Амфибос затрясся и упал на землю. Стоявший до этого неподвижно Лёха бросился к другу, но тоже получил разряд и упал рядом с ним.
— Обоих наказать! — совсем уже истошно визжал кальмар. — Полный комплекс! Мы их научим уважать хозяина! — он немного отдышался и уже более спокойным голосом добавил: — Если выживут.
Охрана поволокла потерявших сознание комедиантов прочь от стола, а кхэлиец начал разъярённо зыркать по сторонам в поисках того несчастного, на ком можно было продолжить срывать злость. Но по какой-то причине никто из присутствующих его не устроил, и он громко и протяжно заорал:
— Ки-и-клэ-э-эр!
Глава 11. Новый статус
Лицо упиралось во что-то холодное и металлическое. Голова раскалывалась, мышцы и суставы ныли по всему телу. Но это была тупая затихающая ломота, а вот лицо, особенно всю его левую половину, от нижней челюсти и до лба, обжигала боль острая и яркая. Лёха подумал, что на эту холодную поверхность его не положили, а бросили. Причём с размаху и лицом. Либо всё же положили, но перед этим долго и со знанием дела били. Скорее всего, ногами. Но почему-то Ковалёв ничего не помнил.
Поверхность, на которой он лежал, была твёрдой, ровной, холодной и мокрой, очень похожей на большой металлический стол. Впрочем, это вполне мог оказаться пластик, просто сильный привкус крови вызывал ассоциации именно с металлом. А её во рту было много: возможно, Лёхе выбили зуб или разорвали губу. И кровь была не только во рту — комедиант явственно ощущал, что лежит лицом в липкой лужице. С одной разбитой губы или прокушенного языка столько натечь не могло. Видимо, нос тоже разбили. Или рассекли бровь. Либо выбили далеко не один зуб. Вариантов было множество, в том числе и комбинированные — не зря же болела вся левая сторона, да ещё и так сильно.
Лёха осторожно провёл языком по зубам — все оказались на месте, что не могло не обрадовать. Но привкус крови усилился, да и язык засаднило. Видимо, он всё же его прокусил.
«Интересно, — подумал Ковалёв. — Это меня так душевно мордой об стол припечатали, когда укладывали, или заранее по ней прошлись кулаками да сапогами? Или это, вообще, операционный стол?»
Он хорошо слышал, как кто-то ходит совсем рядом, и, судя по шагам, доносившимся с разных сторон, этот кто-то был не один. Поэтому открывать глаза Лёха не спешил. Где бы он ни находился, сначала имело смысл вспомнить, как он здесь оказался. А объявить, что он пришёл в себя, было никогда не поздно.
Немного разобравшись с лицом, бывший профессиональный военный попытался определить, как сильно пострадали при избиении руки и ноги, не переломаны ли они, можно ли на них рассчитывать. Шевелить конечностями — означало привлечь внимание, поэтому пришлось полагаться лишь на ощущения в состоянии покоя.
Лёха начал с рук. Ширина стола была не более метра, поэтому руки свисали с краёв по бокам и, помимо того, что ныли от боли, ещё и затекли от такого положения. Причём затекли так сильно, что Ковалёв сразу и не ощутил на запястьях браслеты. Теперь же он обнаружил этот неприятный сюрприз — его приковали к столу наручниками. Версия об операционной сразу же отпала.
Сложившаяся ситуация Лёхе категорически не нравилась, он невольно поёжился и ощутил, что ему ещё и холодно. И это было не удивительно: мало того, что он лежал на мокром столе, так ещё и температуру в помещении никак нельзя было назвать комфортной — градусов четырнадцать, не больше. И в дополнение к этому изрядно сквозило.
Рубашки на комедианте не было. Животом и грудью он чувствовал холод металлической поверхности, а вот к ногам раздражающе прилипли мокрые штаны. Ощущение было неприятное, но Лёху это более чем устраивало. Когда ты лежишь непонятно где, прикованный неизвестно кем к столу, всегда лучше, если ты в штанах, чем без них.
Впрочем, особо радоваться не стоило: браслеты на щиколотках ничего хорошего не сулили. Ковалёв был крепко прикован к мокрому столу, и классифицировал своё положение как крайне незавидное. Он попытался вспомнить, что же с ним произошло, как он здесь оказался и почему всё так болит.
Ощущения в теле хоть и были неприятными, но при этом казались очень знакомыми, похожими на… Лёха снова напряг память, и она всё-таки выдала нужный ответ: его состояние было похоже на последствия хорошего разряда из парализующего карабина. Эффектом домино яркая ассоциация вызвала в памяти ощущения, испытываемые непосредственно при получении такого разряда, а уже они в свою очередь напомнили бывшему штурмовику, что так оно и было — в него действительно стреляли из парализующего карабина.
