Таша СоколоваДневник волонтёркиСборник рассказов
Посвящается любимой бабушке
Предисловие
Я не планировала писать эту книгу и шла в больницу не для того, чтобы собрать материал. Книга, как и пандемия, случилась абсолютно стихийно. Вначале сетевое издание, которым руководит мой муж, попросило написать заметку с объяснением, что происходит в больницах, — не репортаж даже, а рассказ от первого лица, что мы там видим. Долго собиралась с мыслями, делала какие-то наброски, писала, стирала и набирала снова. А потом, 19 мая, умерла моя первая пациентка — Юля. Я шла из больницы, слёзы застилали глаза. За те две недели, что она пролежала, я успела к ней привязаться. Конечно, и до этого я знала, что пациенты умирают. Умирают в реанимации, умирают в других отделениях, умирают даже у нас, но как-то закономерно, тихо и обычно ночью. Сегодня были — завтра нет, на их месте другой человек. Можно даже не интересоваться, где вчерашний, — может, выписан, может, в реанимации, может, в другом отделении. Юля умерла почти у меня на глазах — мы общались, а час спустя её не стало. Я спустилась в метро, открыла текстовый документ и почти на одном дыхании написала рассказ. От первого лица, как и просил редактор. Тогда я поняла, что описание увиденного оказывает хороший терапевтический эффект. Вроде бы как перенесла события в какое-то облачное хранилище и немного отстранилась от переживаний. Тогда ещё не было понимания, писать ли о себе, о «короне» или о пациентах.
Так же случилось и со второй главой — в душе накопилась критическая масса боли и ощущения несправедливости. И снова пришло успокоение сразу после того, как были дописаны последние строки. Без книги я бы, наверное, сошла с ума или ушла из больницы, не справившись с нагрузкой. Можно сказать, что за каждой главой в этой книге стоит пациент, погибший от ковида. Внутри книги они ещё живые.
Автор сердечно благодарит:
• всех сотрудников и волонтёров ГКБ-52 за то, что они встретились ей в жизни и дали согласие стать героями этой книги; отдельно по именам хотелось бы упомянуть: Александр Ванюков — создал волонтёрское движение и помогал с переводом бабушки; Сергей Бучин — оказал помощь с переводом бабушки и приведением меня в чувство после её смерти; Сергей Васильевич Царенко — важная консультация; Марьяна Анатольевна Лысенко — она создала всю структуру ГКБ-52 и сделала волонтёров её частью; Дмитрий Эдуардович Хохлатов — принял меня в структуру отделения и всегда относился как к родной;
• любимого мужа за то, что поддерживал в моменты резкого падения самооценки добрыми словами, а в моменты резкого падения глюкозы в крови — очередной шоколадкой;
• подруг, ставших первыми читателями и первыми критиками;
• анонимную летучую мышь, хоть и устроившую эту пандемию, но давшую шанс лучше понять хрупкость человеческой жизни и отношений.
Глава 1. Путь в больницу
Точно помню дату, когда коронавирус вошёл в мою жизнь. Двадцать четвертого января международное сообщество по проверке фактов прислало мне письмо о том, что запускается интернациональный проект по развенчанию фейков о коронавирусе. До этого момента «корона» была далеко от меня и представлялась чем-то не очень значительным.
Несмотря на это, весь февраль я продолжала работать на основной работе — у нас был публичный лекторий, слушатели спокойно приходили без масок, пожимали при встрече руки, обнимались, а лекторы не боялись завозной заразы. Тогда же, в феврале, на День святого Валентина получила в подарок декоративного кролика, в документах была прописана порода — «китайский кролик». Родился он ещё в 2019 году. Вначале назвала его Ушан, а потом, с лёгкой руки жениха, кролик был переименован в Ухань-19. Так коронавирус окончательно вошёл в нашу повседневную жизнь.
Панике я не поддавалась, активно шутила на тему «короны» в соцсетях — следили с друзьями, словно на футбольном чемпионате, кто вырвется вперёд — Иран или Италия. Даже в шутку делали ставки, какая страна завтра будет лидером. Посмеивалась, помню, в парке — вышли гулять с женихом — над женщиной на соседней лавочке. Она рассказывала своему спутнику, что «корону», как и дефолт и СПИД, прислали на Землю марсиане. Буднично так рассказывала, без аффективных интонаций, недоумевала: «Мы вот им ничего плохого не сделали, почему они никак от нас не отстанут?»
