«Охренеть, — подумал Лёха, которому было очень неприятно, что его так спокойно называют ужином. — Как у них здесь всё продумано и распланировано. Конечно, молодцы ребята, но надо как-то валить отсюда».
— Погодите, как это съесть? — попытался он снова завязать разговор с начальником тюрьмы, чтобы ещё потянуть время. — Я понимаю — убить, но как съесть-то? Как вы докажете, что я не сбежал или что вас не подкупил, и вы меня не отпустили?
— Ноги, — спокойно ответил полковник. — И руки.
— Что «ноги и руки»?
— Твои ноги и руки, обглоданные местными крысами, — пояснил начальник. — Ты хотел сбежать и спрятался в контейнере с пищевыми отходами. Но ночью пришли крысы и съели тебя. Ты местных крыс видел? Нет? Поверь, они могут и не такое. Заодно, может, и дезинфекцию наконец-то проведут; я уже пять раз писал в управление тюрем, и никакой реакции. Теперь, когда крысы сожрут заключённого, надеюсь, дело двинется. Как говорится, совместим приятное с полезным.
— А я? — снова подал голос Жаб.
— Что ты? — переспросил полковник. — Ты победил — будешь жить. Я же уже говорил ранее.
— Я отомщу!
— Знаю. Ты это можешь. Поэтому мы с тобой сразу договоримся, что ты не будешь мстить и никому не расскажешь. Твоего слова достаточно.
— А если я обману?
— Не обманешь. Амфибосы никогда не обманывают.
— Хорошо, а если я не дам слово?
— Это другой разговор, — начальник призадумался и добавил: — Тогда мы и тебя убьём. Но тебя не съедим. Ты победитель. Тебя похоронят достойно: доктор всё оформит как несчастный случай, отправим тело домой. Но я бы на твоём месте не выкаблучивался и дал слово. Друга твоего мы всё равно съедим. Его уже не спасти. Зачем себя губить?
— Да пошёл ты! — ответил Жаб.
Амфибос извивался на стуле ужом, пытаясь или сломать его, или сорвать наручники, но браслеты были крепки, и стул, несмотря на хрупкий вид — тоже. Начальник тюрьмы нисколько не реагировал на эти попытки Жаба освободиться. Он вёл с ним беседу спокойно, будто речь шла о какой-то мелочи вроде утренней прогулки:
— Уверен?
— Да! — злобно рявкнул амфибос.
— Твоё право. Уважаю! Настоящий воин! Глупый, но храбрый и с честью! — казалось, цванк говорит совершенно искренне. — Тогда как только мы его доедим, так сразу тебя и убьём. А пока будешь гостем на нашем празднике жертвоприношения. А там, глядишь, и передумаешь в процессе. Мы не кровожадные: ты только дай слово — сразу отпустим.
Лёха слушал начальника тюрьмы и отказывался верить в происходящее. Его не могли просто так взять и съесть, у него ещё были планы на эту жизнь. Ваньку надо было поздравить лично, убийцу кальмара найти, да и других планов было громадьё, и в них никак не входило быть съеденным рептилоидами на тюремной вечеринке.
Но с другой стороны, выходов из ситуации не предвиделось вообще никаких. И не то чтобы Лёха смирился, но заметно погрустнел. А вот полковник с каждой минутой становился всё веселее и веселее.
«В кураж входят ящеры», — злобно подумал бывший штурмовик.
— Стол готовьте! — приказал начальник тюрьмы, и охранники мигом откуда-то притащили стол и поставили его посредине спортзала.
К одному краю подтащили Лёху, к другому Жаба. На середину стола поставили что-то на подносе. Что именно — видно не было, так как всё это было накрыто большой белой скатертью. Справа и слева от подноса поставили по канделябру, в них зажгли свечи, основной свет в спортзале приглушили.
Перед Лёхой положили огромную разделочную доску, на неё большой искривлённый нож и поставили рядом серебряную чашу.
— Сердце должно минут пятнадцать полежать. Отдохнуть, так сказать, подышать. Тогда оно станет мягче, — спокойно объяснил бывшему штурмовику повар, уловив его непонимающий взгляд.
Причём объяснил так учтиво и искренне, будто не Лёхино сердце собирались класть в эту чашу, а фрукты или мороженое.
— А сразу сожрать слабо? Зубы сломать боитесь, ящеры? — огрызнулся пленник.
— Должно быть не только символично, но и вкусно! — с тем же радушием опять пояснил повар. — Я Ваше сердце ещё специальным соусом полью — он его дополнительно размягчит.
С этими словами повар поставил на стол небольшую бутылочку с мутной жидкостью — вероятно, тем самым соусом.
— Моё сердце не смогли размягчить даже слёзы бывшей жены при разделе имущества, — мрачно сказал Ковалёв. — А твой тухлый соус и подавно не сможет!
— Что Вы! Это чудный соус из жёлтой кхэлийской лианы! Лучшее средство для такого случая. Я Вас уверяю, Ваше сердце будет как суфле!
«Это просто какой-то сюрреализм», — подумал Лёха.
Он ещё не смирился с тем, что его собираются есть, но уже догадывался, что выхода нет. В помещении ещё сильнее приглушили свет, включили какую-то не то музыку, не то завывания — видимо, что-то из фольклора цванков, и начальник тюрьмы опять подошёл к временно заключённому Ковалёву.
— Пора, — сказал полковник настолько душевно, насколько позволил его артикуляционный аппарат. — Это красивый обычай! Пойми и прими как должное!
