хочешь быть большим воином?
— Я хочу быть большим воином, но я не хочу быть взрослым.
— Почему?
— Потому что взрослые врут. Вот я думаю, что ты мой друг. Ты в самом деле мой лучший и единственный друг.
— Я знаю.
— Ну а когда я стану взрослым, то я буду уже врать тебе, что ты мой друг, потому что взрослые все врут, а я не хочу врать. Чтобы мне не врать, я не должен стать взрослым. Вот. Но я хочу быть как ты — большим и сильным, а для этого надо вырасти, а я не хочу. А как тогда…
— Я понял, — сказал Крутой Али и потёр устало голову. Когда типа мама так делает, она говорит, что я заморочил её мозг. — Тогда не парься. Крутые воины никогда не взрослеют. Они внутри всегда как дети.
— А, тогда хорошо, — обрадовался я. Такое решение меня устроило. Вдруг в мою дверь постучался Ахмед.
— Артур, можно я зайду?
— Ага, — ответил я, и он вошёл в комнату.
— Что делаешь?
— Всякие свои дела, — ответил я, лёжа на диване. Он сел рядом.
— Мама сказала, что за последние дни ты сделал много открытий. Нашёл семью её бывшего мужа, нашёл своего дядю. Я не знаю, что надо сказать, наверное, ты не должен был так рано это всё узнать. Ты молодец, но это неправильно, — улыбнулся он. — Ты ещё маленький воин, чтобы ездить туда-сюда по городу один. Больше так не делай, хорошо? — сказал он. Я не хотел договариваться, но, обдумав всё, что произошло, всё-таки согласился, что это опасно, учитывая наши собачьи приключения. Если бы дома кто-нибудь узнал, через что мы прошли, это бы закончилось серьёзными разборками. Может даже, мне устроили бы домашний арест и пришлось бы сбежать из дома и жить на улице. Я кивнул. — Ну, тогда хорошо. Мы это обсудили. Ещё я хотел тебе сказать, что вещи, которые ты наговорил маме вчера, — это очень плохо. Это хуже оскорблений.
— Она сделала плохую вещь, — объяснился я.
— Я знаю, она всё рассказала вчера. Да, она не права, но она мама, и любая мама будет пытаться разобраться в том, что творится в голове сына. Что бы ты ни говорил, она твоя мама. Ты сделал ей очень больно, когда сказал вещи про нашу семью.
— Тебе легко говорить. Она твоя мама, и вы любите друг друга, потому что вы настоящая семья, — сказал я недовольно.
— Невнимательный воин, — усмехнулся Ахмед. Я привстал, не понимая, почему он посмеялся. — Когда я сюда зашёл, я сказал: круто, что ты нашёл семью бывшего мужа мамы. Почему я говорю «муж мамы», а не «папа»?
— Он не твой папа… — сказал я. А ведь в самом деле, как я мог забыть? У неё же не могло быть детей.
— Так точно, детектив.
— А если ты не её сын, тогда чей?
— Ну… — Ахмед развёл руки в стороны, как будто повторил смайлик. — Не знаю и никогда не узнавал. Девятнадцать лет назад, не помню какого там сентября, рано утром кто-то оставил маленькую лялю у входа в детский дом. Лялю завернули в чёрное полотенце с жёлтыми цветочками, видел такое?
— Оно лежит у тебя на полке!
— Да. Никто меня не брал во многом из-за проблем с дыханием. Я тяжело дышал, и многие говорили, что я слабенький, болезненный ребёнок. Так и было, я был худой как спичка, всё время чем-нибудь болел. Мне кажется, что в то время у меня уже даже было ощущение, как будто все смотрят на меня как на мертвяка. Типа этот мальчик долго не проживёт. Но я прожил один год, потом второй год и потом восемь лет. Тогда меня и взяла мама. Женщина без мужа, медсестра, которая решила, что будет за мной ухаживать. Я начал бегать, сперва мало, потом много, потом тренироваться, и к двенадцати годам я вообще забыл, что когда-то чем-то болел. А когда мне исполнилось шестнадцать, мама взяла другого раненого птенчика, — брат щёлкнул меня по уху. Я не хотел хихикать, но получилось, что я хихикнул. — Вот и скажи мне, безымянный воин, у которого нет брата и нет мамы, который живёт сам по себе, который сам себе готовит еду три раза в день, который сам стирает свою одежду, и делает сам уборку, и лечит себя, когда болеет, и обнимает себя, когда плохо, и каждый день говорит сам себе, что любит тебя, а в чём между мной и тобой разница? Между нами нет никакой разницы. Всё, что получаю я, получаешь и ты. Поэтому я вообще не понимаю, когда ты говоришь, что я родной, а ты нет. Я — сын твоей мамы, безымянный воин, а ты мой странный братан.
Я промолчал, думая, что ему ответить, но ничего не приходило в голову, несмотря на правило воина, что у меня всегда на всё должен быть ответ. Брат встал со стула и сказал:
— На самом деле между нами есть разница, и я понимаю, что тебе тяжелее, потому что у меня не произошло то… что произошло у тебя. И конечно, будь я на твоём месте, я бы скучал по маме, настоящей маме, потому что ты её видел, потому что ты её помнишь, а у меня не так. Я помню только работников детского дома, и всё. Поэтому, братан, скучай по маме, это ничего, это нормально, но мамы бывают разные. Есть мама, которая тебя родила, есть мама, которая заботится о тебе и любит тебя и, блин, реально каждый день говорит, что любит тебя бесконечно. Вспомни хоть один день, чтобы она не сказала, что тебя любит. Она никогда не заставит тебя считать себя твоей мамой, и ты же видишь, она никогда в жизни не просила тебя называть себя мамой. Она знает, что у тебя в сердце есть другая мама, и она туда не лезет. Она просто тебя любит, и всё. Понимаешь? Никто в этом доме никогда не будет заставлять тебя называть её мамой, а меня братом, это твоё дело. Но д