Помню первую волну страха — в начале марта в лекторий пришёл слушатель, он предупредил меня, что недавно вернулся из Франции, и спросил, пустим ли мы его на лекцию. Безо всяких раздумий разрешила, а вечером почувствовала липкую панику и боль в горле. Поделилась информацией о возможном «нулевом пациенте» только с оператором, ни лектору, ни директору не сообщала. Нам повезло. Временно. В середине марта мы совместно приняли решение приостановить деятельность лектория.
Тогда и стало закрадываться понимание, что просто так мы из этого кризиса не вылезем. Оставшись без работы, мой мозг вскипел за пару дней. Я убрала квартиру так, что нашла вещи предыдущих хозяев, съехавших отсюда семь лет назад, рассадила и пересадила домашние цветы, которые замечательно жили и без моего вмешательства, вычесала котов так, что они похудели на несколько килограммов, научилась готовить домашнее безе так, чтобы в процессе соседи не звонили пожарным, почти свела с ума будущего мужа и поняла, что мне нужно новое основательное занятие.
Всё это время моя деятельная кузина, зная, что я осталась без работы, закидывала меня вакансиями. Внезапно среди них я нашла своё спасение — в Телеграм-канал о коронавирусе требовался автор постов. Мне показалось это идеальным решением. Я занята, кузина удовлетворена осознанием участия в моей жизни, жених избавлен от моей вечной болтовни, а коты и домашние растения ведут привычный образ жизни без моего назойливого внимания. Редактор на новой работе чётко обозначил задачу — нагнетать панику, но избегать фейков. Морги Италии переполнены? Проверьте внимательно, так ли это, а после — сразу в эфир. В Эквадоре трупы хоронят в картонных гробах? Замечательно! Проверяйте, дадим в прайм-тайм! В Иране не хватает мест в моргах (видео)? Ещё лучше, за него дам двойной гонорар.
Мне казалось, что моя паника утихнет, если я буду сеять панику среди других. И действительно, какое-то время это работало. Я трудилась сменами по двенадцать часов, каждые пятнадцать минут мне надо было выдать в эфир ещё более устрашающую новость, чем предыдущая. Работа меня вдохновляла и вызывала ностальгию по временам, когда я, ещё студентка журфака, подрабатывала таким же написанием коротких заметок для новостных лент разных изданий. Тогда работа казалась утомительной, а сейчас мне это даже доставляло удовольствие, ведь я направляла целый информационный поток. Я вела текстовые прямые трансляции обращений Владимира Путина, французского президента Эмманюэля Макрона и итальянского премьер-министра Джузеппе Конти, от души радуясь, что не забыла французский и итальянский и не разучилась печатать с почти стенографической скоростью. А потом владелец канала нагнал в него количество подписчиков, достаточное для продажи.
С купившим канал я не сработалась, поэтому принялась снова пересаживать цветы и вычёсывать котов. Незадолго до этого началась самоизоляция. В карантинном безумстве я едва не постирала котов, отродясь не знавших водных процедур. И тут — пока я искала укрепляющий шампунь для кошачьей шерсти — мне пришла гениальная идея. Я пойду в больницу!
У меня ведь даже есть небольшое образование. До того как поступить на журфак, я хотела стать врачом. Даже ходила на курсы парамедиков. Парамедик — это такая смесь медика и спасателя. Вот, например, случилось ДТП — по трассе разливается бензин, а в машине — пострадавший. У него подозревается сложный перелом позвоночника. А ещё и дверь машины заклинило. И тут приезжают парамедики! Резать сваркой нельзя — искра подожжёт бензин, вытаскивать надо срочно — у водителя вдобавок к перелому внутреннее кровотечение. А мы знаем как — отжимаем дверной замок вручную, надеваем на пострадавшего шейный воротник, кладём на носилки и бежим. И ровно тут падает та самая опасная искра, но мы прикрываем только что извлечённого из машины водителя собой, взрывная волна проносится над нами, а мы, ни разу не оглушённые, встаём, переносим его в машину скорой помощи и доставляем в госпиталь.
Ну это я так представляла, когда шла на курсы. В реальности мы (новички) снимали с деревьев кошек, открывали заклинившую дверь квартиры и измеряли давление чересчур заскучавшим пенсионерам по нескольку раз на дню. До сертификата я не доучилась, мне пророчили, что я буду крутым журналистом, а крутой журналист клизмы не ставит.