— Сейчас сам примешь по самое «не хочу», аллигатор! — снова закричал Лёха и попытался вскочить со стула, одновременно стараясь высвободить руки из наручников.
У него ничего не получилось — точнее, получилось, но не то, что планировал. Комедиант просто упал со стулом на пол, довольно сильно ударившись лицом. Его подняли и посадили обратно перед столом.
— Да успокойся ты уже, наконец! — недовольно пробурчал начальник тюрьмы. — Всю церемонию нам портишь! Что ты за человек такой вредный? Веди себя прилично!
Цванк сокрушённо покачал головой. Он так искренне обиделся на Лёху, что тот ему портит вечеринку, как будто Ковалёв не жизнь себе пытался спасти, а например, случайно сел на именинный торт.
— Ылиыэ, давай! — обратился начальник тюрьмы к заключённому, с которым Лёха выходил на поединок.
Тот подошёл к Лёхе и взял со стола нож. Бывший штурмовик закрыл глаза и приготовился к удару. Прошла секунда, за ней другая, но удара не последовало.
«Ждут моей истерики, — подумал Ковалёв. — Не дождутся. Сейчас главное — не открывать глаза. Ну, где ты там, чудище? Режь уже, не томи!»
Однако чудище медлило. Лёха начал немного психовать — всё же ситуация к этому очень располагала. Но не тот он был человек, чтобы открыть глаза и доставить цванкам удовольствие увидеть в них страх. Не факт, что этот страх там появился бы, но лучше было не рисковать — всё же раньше из Ковалёва никогда не готовили ужин, мало ли какие эмоции могли появиться в самый ответственный момент.
«Не тяните время, уроды, — думал стендап-комедиант. — Режьте уже быстрей, жрите сердце бравого штурмовика Лёхи Ковалёва и устраивайте свою крокодилью вечеринку, на которой потом доедайте меня всем гамузом — чего уж там, сегодня ваш день».
Прошла минута, но никто так и не вскрыл Лёхину грудную клетку в поисках его горячего и храброго сердца. Но до него донеслись какие-то странные шоркающие звуки.
«Нож, что ли, решили подточить? Вот же твари, будто заранее не могли», — подумал комедиант, совсем уже разозлился и всё же немного приподнял веки.
Если бы не наручники, Ковалёв принялся бы тереть глаза, чтобы убедиться в реальности увиденного. Картина, представшая перед ним, никак не вписывалась в ранее утверждённый план вечеринки: цванк по имени Ылиыэ огромным ножом нарезал на доске колбасу. Тот самый рептилоид, который должен был уже есть Лёхино сердце или, как минимум, положить его в чашу для маринования в соусе из жёлтой кхэлийской лианы, просто нарезал колбасу аккуратными тонкими кружочками. Обычную варёно-копчёную колбасу.
Тряпочную скатерть с подноса уже убрали, на нём стояли бутылка вина, графин с соком и три бокала. Начальник тюрьмы, еле сдерживаясь от смеха, подошёл к Лёхе и сказал:
— Теперь мы в расчёте.
Он сам снял с бывшего штурмовика наручники, с Жаба их снял один из охранников. Все присутствующие рептилоиды улыбались, а кое-кто даже смеялся.
— А ты говорил, что цванки шуток не понимают и шутить не умеют, — как ни в чём не бывало, сказал начальник тюрьмы и весело посмотрел на Лёху. — Берёшь свои слова обратно?
Он похлопал бывшего штурмовика по плечу, а тот просто отказывался понимать происходящее.
«Это что же, был розыгрыш? Эти злобные ящеры меня разыграли?» — с этими мыслями Лёха никак пока не мог примириться.
Стендап-комик, внешне не показывая, в душе уже вовсю радовался, что остался жив, но полностью в себя он ещё не пришёл. И было с чего. Его не съели — это было замечательно, но его разыграли, как мальчишку. Мир почти рухнул. Жаб находился примерно в том же состоянии, только ещё и не понимал при этом сурового юмора цванков.
Начальник тюрьмы, посмеиваясь, снова похлопал Лёху по плечу.
— Один-один, и не думай обижаться — мы реально квиты! Я больше зла на тебя не держу. И хоть чувство юмора тебе под конец, конечно, изменило, но держался ты достойно! Молодец!
— Что вообще происходит? — спросил Лёха, словно желая удостовериться, что розыгрыш закончился.
— Говорю же, один-один! Хотя, если бы ты видел себя со стороны, то признал, что все пять-один!
— Это что — типа розыгрыш?
— Нет, сейчас начнём тебя есть, — засмеялся цванк.
Все присутствующие опять громко расхохотались, начальник налил вина себе и в бокал, стоявший напротив Лёхи, и сок Жабу. После этого он очень серьёзно посмотрел на своих бывших обидчиков и сказал:
— Господа шутники! Я хочу, чтобы вы уяснили две вещи: первое — цванки тоже умеют шутить, второе — цванки не едят ни себе подобных, ни гуманоидов, ни вообще каких-либо разумных существ.
Лёха дослушал, выпил залпом вино и спросил:
— Хорошо. Вы пошутили — мы посмеялись. И что дальше?
— Что дальше? — начальник удивился такому вопросу. — Ничего. Сейчас допьём вино и пойдём спать. Вы — к себе в камеру, как и прочие заключённые, а я домой, как и остальные сотрудники тюрьмы.
— А завтра? — спросил Жаб.
— Завтра будет завтра. Вы проявили себя настоящими бойцами, теперь вы здесь не просто заключённые, теперь вы — мои гости, если, конечно, можно так выразиться. Вас в этой тюрьме теперь никто не тронет. Спокойной ночи!