Юмор как спасение
Нас, волонтёров и медиков, не перестаёт удивлять один факт. Когда эпидемия бушевала в Китае, Италии и разгоралась в США, в нашу русскоязычную ленту Фейсбука и Твиттера попадали только депрессивные посты от уставших и измученных медработников. Синяки и мозоли на переносицах, буквально разгрызенные респираторами и очками лица, спящие на полу вповалку сотрудники.
Не берусь сказать о других больницах Москвы и тем более о регионах, но у нас этого нет. Один врач рисует на СИЗах в своём отделении милых аниме-персонажей, волонтёр Лёня раскрашивает во все цвета радуги свой костюм, чтобы поздравить пациентов с днём рождения, Настя и Станислава принесли из дома забавные обручи и носят их поверх капюшонов. Мы все стараемся поднимать настроение и себе, и окружающим. От тоски, отчаяния и депрессии пациентам становится только хуже, а увидев у своей кровати волонтёра-единорога, пациенты улыбаются и даже, кажется, проявляют больше воли к жизни. Больным коронавирусом нужно разрабатывать лёгкие — Ира и Ксю принесли воздушные шарики. Надувая их, пациент тренирует дыхание, а мы тут же вешаем их у него в палате.
Звонок на телефон в ординаторскую.
— Мне сказали, что вы можете помочь. У моей мамы Ирины Алексеевны завтра день рождения, а мы, её семья, все на карантине. Можно сделать ей какой-то сюрприз?
— Хорошо, постараемся.
Наутро палата именинницы украшена шариками со всего отделения, а на стенах на скотч прилеплены распечатанные на принтере открытки с поздравлениями от семьи.
Я не фанат повсеместного ношения георгиевской ленты, надо признаться, меня даже коробит, когда знаком отличия завязывают косички, носят его на сумке или на машине. А в этом году я с непередаваемым трепетом повязывала ленточки на букеты — их на 9 Мая вручили лежащим в больнице ветеранам и детям войны. В коронавирусной битве за жизнь георгиевская лента оказалась очень уместной. В тот же день в нескольких отделениях врачи взяли в руки гитары и поздравили ветеранов военными песнями. Кстати, о патриотизме — среди волонтёров мне ни разу не встретились активисты военно-патриотических организаций или сторонники правящей партии. В транспортную бригаду не записались бравые члены «Ночных волков», на 9 Мая не пришли активисты от коммунистов. Да и вообще, кроме волонтёров, никто не пришёл…
Пока ковид не разлучит нас
Вот пациентка Наталья Гаврик — она в больнице больше пятидесяти дней, очень долго пробыла в реанимации. На стене палаты — картинки, мотивирующие идти на поправку. Про неё — отдельная история, а точнее, про её мужа. Пока единственная на моей практике. Когда Наталья заболела и была госпитализирована, Андрея — её мужа — очень угнетало, что он не может быть рядом с женой, помогать ей, заботиться. Он пришёл к нам, к волонтёрам, объяснил ситуацию и сказал: «Я готов работать в отделении, лишь бы быть рядом с любимой».
И отправился в реанимацию. Мыл полы, кормил пациентов, переворачивал, чтобы не образовывались пролежни, обрабатывал язвы, менял памперсы, делал любую работу, но видел любимую каждый день. Много дней она пробыла в медикаментозной коме, но он почти каждый день был рядом. Когда Наталья проснулась, Андрей был на смене, и она сразу увидела его лицо, услышала голос. Пока она оставалась в реанимации, он работал в реанимации. Когда её перевели с улучшением в отделение, он попросил о переводе из реанимации к нам. Он приходит на смену, заходит к жене порадоваться улучшению и идёт помогать другим пациентам отделения. И всегда, когда выдаётся свободная минутка во время дежурства и после него, сидит рядом с ней, разговаривает, помогает разрабатывать потерявшие подвижность конечности, кормит, ухаживает. Когда я узнала их историю, на глаза навернулись слёзы. А плакать в респираторе и очках очень неудобно.