Прошло десять лет, и своё парамедицинское прошлое я ставила себе в заслугу. «О’кей, гугл, хочу стать волонтёром». Зарегистрируйтесь на сайте, заполните анкету, пройдите медосмотр, получите медицинскую книжку, пройдите собеседование и ждите ответа…
Зарегистрировалась, заполнила, прошла, получила, прошла, ждать не стала. Случайно наткнулась на репост в Фейсбуке, требовались волонтёры в ГКБ-52. От дома до больницы — полтора часа. Я-то надеялась на распределение в ближайший коронавирусный госпиталь, он на соседней от меня улице. Зато анкета в 52-й состояла всего из пары вопросов — ФИО, возраст, хронические заболевания и телефон. Заполнила. В тот же вечер звонок. Мы с координатором тёзки. Пять минут поговорили: «Вы подходите, добавляю в чат, можете отзываться на любую заявку». В чате — больше ста человек, все заявки на смену улетают в течение пары минут, несколько дней мониторю и никак не успеваю ответить. И тут чудо — в полдвенадцатого ночи: «Нужны волонтёры в „красную зону“, строго кроме группы риска». Успеваю ответить на эту заявку.
Лирическое отступление № 1
С ГКБ-52 меня связывает много хорошего. В августе-сентябре 2019 года я мучилась от бронхиальной астмы, которую не могли купировать никакие препараты. И вдруг мне советуют врача именно оттуда. Он внимательно изучает документы и говорит: «Нет у вас никакой бронхиальной астмы. Это неправильное строение носовых перегородок. Отделяемое носовых пазух раздражает бронхи». А до этого я несколько месяцев не сплю нормально: только приму горизонтальное положение — сразу задыхаюсь и кашляю. И вот тот врач предлагает: «Я вас прооперирую. День в стационаре, и забудете о своих проблемах». Без особых колебаний я согласилась, сделала операцию и с первого же дня после выписки не пользовалась ингалятором. Ещё осенью мне грозила третья группа инвалидности, а теперь я могу снять этот диагноз, если не будет приступов. То есть я уже не в группе риска, хоть астма есть по документам, на деле её нет и не было. Получилось, что больница мне помогла — а теперь у меня есть шанс помочь ей.
Первый день в больнице
В первый день я очень боюсь не понравиться. Вдруг там будет целая комиссия, спрашивать будут. Для чего-то повторяю протокол интубации (кто бы мне его доверил без диплома?). Довожу движения до автоматизма — «левой рукой язык вверх и в сторону, надгортанник приподнимаем, правой рукой вводим трубку». Вспоминаю алгоритмы, перечитываю конспекты, смотрю обучающие видео. Утром координатор Таша задаёт всего пару вопросов: «Хронических заболеваний нет? С пожилыми родственниками не проживаете? Договор подписали?» В договоре — обязательство не передавать ФИО и диагноз пациентов третьим лицам и не вести фото- и видеосъёмку пациентов. Ну с этим-то я справлюсь. Помимо Таши есть и второй координатор — Ольга, знакомлюсь и с ней, она представляет мне Таню: «Вот более опытный волонтёр — она научит надевать и снимать костюм. Добро пожаловать!» В том, как надевать и снимать, в принципе, нет ничего сложного — вот на стенах санпропускника висит инструкция. В костюме сразу становится жарко, неуютно и страшно.
Моя наставница Таня «старше» меня всего на пару дней, вчера учили её, сегодня она, а завтра нам придётся учить кого-то ещё. Она ветеринарный фельдшер. Рассказывает, что живёт с мужем, то есть никто из её семьи не в группе риска. Пришла в волонтёры, потому что хотела самостоятельно узнать, что на самом деле происходит вокруг коронавируса, к тому же, добавляет, устала от самоизоляции, людей видела мало, да и хорошее дело хочется сделать. Она очень собранная и спокойная, говорит, что животных лечить сложнее — они свои жалобы сформулировать не могут. А тут пациент просит ослабить эластичные бинты на ногах — берёшь и ослабляешь; жалуется, что болит голова, — сообщил на пост, там примут решение, какую таблетку дать, а дело волонтёра — только проследить, чтобы пациент её выпил.
