— Может, я их купила для себя?
Саша положила ирисы на пятки летящему сфинксу на могиле Оскара Уайльда. Илья немедленно сочинил стихотворение: «Официант остался в прошлом, винодела не видать. Остаётся невозможность к привиденью ревновать». Потом они обошли с десяток могил, и на каждой он скучающе вздыхал, а она фотографировала надгробие.
— Сколько ещё твоих знакомых нам нужно повидать?
— Ты устал?
— Я хочу есть. Ты замечала, что на кладбищах всегда хочется есть?
— Это от травки. Пройдёт. Нам остался Пруст, Бальзак, Мольер, Лафонтен…
— Выбери кого-нибудь одного.
— Я выбираю не обедать.
— Давай хотя бы выпьем где-нибудь вина, а потом снова вернёмся к твоим покойникам.
— Я вдруг подумала…
— О чём?
— Помнишь, под какой ливень мы вчера попали?
— Это было романтично.
— Рядом стоял бездомный. У него не было зонта. Он промок до нитки, но ему как будто было всё равно.
Илья вспомнил бродягу, придавленного дождём, его жалкие, не смотрящие никуда глаза и бурые пальцы в обрывках газеты.
— Да, я тоже его заметил. К чему это ты?
— Мне кажется, я на него похожа.
— Ты немного симпатичнее.
— Я иногда стою, не в силах пошевелиться. И мне всё равно.
Илья молчал. Ему не хотелось больше шутить. Он приготовился к тяжёлому разговору, почесал холку и сказал как бы про себя:
— Ты не всегда будешь чувствовать эту слабость.
— Нет-нет, теперь я больше её не чувствую!
— Но ты сказала…
— Дома я только и делала, что спала. Как кошка. И кофе не брал. А тут… Знаешь, я увидела этого беднягу и подумала, что я такая же. Но что-то изменилось, когда мы прилетели в Париж.
— Утром ты говорила, что ни на что не способна.
— Минутная слабость. Я поняла, что не хочу быть похожей на старика под дождём. Будто кто-то включил свет и разбудил меня.
— Ты сама себя разбудила, — сказал Илья.
— Неважно. У меня появились силы, — Саша закивала, радуясь своему открытию. — Много сил!
— Вот и не трать их понапрасну, — сказал Илья.
— Обязательно потрачу! Сегодня же! — Глаза её зажглись нетерпением. — Пойдём! Ну?
Саша подхватила юбку и взбежала по лестнице, ведущей к античному мавзолею.
Весь новый день она была полна свежести, точно вскрылось секретное дно и под ним забил живительный ключ. Сегодня же они оказались в Лувре и на колесе обозрения, гуляли по парку Тюильри, истоптали Латинский квартал. Решимости в её шаге становилось всё больше, Саша была одержима превращением и праздновала победу над прошедшей тоской.
Так миновала неделя. Они уже не осматривали Париж, они жили в Париже. Здоровались с ветхой соседкой, пили вино на завтрак, не стеснялись раскрытых окон и штор: ему даже запомнилась фраза — когда он ходил голый и уставший по квартире в поисках своего бокала, Саша, обернувшаяся в простыню и нежно раскрасневшаяся, сказала: «Меня возбуждает твоя звериная голожопость». И даже когда у неё следом заболело горло, и Илья был, конечно, виновен, что оказался заразен, — даже в болезни она была счастлива и весела.
Они истоптали Монмартр так, что могли подсказывать дорогу туристам. Они изучили купол Сакре-Кёр со всех сторон, и теперь из окон мансарды он виделся всегда ясно.
Однажды, проснувшись от стука баскетбольного мяча, Илья заставил Сашу спуститься вниз. Они перешли улицу и постучались в пластиковые ворота спортивной площадки.
— Познакомься, это Юго, — сказал Илья.
— Bonjour! — сказала Саша.
Юго поднял ладонь вместо приветствия и пропустил их. Баскетбольное поле показалось Саше намного больше, чем виделось с балкона. Юго обтёр мяч рукавом толстовки, сжал его, будто проверяя на упругость, и бросил Саше. Она встала под корзину, подняла мяч над головой, потом поднесла его к подбородку и поглядела с прицелом на кольцо.
— Нет! Я не умею! — она засмеялась и обняла мяч.
Юго по-лошадиному фыркнул.
— Я правда не умею! Apprends-moi à jouer au basket![5]
Юго с удивлением поднял плечи.
— Lancez juste, madame!
— Просто бросай, — повторил Илья. — У тебя получится.
Саша повернулась к корзине, долго смотрела на неё, держа мяч у груди. Наконец она сжалась, а после сделала бросок. Мяч ударился о щит, заплясал над кольцом и с приятным лязгом нырнул в сетку.
7
Руднев свернул с трассы и ехал пустой дорогой. На высоком нежно-голубом небе стояли облака. С ровным гулом нёсся за окном тын леса. Илья глядел поверх дороги. Мысли его тоже неслись и гудели, и он не мог выбрать какую-то одну. Думалось о том, что он не найдёт нужного места, нет у него никаких примет, кроме неточных координат и путаных свидетельств Дарьи. А что, если найдет? Что тогда? Не в кустах же дожидается вся скорбная родня. И есть ли вообще она? Есть ли хоть кто-то, кто знал бы мальчишку?
