Транспортёр стоял недалеко от здания, поэтому подозреваемых в убийстве уважаемого господина Чылоо завели в мрачное холодное здание окружной тюрьмы Олоса для ожидающих суда очень быстро. Внутри тюрьма оказалась ещё неприятнее, чем снаружи: чёрные крашеные полы, стены — такие же чёрные примерно до пояса и серые выше этого уровня и серый потолок с редко расположенными тусклыми лампами. Такая обстановка сразу давала понять: здесь будет плохо и тяжело.
Четыре охранника-цванка водили комедиантов по разным коридорам так долго, что Лёха подумал: им решили провести экскурсию по всем закоулкам тюрьмы, прежде чем проводить в камеру — или в камеры, если их распределили в разные. Боевому комику стало скучно просто так ходить, и он решил завязать беседу:
— А куда мы идём-то?
— Разговоры! — мрачно отреагировал на попытку общения один из охранников.
— Да ладно вам строить из себя крутых. Ну реально, чего мы по коридорам круги нарезаем?
— На прогулку, — ответил уже другой охранник, более разговорчивый.
— На прогулку? — удивился Лёха. — Смеётесь, что ли? Мы ещё не ели и не спали, какая прогулка?
— Так получилось. Шеф ещё не подписал приказ о вашем приёме, и компьютер не выделил вам камеру. Так что подождёте пока в прогулочном блоке, — объяснил разговорчивый охранник. — Или вы предпочли бы в транспортёре?
— Нет, спасибо, лучше на прогулке, — вступил в разговор Жаб.
Когда комедиантов переводили через большой холл, им навстречу попалась такая же процессия — по коридору вели заключённого, и его охранниками тоже были цванки.
«Хреновый знак, — подумал Лёха, глядя на это. — Надеюсь, совпадение».
Блок для прогулки заключённых очень походил на огромный спортзал: он был без окон и с разными спортивными снарядами. Конечно, никаких штанг и гантелей там не было, как и любых других предметов, которыми можно нанести увечья. Стояли турники, брусья, беговая дорожка и несколько тренажёров на тяги и жимы.
Лёха оглядел находившихся в прогулочном блоке заключённых, и его опасения подтвердились. Представители различных рас неспешно наматывали круги под присмотром конвоиров, а в углу помещения кружком сидели несколько цванков, играли в кости и возбуждённо ругались, используя при этом довольно грязные выражения сразу нескольких языков. Впрочем, агрессии в их поведении бывший военный не заметил, скорее рептилоиды просто выражали так переполнявшие их эмоции, потому что играли они в самую азартную для них игру — ииннские кости.
Игра эта была очень популярной у цванков и оставалась загадкой для всех остальных. Понять её смысл и правила было довольно сложно, а если уж говорить начистоту — этого не мог сделать никто, кроме суровых рептилоидов. На своей родной планете Иинн цванки играли в эти кости с детства. Когда-то давно, ещё в училище, Лёха пытался вникнуть в суть этого развлечения, но быстро сдался.
Мало того, что в игре использовались тридцатидвухгранные кости — к этому ещё можно было привыкнуть, но вот то, что на гранях костей не было ни цифр, ни каких-либо иных знаков, бывшего штурмовика в итоге добило. Да ещё и правила игры не были строго обозначены и менялись в зависимости от количества играющих и, как казалось Лёхе, даже от времени суток.
Таким образом, курсант Ковалёв раз и навсегда потерял интерес к этой удивительной забаве, так и не поняв её смысл. Но он явно был, ведь цванки играли столь азартно и самозабвенно, будто каждый раз на кону стояла как минимум настоящая корова с эко-фермы Лакфана.
Конвоиры любезно разрешили вновь прибывшим не нарезать круги, а просто посидеть на скамейке от одного из тренажёров и даже отошли в сторонку, чтобы не стоять у них над душой.
Когда они остались относительно одни, Лёха кивком обратил внимание Жаба на играющих в кости.
— Да уж, заметил, — недовольно сказал Жаб. — Плохой знак. Очень плохой.
Дело было в том, что так вольготно чувствовать себя в то время, когда остальные заключённые наматывают круги по блоку, цванки могли только в одном случае — если начальник этой тюрьмы был их земляком. А из этого уже вытекало следующее — порядки здесь суровые, и народ сидит безбашенный. Иначе личный состав тюрьмы просто не стали бы комплектовать цванками. Хотя, конечно, Лёхой рассматривался и второй вариант: какой-то уроженец Иинна просто дослужился до должности начальника тюрьмы. Но шансов на это было немного. Скорее всего, другие здесь просто не могли справиться с контингентом.
Что касается самих цванков, у этого народа было потрясающее чувство расы. Цванк никогда не причинял вреда земляку, если дело не касалось совсем уж личных моментов. Везде и в любой ситуации эти рептилоиды держались вместе и помогали друг другу. На службе они тоже не забывали своего особого отношения к родичам и по возможности набирали окружение из своих.
Помня об этой особенности уроженцев Иинна и увидев, как они играют в кости, Лёха понял: надо быть предельно осторожными — для заключённых-цванков в этой тюрьме закон не писан, и при начальнике-земляке они явно делают здесь всё, что хотят. Чтобы покинуть это мрачное место живыми и здоровыми или, на худой конец, просто живыми, Лёхе с Жабом предстояло проявить максимум изобретательности и дипломатичности.