Врачи
Волонтёров запомнить проще, чем врачей. Первых мы хотя бы видим без тайвека[1] перед сменой и после. Врачей запоминаем по каким-то отличительным чертам.
Вот завотделением Дмитрий Эдуардович — он в очках с диоптриями, поэтому носит не защитные очки, а специальный лицевой щиток. Конструкция защиты в принципе не учитывает, что носящий её может нуждаться в коррекции зрения. За спиной его называют сокращенно Д.Э. У него почти тридцать лет хирургического стажа, возможно, поэтому никакая внештатная ситуация не может сбить его с толку. Завотделением знает всех пациентов, умудряется даже помнить их анамнез, лечащие врачи во всех сложных случаях консультируются у него, и он никому не отказывает. На самом деле у него есть отдельный кабинет, но он там не бывает — сидит за столом в ординаторской вместе с остальными врачами.
Стол у окна делят Наталья Викторовна и Алёна Вячеславовна. Когда в ординаторской или на улице Алёна снимает капюшон, под полупрозрачной медицинской шапочкой видны красивые серёжки, каждый раз разные. Наталья Викторовна близко к сердцу принимает проблемы каждого пациента. Она помнит, что бабушка из 511-й палаты на обходе просила передать волонтёрам, что ей нужна помощь с телефоном, и не забывает, что дедушка из 520-й не любит банановый протеиновый коктейль, а предпочитает клубничный. Олег Геннадьевич — тоже врач, но ещё и наш диджей по совместительству, он не любит работать в тишине и постоянно включает нам как проверенную классику, так и интересные новинки. А ещё его ни с кем не перепутаешь даже в тайвеке — он почти два метра ростом. Илья Николаевич сидит ближе всех к двери, и это не случайно — он исполняет обязанности консультирующего хирурга для других отделений. Его почти невозможно застать в ординаторской. Ещё есть ординатор первого года — Женя, он вчерашний выпускник Первого меда и выполняет в основном бумажную работу, именно к нему в помощь и прикрепляют волонтёров.
Женя показывает нам, как работать в больничной компьютерной системе — «Орбите», как найти там любого пациента, узнать, какие обследования ему назначены, посмотреть телефоны родственников и адрес проживания для заказа санитарного такси при выписке.
В первый же день знакомимся с Ириной Валерьевной — старшей медсестрой. Это улыбчивая женщина средних лет, зовёт нас «деточками». Её улыбку видно даже через респиратор и очки, у неё по-особому морщатся уголки глаз, когда она улыбается. И совсем по-другому, когда что-то идёт не так. Все медсёстры принимают нас как равных, кроме одной — Антонины Сергеевны. Ей заранее не нравятся волонтёры: «Убьёте тут нам всех», «Делать вам нечего — в „красную зону“ явились», «Вот вы тут все заболеете, а мы потом лечить вас будем». Надо сказать, Антонина вообще любит ворчать. Не ругаться, а именно ворчать по поводу и без. От неё достается всем.
Наблюдала такую сцену. Ольга — наша санитарка — мыла полы в коридоре, когда Антонина вышла из процедурной.
— Нет бы нормально помыла, а она только грязь мочит и равномерно по полу размазывает, — ни к кому конкретно не обращаясь, прокомментировала Антонина.
Из ординаторской вышел Илья Николаевич и пошёл в сторону выхода из отделения.
— Вот Ольга тут всё намочила и нормально не вытерла, точно кто-то упадёт, — сказала Антонина.
Илья Николаевич, не дойдя до дверей, развернулся и вернулся за чем-то в ординаторскую. Вышел снова спустя несколько секунд.
— Вот по свежевымытым, можно сказать, стерильным полам надо не ходить, а летать, а вы туда-сюда ходите, грязь носите. А Олечка моет и моет, — подытожила Антонина.
Надо сказать, бурчит и ворчит она на всех — на сестёр, санитарок и даже врачей. Но это не ругань и не скандал, поэтому такую особенность все ей прощают. Может быть, за её безграничное терпение к пациентам. На них она не злится никогда.
Мы, волонтёры, сразу попали под её огонь. Меня она невзлюбила с первого разговора, едва узнала, что по основному роду деятельности я журналист: «Значит, вынюхивать пришла». Таню она поставила на ступеньку выше меня: «Хоть профессия толковая», но всё равно звала её «зверский доктор». Мне досталось прозвище пообиднее — Писака. В общем, никакого доверия мы у неё не вызывали, а ещё она, кажется, сердилась, что у Ирины Валерьевны мы в любимчиках ходили.