Постковидный ПТСР
В МКБ-10[8] появился новый код — U07.1 для обозначения коронавирусной инфекции. А мы ждём, когда в разделе F (психические расстройства и расстройства поведения) появится посттравматическое расстройство, связанное с COVID-19. Понимаем, что тех людей, которыми мы пришли впервые в волонтёрский центр и подписывали договор, больше нет. Каждый из нас изменился. Кто-то из нас впервые своими глазами увидел смерть не как факт, а как процесс.
Несколько дней назад в реанимации я поняла, что показания приборов у одной пациентки очень плохие, со всех ног побежала к сёстрам: «Красновой с четвёртой койки в пятом блоке плохо», перечисляю её показатели. «Ей не плохо, она просто уходит», — тихо сказала медсестра и отвернулась. Получается, я буду протирать подоконники и мыть медицинские столы, а в это время в метре от меня будет умирать человек? Один, без близких? Листаю её карту, в контактах есть имя дочери — Виктория. Возвращаюсь в палату. Пациентка без сознания, очень много трубок и проводов. Вот датчики на сердце, вот центральный венозный катетер на шее, вот назогастральный зонд, вот трахеостома, вот пульсоксиметр и манжета тонометра. Одеяло сбито, на простыне следы крови. Её дочери, судя по карте, тридцать один год, почти мне ровесница. Отгораживаю Краснову ширмой от других лежащих в палате. Беру стул и сажусь рядом, беру её за исхудавшую, всю в кровоподтёках руку. Вначале просто молчу, потом по какому-то наитию начинаю говорить: «А вы знаете, нам звонила ваша дочка — Вика. Она очень беспокоится за вас, она вас очень любит. Вы для неё самый важный человек на свете. Она сама нам так сказала. Вика много нам рассказала — как вы ей бантики заплетали перед детским садом, как всегда целовали на ночь, какие устраивали для неё дни рождения. Она всё помнит и очень ценит».
Говорю очень долго. Нет доказательств, что пациенты в коме слышат окружающих, скорее я говорю это для себя, чтобы как-то успокоиться. Монитор попискивает, писк становится всё более частым и пронзительным, потом переходит на одну ноту. Прибегают врачи и медсёстры, одна сестра берёт меня за руку: «Иди, не смотри». «Всё в порядке». По правилам мы не можем оставить пациента без реанимации, даже если понимаем, что помочь не сможем. Поэтому врачи выполняют положенный протокол. Пациентка уходит. Её накрывают простынёй с головой и уходят звонить в морг. Через полчаса её заберут, а мне нужно будет вымыть кровать и застелить её к приёму следующего пациента.
В дверях палаты встречаются две каталки — на одной умершую повезут в морг, на другой привезли следующего пациента на её койку. Внезапно понимаю, что я знаю имя её дочери, но не помню её собственного — только фамилию.
Один сатуратте и два пирожка с ковидлом, пожалуйста
Помимо работы в отделении, волонтёры занимаются всем, чтобы облегчить жизнь медицинского персонала. Врачи дневной смены торопятся на работу и не успевают дома выпить кофе и позавтракать? Врачам ночной смены нужна небольшая передышка после смены? — Откроем кафе на открытом воздухе на территории больницы, украсим его бумажными шариками и гирляндами, нарисуем красивые плакаты, приглашающие к нам. Смеёмся, что на бизнес-завтрак в кафе «Ковидушка» подают сатуратте и пирожки с ковидлом.
Вообще нас спасает только чувство юмора. Начали заболевать волонтёры — больше всего потерь в ОРИТ-9, — мы стали в шутку называть его волонтёров «девятой ротой». Запустили в чатике флешмоб — заменить в названии фильма или строчке из песни какое-нибудь слово на «коронавирус» или «ковид». Так появилось «Трое в лодке, не считая ковида», «Одиннадцать друзей ковидника», «Пациент освобождённый», «Все ковид, а я останусь» и «Москва в ковид не верит».