О многом он успел передумать, когда навигатор предупредил о точке прибытия. Руднев снизил скорость. Он искал глазами улики недавней аварии. Дорога была чиста и так же спокойна. Машина двигалась всё медленнее, словно педаль газа противилась и сама отстраняла ботинок. Вдруг на встречной полосе что-то блеснуло. Руднев остановился, чтоб присмотреться, и увидел, что это всего-навсего дрожит лужица в дорожной выбоине. Он проводил её взглядом. Закралось, что Дарья дала ему неверный адрес и теперь он дураком колесит по лесам и всматривается в лужи. Так, казалось, и было, пока он не заметил впереди на асфальте тормозные следы. Не доезжая метров десяти, Руднев оставил машину на обочине и подошёл к ним.
Две чёрные полосы расползались на четыре, а потом, вновь соединившись, юзом уходили вправо. На том месте, где от протектора осталось густо-чёрное пятно, он нашёл пластиковые осколки, две красные чешуйки. Илья собрал их. Нет, это был не пластик, а слетевшая с бампера краска.
Чуть в стороне валялась пара окурков, которые, по первой догадке Руднева, были брошены здесь ленивыми полицейскими. Эту идею заслонила вторая мысль: не было здесь никого! Сигареты принадлежат Дарье. Вон, докурены до середины! Три нервные затяжки — паника — и по новой.
Тишину прорезал тягучий гудок. Руднев увидел, что на него движутся огни фар, и сошёл на край дороги. Обдав теплом и вонью выхлопных труб, мимо проехал небольшой фургон. Илья вернулся в машину. Следом за фургоном, поднимая пыль, понёсся табун автомобилей. Они будто ждали, пока Руднев найдёт нужное место, и тогда всем скопом высыпали на трассу. Вот он и план! Ехать за ними до ближайшей деревни. Желание, рефлекторное, нутряное, звало его продолжить поиски. Илья завёл мотор.
Долго ехать не пришлось. Он свернул на первом повороте. Просёлочная дорога была прочно прикатана, а значит, впереди Илью ждала деревня, лесопилка или другое обитаемое место. Когда кончился асфальт, сердце забилось чаще. Руднев не мог объяснить, отчего это с ним, но предвидел, что едет верно.
Стороной собирались тучи — облака снаряжались шайками и всё чернее, всё злее шли к земле. Скоро он увидел, что по грунтовке идёт человек. Машина догнала его. Это был старик, в руках он держал корзинку. Руднев скрутил окно, высунулся и крикнул:
— Дедушка, до деревни далеко?
Прохожий развернулся на крик и, напугавшись машины, попятился назад. Залатанный, застёгнутый на две пуговицы ватник сполз с плеч. Старик сошёл с пути и замахал, чтоб проезжали.
— Есть тут деревня? — повторил Илья.
— Есь. А те какая?
— Любая. Садитесь — подвезу, — сказал Илья, поравнявшись с прохожим. Старик с подозрением заглянул в салон. — Садись, дедушка.
Забравшись в машину, старик сел в центре заднего дивана и оглядел Руднева.
— А ты к кому? — спросил он.
— Ни к кому, — ответил Руднев. — Одного человека найти надо, то есть родственников его.
— Милиционер ты иль бандит?
— А на кого больше похож?
— Ну так-то… на порядочного.
— Врач я.
— Врач, ну!
— К нам в больницу мальчик попал. Тут недалеко его сбили.
— Бабку мою посмотришь, врач? — спросил старик, не слушая Руднева.
— А что с ней?
— Лежит.
— Давно?
— Не встаёт уж.
— Давно лежит, спрашиваю?
— С субботы. До того на карачках месяц ползала.
Илья кивнул. «Любая дорога ведёт к больному», — сказал он себе.
Машина въехала на простор. Слева показалось кладбище. Голубые, серые, выцветшие кресты оборачивались на них с пригорка. За погостом была деревня, и сразу стало понятно, что это пустая и заглохшая деревня с некрепкими домами.
— Так что, не пропадали дети у вас?
— Мало их нонче. Раньше много бегало, — сказал старик вместо ответа.
— И никто не терялся?
— Помирать — помирали, а чтоб теряться…
— Много помирало?
— Почём мне знать, скольку? Один утоп в том лете. А недавно погорели вот…
— Кто?
— Пашка.
— Какой Пашка?
— Так Пашка Цапель. — крикнул дед, удивляясь, что Руднев не знает. — Он солярой слитой торговал.
— Дедушка, ну я же не знаю всех ваших Пашек.
— Так ты спрашиваешь — я говорю. Сгорел он. И дети с им. Стой! — дернул старик. — Вона его дом.
Руднев остановился у чёрного двора. И старик рассказал, как всё было. Илья слушал затылком. Слова старика были неприятны, и от них под волосами бегали холодные муравьи. В горле стало сухо.
— А за поворотиком моя изба. Тама бабка лежит.
Илья вошёл в дом, ожидая увидеть страшное обиталище умирающего человека и его самого, просящего смерти в смрадной, пожелтевшей постели. Он увидел другое. Старик оказался хозяином заботливым и усердным. Комната была чиста, светла и пахла печкой, а в углу, за печкой, лежала старушка.
— Болит у ей. Сильно. Днём губами чвякает и дышит-дышит, трудно так. А ночью стонет, как подстреленная. Я не сплю с ей. Выйду на двор или вон в баню пойду. Таблетку дам и пойду.
Старик протянул Рудневу пакет с лекарствами.
— Таблетки врач прописал?
— Ну! Врач тут один раз был. Давление смерил. Не едет больше к нам врач. Это я в аптеке взял. Попросил от боли — вот и дали от боли.