С остальными сёстрами — Катей и Мариной — мы подружились быстро, они всегда радовались нашей помощи и были готовы объяснить и показать что-то новенькое и интересное из медицины. Катя — смешливая блондинка с голубыми глазами, она курит стики, а Марина — брюнетка с длинными нарощенными ресницами, она курит тонкие ментоловые сигареты. Девушкам нравится, что мы с Таней не совсем далеки от медицины.
Наши волонтёры
С лёгкой руки Тани уже через пару дней начинаю звать всех пациентов «бабушками» и «дедушками». До больницы я никогда бы не обратилась так к незнакомому человеку, как-то это по-детски, да и не очень тактично. А через неделю я начинаю говорить со своими пациентами так: «Бабуль, ну как вы? Таблеточку приняли? А что вы маской-то не дышите? Сейчас я поправлю подушку, золотце моё, и мы вместе будем выздоравливать».
Конечно, не ко всем мы так обращаемся, с некоторыми разговариваем по-взрослому, по-деловому. Как-то интуитивно начинаешь понимать, кто перед тобой — «хорошая моя бабулечка» или «Галина Степановна». Кстати, когда «бабулечка» начинает идти на поправку, она сама собой снова становится Галиной Степановной. А пациенты нас зовут «родненькими», «солнышками» и «кровинушками» чаще всего. Хотя бывают и исключения. Катя как-то рассказала, что пациент, дедушка хорошо за восемьдесят, после инсульта, спросил её: «А когда сутенёры придут?» Она на минуту потеряла дар речи, и тут дедушка продолжает: «Сутенёры сегодня придут? Они побрить меня обещали». — «Дедуль, так то не сутенёры, а волонтёры», — поправляет его Катя. «Да путаюсь я в ваших модных словечках, мы таких ударниками называли».
В мой первый день помимо Тани знакомлюсь ещё с несколькими волонтёрами. Вот мама и дочь — Ира и Ксю, пришли в волонтёры вместе. У Иры своё ивент-агентство, а Ксю — продюсер на развлекательном телеканале. Пришли, потому что не могли остаться в стороне. Бизнес Ирины стоит, она ходит в больницу каждый день, а Ксения два дня на телевидении, а два — тут, в отделении. Через месяц работы обе они записались на курсы медсестёр, чтобы оказывать пациентам ещё больше помощи. Именно они принесли в отделение сотню воздушных шариков, прочитав в научном журнале, что надувание шариков улучшает восстановление дыхательной системы после ковида. От них вообще исходит неимоверное количество душевного тепла, они держат пациентов за руки, обнимают, гладят по голове и много с ними разговаривают.
Очень скоро Ирина начинает вести в нашем отделении курсы по дыхательной гимнастике, с разрешения Дмитрия Эдуардовича они печатают описания упражнений и раскладывают по всем палатам, пусть пациенты занимаются, когда могут. Они же активно пишут посты в соцсетях о необходимых вещах для пациентов, и всё сразу находится. Нужен крем от пролежней? Назавтра у нас месячный запас его. Пациентам для разработки рук нужны игрушки-антистресс? На их пост отзывается магазин игрушек и готов привезти нам сто штук. Нужна ветошь для обтирания пациентов? Держите два огромных мешка.
Сменщица в нашем отделении — Станислава пришла на несколько дней позже меня, мне доверили её обучать: «Покажешь ей, как надевать и снимать костюм?» — попросили координаторы. Я чувствую ответственность за неё, а после смены успокаиваю — всем нам казалось, что тут мы точно заболеем. Мне после первого дня сразу примерещилось, что поднялась температура и заболело горло, а в итоге я не заболела ни тогда, ни теперь. Станислава говорит, что на карантине у неё было очень много времени, а ещё любви и тепла, и она понимала, где всего этого так не хватает, поэтому без колебаний пошла в «красную зону». Пришла и втянулась в круговорот работы отделения. Она, кажется, первая из нас, кто стал брать по две смены подряд — утреннюю и вечернюю, проводя с пациентами целый день.
