— А не свою ли смерть я видела?
Серикбай шёл к дому пошатываясь. Путь от Аманбеке до трёхэтажки лежал через детскую площадку, построенную к юбилею посёлка. Высокая металлическая горка, скрипучие качели с боковинами в виде мультяшных персонажей и песочница с какими-то поломанными игрушками.
Гравий под ногами казался ему рассыпанной гречкой. Ночной воздух вместо свежей прохлады обдувал точно мясным ветром. Сам он тоже пропах едой. Серикбай чертыхнулся, вспомнив, что Аманбеке всучила ему пакет с кусками казы и куртом. Он присел на низенькую детскую лавочку — с боковины качелей на него глядел волк из «Ну, погоди!», и белые полосы его тельняшки казались рёбрами. Серикбай огляделся, нет ли поблизости бездомных собак.
Никого.
Он заглянул в пакет и, выудив оттуда белый комок сухого творога, вцепился в него зубами. Сам удивился, как хрустко у него вышло, и улыбнулся. Его дети любили есть курт. Они суетились вокруг Наины и Аманбеке, когда те развешивали марлевые мешочки с творогом на ветвях старой яблони. А когда лакомство было готово, Маратик присасывался к нему и вкусно причмокивал, от соли его губы распухали и лицо, без того кукольное, делалось ещё милее. Катя грызла на манер собаки, как он сейчас.
Стали всплывать образы. Катя грызёт курт, Катя смотрит на него глазами побитой собаки — в тот день, когда ушла Наина. И он не выдерживает этого взгляда и уходит из дома. Возвращается в надежде застать её спящую, а она снова, как щенок, вертится радостно вокруг него, стягивает с отца грязные сапоги, чтобы он, еле стоявший на ногах, не прошёл в них в комнату и не плюхнулся спать так. Наутро находит на кухне тарелку с остывшим вчерашним ужином, которую дочь грела, пока он храпел в зале.
Ему приходит в голову страшная мысль, что никогда он дочь свою не любил.
От солёного творога захотелось пить. Серикбай глубоко вдохнул, будто прохладным воздухом мог утолить жажду, и, поднявшись с места, сделал несколько неуверенных шагов. Сначала ему показалось, что в темноте он не разглядел дерева и теперь его ветки больно упёрлись в грудь. Но, вытянув руки и ощупав воздух, понял, что впереди ничего нет. Ещё один шаг, и невидимая коряга будто прошла сквозь рёбра.
Впереди белела маленькая фигура. Серикбай замер. Фигурка замерла тоже.
— Маратик, — тихо сказал Серикбай и упал на колени.
— Па-а-а-а-а-апа, — запел Маратик, как живой.
Через мгновенье фигурка в белых лохмотьях уже стояла перед Серикбаем.
— Неужели это ты! — всхлипнул Серикбай и осторожно, не веря в происходящее, обнял сына. Ощутил под лохмотьями хрупкие кости. Ему показалось, что сын не дышит.
Он вспомнил маленькое тельце, укутанное в саван. Вспомнил, как ткань для савана покупала Наина. Разомкнул объятия, достал из сумки твёрдый кусочек курта и протянул сыну. Тот взял угощение и часто заморгал, будто впервые видел и не знал, что с этим делать. Серикбай смотрел на его кулачок с творогом, а перед глазами стояла другая картина: безжизненная ручка из-под опрокинутого телевизора.
— Сын, неужели ты живой?
Маратик молчал.
— Почему столько лет я тебя не видел? Я искал тебя. Другие слышали твой голос, а я нет. Неужели ты живой, сын?
— Нет, папа. Это ты мёртвый, — ответил Маратик совсем взрослым голосом.
Серикбай хотел коснуться своей груди, но наткнулся на большую ветку, будто теперь он сам стал деревом. Больным и старым деревом, которое спилили и толкнули, чтобы оно наконец свалилось. Серикбай хотел ещё раз взглянуть на лицо Маратика, но увидел перед собой только заплаканную Катю в несуразном нарядном платье.