И стоило только бывшему штурмовику подумать о нежелательности тесного общения с заключёнными-цванками, как те обратили внимание на двоих новичков, развалившихся на скамье и не желающих прогуливаться.
— Пойдём-ка, дружище, прогуляемся, — сказал Лёха, вставая и разминая мышцы. — А то кое-кому наше поведение может показаться вызывающим.
Жаб всё понял и вопросов задавать не стал. Комедианты знаками показали конвоирам, что собираются тоже дать несколько кругов и аккуратно, стараясь никого не задеть, влились в поток шагающих по кругу.
Минут через десять в прогулочный блок вошёл тот невысокий цванк-офицер, что принял подозреваемых у патруля, вышел на середину помещения и громко крикнул:
— Ковалёв Алексей и Вэллоо-Колло-Чивво!
— Здесь мы! — отозвался Лёха, покидая поток.
— Вэллоо-Колло-Чивво! — крикнул цванк ещё громче.
— Да здесь я, — пробурчал Жаб, присоединяясь к другу. — Видишь же, что здесь. Чего орать?
— Услышал имя — отзовись! — прикрикнул на Жаба офицер. — За нарушение — карцер! На первый раз сделаю вид, что не заметил. На выход оба! И быстрей — через пять минут вы должны быть в кабинете шефа!
— Помыться бы сначала да поспать. Не получится? — попробовал пошутить Лёха, чтобы смягчить ситуацию.
— Будешь юморить — помоешься через месяц, — мрачно сказал цванк и для надёжности добавил: — И ещё без ужина оставлю!
Комедиант заметил некоторую нервозность в словах офицера — тот явно не хотел становиться объектом шуток. А тот, кто боится насмешек — лучший клиент, Лёха знал это как никто другой. Самое время было пригвоздить тюремщика к плинтусу яркой острой шуткой и нанести после этого пару контрольных, чтобы добить наверняка.
Боевой комик очень хотел пошутить, но на несколько секунд призадумался. В течение этого времени в голове у Лёхи происходила настоящая битва — сражались правое и левое полушария мозга. Правое, отвечающее за творчество и художественные образы, стремилось изящно обосновать цванку необходимость принятия заключённым душа перед походом к шефу, левое же, отвечающее за логику и анализ, настоятельно не рекомендовало шутить над парнем, который решает, пойдёшь ли ты сегодня ужинать. В итоге левое победило, Лёха мило улыбнулся офицеру и больше не проронил ни слова за всю дорогу.
Кабинет начальника тюрьмы находился недалеко от прогулочного блока, поэтому дошли до него быстро. Лёха даже не успел толком подумать, зачем шефу понадобилось лицезреть новых заключённых. Думал бывший штурмовик больше о неудобстве наручников, которые на них с Жабом снова надели на выходе из прогулочного блока.
Конвоиры подвели комедиантов к массивной железной двери, находящейся в глубине небольшого коридора, возле которой стоял ещё один охранник — на удивление, это был гуманоид.
— Лицом к стене! — скомандовал офицер Лёхе и Жабу, после чего обратился к охраннику: — Временно заключённые Ковалёв и Вэллоо-Колло-Чивво доставлены по личному приказу господина полковника!
Охранник скрылся в кабинете, но тут же распахнул его дверь настежь и сказал:
— Входить по одному! Сразу направо! И встать лицом к стене!
Комедианты по очереди вошли в кабинет и встали, как им было велено. Перед тем как повернуться к стене, Лёха мельком заметил начальника — тот стоял спиной к двери и смотрел в окно на тюремный двор. Лица его видно не было. Некоторое время, уткнувшись носами в покрытую светло-голубой пластиковой краской стену, комедианты слышали лишь шелест бумаги и клацанье когтистых пальцев по планшету. Видимо, начальник тюрьмы сверял данные сопроводительных документов с Единой Базой. Затем наступила полная тишина.
Временно заключённым очень хотелось развернуться и посмотреть, что происходит, но делать этого не стоило ни в коем случае. Так, в тишине они простояли минут пять, после чего услышали грубый и почему-то знакомый голос.
— Ну что, клоуны, как самочувствие?
Лёха вздрогнул: голос был не просто знакомым — с ним было связано что-то очень неприятное и нехорошее. Но вот что именно — бывший штурмовик вспомнить не мог.
— Не ожидал вас здесь увидеть.
Ещё одна фраза — ещё одна попытка угадать, кто говорит, и ещё одна неудача. Голос был настолько знаком, что пробирали мурашки, но в то же время Лёха был уверен: он не знает имени говорившего.
— Видимо, сегодня мой день. Да что вы, как не родные, в стену уткнулись, разворачивайтесь уже!
Два раза Лёху просить не стоило: он быстро развернулся и обомлел — перед комедиантами в глубине кабинета стоял тот, кого они меньше всего были готовы увидеть. Кого угодно — но только не его. К любой встрече бывший штурмовик был готов, но только не к этой. Это было дичайшее совпадение, с вероятностью не более чем один к миллиону, а то и к миллиарду, но, видимо, судьба решила показать боевому комику Алексею Ковалёву, что так изощрённо шутить, как она, не умеет никто; и по сравнению с ней Лёха — просто жалкий мальчишка-паяц.