В нашем же корпусе, но на втором этаже, в урологии, работает Настя. Она — волонтёр со стажем, на протяжении полутора лет каждую неделю помогала в хосписе «Вера», а когда все хосписы закрылись для посетителей, пришла в больницу. Настя работает почти без выходных, объясняет, что и бабушки с дедушками по ней скучают, и она по ним. Именно благодаря Насте у волонтёров появились смешные ободки на головах. Однажды ей пришла в голову мысль, как можно разнообразить скучные белые тайвеки, и она принесла обруч с плюшевым рогом единорога. Потом появились ободки с ушками мышки, зайки и котика.
Есть среди волонтёров и человек-звезда. Его зовут Лёня, и именно он автор большинства росписей на наших тайвеках. Лёне пятьдесят девять лет, в докоронавирусном мире он финансист и кризис-менеджер, он на самой грани группы риска, но это не удержало его от волонтёрства. У него большая семья — шестеро детей и четырнадцать внуков. А во время работы в больнице он будто усыновил и удочерил каждого своего подопечного. Несмотря на возраст, он сразу собирался идти в «красную зону», и остановить его не мог бы и целый отряд «Альфа». Вначале координаторы хотели ему отказать, отправить в «зелёную зону», но он с ними поспорил — если пройдёт весь кабинет от стены до стены на руках, они его примут. Прошёл.
Его разукрашенный тайвек я встречала повсюду: вот он прибежал в нашу хирургию — нужно побрить пациента; сижу в курилке — из корпуса в корпус бежит Лёня с принадлежностями для мытья; принесла анализы в реанимацию — а он тут моет полы. Кажется, не было ни одного дня, чтобы я не встречала его на территории больницы. Его девизом стало: «Задача врача — лечить пациента, а задача волонтёра — сделать это лечение максимально комфортным». Лёня стал главным по косметическим процедурам — он мыл головы, обтирал влажными салфетками тела, мазал кремом сухости на коже, брил пациентов и стриг им ногти. Рискну предположить, что благодаря ему пациенты ГКБ-52 с лёгкостью победили бы в конкурсе красоты среди пациентов других больниц России, а то и взяли бы титул Мисс и Мистер Вселенная. Лёня со своей самоотверженностью и позитивом мгновенно становится образцом волонтёрства и главным любимчиком всех пациентов. Даже Антонина на него не ворчит и за глаза называет Лёнечкой.
Одним из условий для волонтёров было не проживать и не контактировать с людьми из группы риска. Но всё равно есть риск принести ковид из больницы домой. Муж горячо поддержал моё стремление пойти в больницу, уж больно ему хотелось тишины и покоя. При этом кузине я боялась говорить, что пошла в «красную зону». Хотя она тоже врач и работала в коронавирусной больнице. Успокаивала её, что я в «зелёной зоне», ни с какими пациентами не общаюсь, только за компьютером сижу и медицинские данные вбиваю. Рассказала где-то через неделю, к своему удивлению, встретила даже понимание. Сейчас она мной гордится.
Станислава признаётся, что не сразу сообщила родственникам о своём решении, почти месяц держала в секрете. Но родные звонили во время смены, и стало почти невозможным скрывать, где она и что делает. Они отнеслись к её выбору положительно, а восьмидесятитрёхлетняя бабушка даже сказала, что, будь она помоложе, тоже пошла бы волонтёрить в больницу.
Ира первая приняла решение идти в «красную зону», а Ксю пошла вслед за ней, рассудив, что и так, и так будет контактной. Друзья Иры и Ксю, с которыми они жили за городом, попросили их съехать и не подвергать их риску заболеть. Настя тоже скрывала от семьи поначалу. Один из наших волонтёров мотивировал свой приход тем, что «если вдруг и заболею, то хоть лечить будут как родного». Другая наша волонтёрка говорит, что предпочитает быть в центре событий. Объясняет: «Во время урагана где самое спокойное место? Правильно, в эпицентре. Вот я и ринулась в самую гущу».
В итоге я не знаю ни одной истории, где семья была против, чтобы кто-то пошёл волонтёром. Но, разумеется, это не касалось семей с совместным проживанием с людьми в группе риска. Такие к нам не приходили сами, осознавая, чем рискуют.
Принц и нищий
В реанимации у нас трудилась безотказная девушка, выполнявшая любую работу. Она обтирала пациентов, кормила их, мыла полы, и только через три месяца мы узнали, что она топ-менеджер в очень известной корпорации с годовым оборотом в миллиарды рублей. Она пришла, чтобы помогать, так как работа стала удалённой и не требовала присутствия в офисе.