Первое место. Номинация ПоэзияОля СкорлупкинаВ стране победившего сюрреализма(Сборник стихотворений)
Стихотворение на пришествие эсэмэски ранней весной
чего ты хочешь от меня аптека озерки
тогда как в голове снуют прозрачные зверьки
о предложения услуг вы цифровой недуг
там договор видений полн и можно я пойду
из всех щелей глядит кредит одобренный теперь
нам выставят злопастный счёт и выставят за дверь
в глущобе сказки говорит ужасный микрозайм
так и запишем мы онлайн не соблюдая тайн
о бойся бармаглота сын и справки собери
уведоми удостоверь читай вердикт жюри
что вьёшься чёрный вексель над моею головой
вот паспорт полис страх и снилс вот франц процесс конвой
повестка будет хрюкотать и извещенье из —
вещать и страшно верещать пугая стайку виз
какие хливкие шорьки какие блин звонки
когда варкается уже где совести ростки
барабардает голова от полчища бумаг
где храброславленные зрят антихристовый знак
следы невиданных зверей испортят документ
тут извините рифма мент (он пылкает огнём)
и только это разберёшь уже тупой как нож
для разрезания бумаг где всё утверждено
подписано разрешено и внесено до дна
тогда как выскочит война как выпрыгнет война
о бойся бармаглота сын да папа я боюсь
Горячая линия
в Питере тридцать четыре градуса, что знаменует собой
аварийный выход за все пределы возможного
вентилятор гоняет горячий воздух
ничто не может спасти нас
разве что превращение преображение
например, балкона в теплицу
отец сажает там огурцы много лет подряд
большие мягкие листья
умеют дышать, сворачиваться, отзываться
принимать на себя
солнечные удары
закрывая плоды и садовника
мы говорим с ним по раскалённому телефону
вновь приходила клокочущая соседка
она будет жаловаться, она будет писать
что он незаконно проводит в жилом помещении
шумные производственные работы
— поймите, мне нужно сделать два миллиона гаек
для новой линии БАМа
госзаказ особенной важности
наш общий долг, национальный проект, —
говорит ей отец
когда-то он возглавлял научную лабораторию
его пенсия пятнадцать тысяч
его лекарство после инфаркта стоило
тринадцать семьсот девяносто девять за упаковку
отмена препарата
приводит к обильным кровотечениям
то лето было таким же непоправимо жарким
к рухнувшему на скамейку
сошёл беременный ангел
(прохожая — женщина в положении — обеспокоилась —
вызвала скорую)
— Как там звали того художника из Испании
он рисовал видения всякие ужасы
— Сальвадор Дали, папа. Пылающие жирафы…
— Точно. Наверное, это он
всё от жары и выдумывал
мозг совершенно плавится
А ты знаешь, что скоро
можно будет послать президенту
смс на горячую линию?
не знаешь ты ничего
всё потому что телек не смотришь
только там объём знаков очень уж ограничен
то есть если начать как порядочный человек
«Уважаемый Владимир Владимирович…»
останется места всего на три слова
вот ты филолог и тексты какие-то пишешь
как тут быть
— уважаемый Владимир Владимирович, пора на покой
отец смеётся
я так люблю когда он смеётся
это случается редко
как солнце в Питере
как покой и воля
в стране победившего сюрреализма
последняя болотная прохлада выставлена на лестницу
крохотные жирафы бегают по перилам
все в огне, вскидывая ноги
на глазах у безумной соседки
искра ставит свою печать на её бумагу
весело вспыхивает донос, осыпается в тёмный пролёт
по которому тихо возносится с прячущейся улыбкой
круглый беременный ангел
плавленый сырок на одной ладони
огурец на другой
и пепел в его волосах
Аносмия
когда запахи кончились
оказалось
что всё сделано из пенопласта
все эти лёгкие шаткие декорации
установленные как попало
закреплённые врасплох
на сцене из серого
детского
постсоветского
рыхлого картона
я стою на ней
с корзиной прилагательных
лишённых всякого смысла
там есть кислый
острый
горький
сладкий
солёный
апельсиновый
что всё это значит
на дне — муляж батончика сникерс
из ларька на остановке 90-х
нагретого солнцем проржавленного ковчега
в море опасностей
со скользкой палубой со скамейками
с завалящими телами без чувств
(пьяный корабль)
на дне — пустотелые фрукты из пластика
со вмятинами
спелых
слепых
прикосновений
пытаюсь хотя бы вспомнить/вообразить
вызвать на спиритическом сеансе
дý́хи запахов
умозрительные фантомы в пустых костюмах
выходят на сцену один за другим
представление начинается
запах зелёного месива тёмной глубокой травы
расстающейся с жизнью в сердцевине газонокосилки
запах старой книги стихов, размокающей в «Старой книге»
в закромах Петербурга в год смерти автора
в мои 16
«Только бы не Эльбрус из туфель
узниц Освенцима!»
запахи крови, околоплодных вод, мочи и мекония