Но порой идеи подкидывает нам сама жизнь. Сидим в ординаторской, мой стол — ближайший к двери. Заглядывает кто-то из другого отделения, в тайвеках и масках все одинаково неразличимые, и спрашивает:
— Чумных к вам привезли?
Тишина, все в ординаторской тревожно переглядываются.
— Что вы молчите? Чумных к вам перевели или нет?
— Э-э-э, нет, у нас только коронавирусные. Я не знаю, где чумные, — удивлённо отвечает Дмитрий Эдуардович.
— Чумных Александр Григорьевич. Он к вам поступил или нет? — трясёт пришедший у нас перед лицом картой.[9]
Воскрешение Лазаря
Позитив, юмор и, наконец, вера — вот что помогает спасать жизни. Мы верим до последнего и просим верить наших пациентов и их родственников. Даже когда шанса почти не осталось. И тогда выживают даже пациенты с девяностопроцентным поражением лёгких.
Фрунзик Робертович Арутюнян, гражданин Армении, перед закрытием границ оказался по работе в Москве, связь с семьёй — через видеозвонки и мессенджеры. Ночью ему внезапно стало плохо, скорая привезла его к нам с тяжёлой дыхательной недостаточностью, уже без сознания. Документы его они в квартире не нашли, записали с его слов только имя. Видимо, он не успел сообщить семье, в какую больницу его везут, да и просто рассказать о своей болезни. В приёмном покое его определили сразу в реанимацию, а личные вещи поместили на хранение. В реанимации он пролежал больше месяца. Семья в это время всеми силами искала его, но возможности самим приехать и участвовать в поисках у них не было, опять же из-за закрытых границ. А дальше начинается история в стилистике бульварного детектива.
Заявление о его пропаже поступило в Москву, в ориентировке было указано немного — фамилия и имя, возраст, рост, цвет волос и глаз, но была одна деталь — золотой армянский крестик на цепочке. Как мне потом рассказали, армянский крест по форме несколько отличается от других христианских крестов. По украшению его и искали. И тут в один из городских моргов привезли погибшего, без документов, зато с характерным украшением на шее. Да и под остальные характеристики он, видимо, подходил. Связались с близкими Арутюняна, сообщили, что найден погибший, подходящий под описание, с собой у него почему-то не оказалось ни документов, ни телефона.
Семья нашего пациента уже рассказала в своей деревне, что он погиб, и собиралась вылетать, как станет возможно, чтобы подтвердить всё окончательно и забрать тело для похорон, как Фрунзик Робертович открыл глаза у нас в реанимации. На поправку он шёл очень быстро, в тот же день его экстубировали. Когда он узнал, что пролежал в больнице уже тридцать семь дней, стал умолять принести его телефон, чтобы дать весточку родственникам. Однако вещи из хранилища забрать совсем не просто, да и никаких телефонов в реанимации пациентам не положено. Учитывая необычность ситуации, волонтёры взяли у него номер телефона брата и сами связались с ним. Кажется, вначале брат Фрунзика Робертовича решил, что это какой-то особый жестокий розыгрыш. И только когда сам Арутюнян взял трубку и сказал ему по-армянски пару слов, брат наконец-то поверил, что всё обошлось. Сказать больше пары слов пациенту пока было тяжело, но он слушал родную речь и плакал от радости, а в другой стране плакал от радости его брат.
Петька, Васька и Кузька
Некоторые пациенты реанимации находятся не в сознании и не в коме, а в тяжёлом бреду. Вот на койке три-три грузный мужчина средних лет. Он невнятно бормотал что-то себе под нос несколько дней. А потом у него прорезался голос. Теперь он говорит громко и внятно, смотря невидящим взглядом в потолок.