В волонтёры пошли все — топ-менеджер и юрист, психолог и фитнес-тренер, учитель и автослесарь, студент и профессор-физик. Нам обычно от восемнадцати до пятидесяти (старше уже не берут, так как группа риска, а Лёня не в счёт). Кто-то из нас работает удалённо, кто-то посменно, а кто-то лишился работы из-за карантина. У некоторых есть начальное медицинское образование, у большинства нет. Есть даже те, кто боится вида крови, — они не работают в отделениях, но стали королями пищеблока или повелителями передачек. А совсем недавно мы узнали, что большая часть мужчин-волонтёров служила в ВДВ. Правда, в этом году в воздух они будут бросать не береты, а медицинские шапочки.
Для многих из нас волонтёрство стало пропуском в город на время самоизоляции. Мы нашли новых друзей, даже не просто друзей, а фронтовых товарищей. Я знаю, что в стенах больницы зародилось несколько интересных профессиональных проектов, три человека нашли работу, а двое — даже любовь.
Мы прошли путь сюда, мы знаем, что, когда придёт вторая волна или новая инфекция, мы придём сюда снова и снова. И вместе победим.
Будни «красной зоны»
Через неделю уже формируется алгоритм смены. Заходя в «красную зону», снимаешь с себя помимо одежды ещё и украшения. Вынимаю из ушей серьги, убираю в кармашек сумки. Снимаю помолвочное кольцо, перевешиваю на серебряную цепочку на шее. На ней уже висит медальон с изображением святой Терезы из Лизьё. Католическая монахиня стала святой благодаря своей идее о Малом пути — чтобы достичь святости, необязательно совершать героические поступки, достаточно небольших хороших дел.
Этим путём и идут волонтёры. Мы не можем провести сложную многочасовую операцию и спасти пациенту жизнь, но, совершая маленькие рутинные дела, мы можем помочь сделать лечение пациентов более комфортным, а работу врачей — менее напряжённой.
С утра нужно опросить поступивших за ночь об их контактах — с кем проживают, ходили ли на работу, посещали ли магазины, аптеки, поликлиники. Всем пациентам над кроватью вешаем обходной лист — туда будут записываться показатели температуры и сатурации. Каждый поступивший в стационар подписывает семь — десять форм согласия — на лечение, на медицинские манипуляции, на сбор персональных данных. Обычно их никто не читает, надо признаться, я тоже так и не прочла полного текста, запомнила только заголовки форм. Если пациент на что-то жалуется, то запоминаем и передаём лечащему врачу или старшей медсестре Ирине Валерьевне.
После обхода и завтрака начинается время исследований — КТ, ЭКГ, гастроскопия (или ЭГДС, как пишут в назначениях). Перевозим больного или сидя, или лежа. Некоторым пациентам по пути на исследования требуется кислородная поддержка. В первые смены казалось, что баллоны с кислородом неподъёмно тяжёлые, а сейчас я без напряжения могу принести и по баллону в каждой руке. На каждое исследование обычно очередь из пары человек. Тут наступает время общения — больные разговаривают друг с другом, для них это редкая возможность социализации, ведь выходить из палаты в коридор запрещено в большинстве отделений. Мы — волонтёры, медсёстры и санитары — обмениваемся новостями. Самые обсуждаемые темы — что из средств индивидуальной защиты есть у кого в санпропускнике, как носить СИЗ с максимальным комфортом и кто из медперсонала поступил в отделения в качестве пациентов.
— Жёлтые не берите, в них сауна.[2]
— А вот белые хоть немного, но дышат.[3]
— У вас формованные сегодня есть, везёт вам![4]
— В формованных же переносица натирается.
— Не натирается, если пластырь наклеить.
— А к нам наш врач из эндоскопии поступил.
— У нас ещё что, в 68-й (ГКБ-68 им. Демихова) в одном корпусе почти все врачи заболели, привезли им автобус докторов откуда-то из регионов.
«Моя» бабушка тихонько трогает меня за руку: «А мне там больно будет?» Ей предстоит гастроскопия. Успокаиваю, говорю, что обязательно сделают анестезию, рассказываю, как сама год назад проходила эту процедуру. Тут подходит наша очередь. Вкатываю каталку в кабинет, помогаю перебраться на кушетку. Жду в коридоре. Процедура закончена, выкатываю каталку, бабушка благодарит врачей: «Спасибо, вы замечательные люди, совсем не больно, правда». Отвожу в палату. Таких поездок в день набирается до десятка. Каталки тяжёлые и неповоротливые, но мы «сигналим», «совершаем манёвры» и «производим параллельную парковку».
В это время в отделении Катя, Марина и Антонина уже поставили капельницы, а это значит, что наши пациенты не могут встать с кровати — им нужна наша помощь. Один просит воду, другой — поудобнее положить подушку или поднять изголовье кровати, кому-то нужно судно. Недавно нам показали, как помогать менять и снимать капельницы. Теперь это тоже наша обязанность. Между собой обсуждаем, что и поставить капельницу не такая уж сложная задача — особенно в катетер. Но вот установка катетера — это высшее мастерство, недоступное простым смертным. На исхудалых тонких руках пациентов вены почти не поймать — они «бегают». Несколько дней назад в процедурной плакала Марина, слёзы текли под очками и мочили респиратор — десять минут ловила вену, исколола пациентке всю руку, но не смогла. Выручила старшая, Ирина Валерьевна, она всегда нас выручает.
Наступает время подготовки выписок. Наверное, это самая радостная часть дня. Приносим форму согласия: «Вот тут надо подписать, тут, ещё тут, тут». Наконец, листы заканчиваются, и мы помогаем собрать вещи. Если санитарное такси уже приехало, то провожаем до машины, прощаемся. Есть правило — строго никаких «до свидания». Только «прощайте», просим не попадать к нам больше.
Вообще ритуальных фраз много. Например, нельзя ни в коем случае желать спокойной смены. Это проверенная поколениями врачей традиция — если такое кому-то пожелать, то спокойствия не будет, обязательно что-то случится. Ещё нельзя желать ничего тихого — тихого дежурства, тихих пациентов. Мы знаем, что тихие только мёртвые, живым нужна помощь, они о ней просят, зовут нас.
Выписки бывают разные — одни пациенты считают, что они слишком больны, чтобы долечиваться на дому. Они отказываются подписывать свою выписку. Приходится уговаривать, объяснять, что эта койка пустовать не будет, на неё сегодня же положат кого-то, кто без врачебной помощи может не выжить. Если пациент совсем не соглашается, предлагаем выписать в обсервацию — под присмотр врачей на долечивание.
Но есть и другие — на прошлой неделе одна пациентка схватила меня за руку и, заглядывая в глаза, панически спрашивала: «А отсюда вообще выходят? Есть те, кто вылечился? Вы их видели?» Успокаивала, рассказывала счастливые истории. А у неё слёзы в глазах стояли. Всё просила пообещать. А это ещё один ритуал — нельзя ничего обещать. Мы не боги, мы не решаем, кому жить, а кому умирать. Но она так просила! Пообещала. Примета дала сбой — ничего страшного не произошло, в воскресенье её выписали домой. А через час её кровать занял новый пациент.
На самом деле в больнице есть почти боги. Это ОРИТ-7 (отделение реанимации и интенсивной терапии), наше седьмое небо. Я там ещё не была, знаю только по рассказам. Это отделение Михаила Кецкало, врача анестезиолога-реаниматолога, главы центра ЭКМО (экстракорпоральной мембранной оксигенации). Аппарат ЭКМО — последняя надежда самых сложных больных. Когда не справляется ИВЛ, можно вывести кровь из тела, насытить её кислородом и заново ввести в организм пациента. Таких аппаратов очень мало, но, к счастью, многим они и не требуются. В ОРИТах совсем не так, как в линейных отделениях, там очень сложно, вначале надо привыкнуть к линейным отделениям. В первый день работы я загадываю, что однажды буду в ОРИТе.
К вечеру нужно обойти все палаты, замерить температуру, сатурацию, поставить отметки, кто на кислородной поддержке, кто лежачий. Эта информация пригодится ночной смене. Приходят «ночные», посвящаем их в курс дела, говорим: «Ну, до утра». Не желаем спокойной смены. Уходим.
Уходит только тело, мозг и сердце остаются в больнице. По пути домой думаешь о пациентах, за ужином обсуждаешь с семьей больничные новости, засыпая, перебираешь в голове имена больных, просишь Бога об их здоровье. Утром в метро волнуешься, кого увидишь, кого нет. Хочешь услышать, что ночь все пережили. Дежурная смена докладывает, каких-то фамилий больше не слышишь…