— Черти, везде черти. Трое их. Вот тот, что у меня в ногах сидит и щекочет мне пятку, — это Васька. Вон по карнизу прыгает Петька, а тот, у которого хвост колечком, — это Кузька. Эй, видите, Кузька к вам пошёл, он сейчас будет вам в ухо свой хвост засовывать, — рассказывает Три-Три соседям. — Васька, перестань, мне смешно. Уйди, молю тебя. У вас в больнице столько чертей развелось! Врачи, сделайте что-нибудь!
Врачи, надо сказать, делали — повышали дозы успокоительных, пока чёртики не оставили Три-Три в покое.
Ресторатор в реанимации
В пятой палате на второй кровати лежит очень жизнерадостный мужчина. У нас он долго, попал ещё в начале весны и был в очень тяжёлом состоянии. Но вот мы видим на мониторах, что его показатели улучшаются, а вскоре врачи экстубируют его. Почти с первого же дня начинает говорить. Много, бодро, весело и со всеми.
— Намолчался за это время, — с улыбкой поясняет он и принимается за любимую тему — кулинарию. Он шеф-повар известной ресторанной сети. — Знаете, нас кормят тут так, что на поправку пойдешь просто потому, что есть такое не захочешь! Нет, ну кто так готовит борщ? Капуста в борще должна быть хрусткой и почти свежей, а не вот такой кашей. Они там что, все овощи добавляют разом? Ну кто так подает пасту? Им на кухне понятие «альденте» совсем не знакомо? Выварят всё полезное в воду, а мы ешь что получилось! Я всё понимаю про диеты и какой стол нужен больным. Но ведь и это можно сделать вкусным…
На завтрак, обед и ужин он грозится, что, как только выпишется из больницы, разработает авторское больничное меню, которое будет соответствовать нормам по питательности и сможет поспорить по вкусу с ресторанными блюдами. Так как перед утренней сменой я успеваю только выпить чашку кофе, то от его рассказов о рецепте самого лучшего карпаччо мой желудок каждый раз напоминает о себе. Перед тем как его переводят в линейное отделение на поправку, он берёт с каждого из нас обещание прийти к нему в ресторан после карантина.
Covida Loca
Девятое июля для всех волонтёров запомнится как особенный день. Тогда нас официально приняли в медицинскую семью. Наш статус обозначили так — «приёмные дети больницы». Нам вручили почётные грамоты волонтёров — к этому времени мы держали противоковидную оборону уже больше трёх месяцев. Абсолютно все сотрудники больницы в любом отделении привыкли, что к ним может прийти волонтёр. Принесёт ли он анализы или другие медицинские документы и тут же уйдёт или станет полноправным членом отделения, он будет одет в такой же защитный костюм. Он будет таким же отзывчивым с одной стороны, но и таким же хладнокровным с другой. Так же, как и врач. Он не будет бояться или брезговать. Должность «волонтёр» стала почётной и важной наряду с любой другой.
Для празднования «усыновления» был выбран будний день и местечко на Москве-реке рядом с больницей. Праздник назвали Covida Loca. Вначале мы были на официальной части в актовом зале больницы, ждали главврача Марьяну Анатольевну. Не дождались, она практикующий реаниматолог-анестезиолог и была занята в реанимации, спасала жизни. Извинилась коротким голосовым сообщением и пообещала приехать позже, на пикник. Мы получили грамоты — свидетельства об «усыновлении» — и отправились праздновать. Марьяна Анатольевна появилась без предупреждения, поприветствовала нас небольшой речью, а дальше отправилась фоткаться и общаться с каждым в неформальной обстановке. Обнимала, пожимала руки, целовала в щёчку. Вела себя не как руководитель огромной структуры, а как приёмная мама, старающаяся отогреть своих приёмышей. Знала всё о каждом — как давно пришёл, в каком отделении остался, чем интересуется во внекоронавирусной жизни. Мы-то, волонтёры, давно чувствовали между собой особое родство, а она дала понять, что мы не только все братья и сёстры, но и имеем классных крёстных матерей и отцов в стенах 52-й ГКБ.