И сразу всё встало на свои места. Применение подобного оружия часто вызывало кратковременную амнезию у тех, кому «посчастливилось» получить разряд. Но обычно она проходила довольно быстро, вот и сейчас Лёха начал потихоньку всё вспоминать.
Но, как ни старайся, из загашников памяти можно достать лишь произошедшее до выстрела, а вот что случилось после того, как Лёху парализовало, и он потерял сознание, при всём желании вспомнить было невозможно. Поэтому ему оставалось лишь гадать, где он находится.
Ковалёв попытался выстроить в голове цепочку событий последнего дня, но это ему не удалось: волна ледяной воды окатила его с головы до ног. Это было настолько неожиданно, что Лёха заметно дёрнулся и едва не вскрикнул. Если им занимались профессионалы, они явно заметили, что их пленник пришёл в себя.
«С другой стороны, лежи — не лежи, гадай — не гадай, один хрен проваляться так до ночи, а потом сбежать не получится», — подумал комедиант и открыл глаза.
Он приподнял голову, отлепив щёку от кровавой лужицы. Боль в левой половине лица усилилась, но Ковалёв не обращал на это внимания. Он огляделся, насколько это было возможно в его положении, и убедился, что лежит действительно на металлическом столе в довольно большом — не менее пятидесяти квадратных метров — помещении, похожем на ангар.
Вокруг стола стояли четыре цванка, каждый с большой плетью в руках. Чуть поодаль переминались с ноги на ногу два крупных гуманоида с непропорционально большими относительно тел головами. Лёха таких никогда раньше не встречал — видимо, ребята были родом из Переходного Пространства. Каждый здоровяк держал в руках ведро с водой.
Помимо рептилоидов и большеголовых, в комнате находился ещё один гуманоид — маленький, щуплый, похожий на лакфанца. Он быстро подбежал к столу, заглянул пришедшему в себя комедианту в лицо и посветил ему небольшим фонариком в правый глаз. Лёха прищурился, а гуманоид громко произнёс писклявым голосом:
— Он очнулся! Не будем терять время! Приступаем! У моей дочери сегодня день рождения, мне домой надо.
— Если так торопишься, могли и раньше начать, он бы в процессе очнулся, — с явным недовольством буркнул один из цванков.
— Нам велено было дождаться, пока он очнётся! — ответил щуплый гуманоид. — Вы же не хотите исполнить приказ хозяина с нарушением? Но теперь раб пришёл в себя, поэтому приступайте уже поскорее!
Цванки понимающе закивали и подошли к столу.
«Раб? — с удивлением подумал Лёха, к которому до сих пор не вернулась память в полном объёме. — Что за фигня тут происходит?»
Ковалёв попытался ещё раз напрячь память, но почти сразу же ему стало не до того.
— Раз! — громко произнёс маленький гуманоид, и цванки синхронно нанесли удары, по два с каждой стороны.
Лёхе показалось, будто по спине одновременно полоснули четырьмя острыми раскалёнными лезвиями. Он ожидал, что будет больно, но, как оказалось, не представлял, насколько. Раньше его никогда не били плетьми. Лупили, пинали, душили, бросали с высоты, хотели утопить, пытали, истязали, морили голодом, травили, лишали сна; однажды на Митонге аборигены даже пробовали снять с него кожу живьём; чего только не довелось испытать бывшему штурмовику за свою богатую на опасные и яркие приключения жизнь, но отведать плетей ещё ни разу не доводилось.
— Два! — скомандовал мелкий, и рептилоиды снова взмахнули плетьми.
Дикая боль опять пронзила всё тело. Лёха стиснул зубы, чтобы не закричать. Очень уж ему не хотелось доставлять этим садистам удовольствие. Впрочем, он допускал, что никто в этом помещении удовольствия не получал: цванки просто делали свою работу, большеголовые стояли с настолько отсутствующим видом, что походили на существ, в принципе не способных испытывать эмоции, а мелкий, вообще, опаздывал на семейное торжество и сильно нервничал. Но Ковалёв всё равно решил молчать. Хотя очень хотелось спросить, сколько всего плетей ему собирались всыпать. И ещё, поскольку память пока не вернулась, очень интересовало: за что?
Голос щуплого гуманоида тем временем продолжал звенеть на весь ангар:
— Три!
— Четыре!
— Пять!
После десятого удара цванки сделали небольшой перерыв, а большеголовые гуманоиды опять окатили Лёху ледяной водой, которая, впрочем, не принесла облегчения. Наоборот, казалось, она только растревожила раны, словно их облили не водой, а уксусом. И почти сразу же послышался голос маленького:
— Одиннадцать!
— Двенадцать!
— Тринадцать!
— Четырнадцать!
Гуманоид продолжал считать, а цванки наносить удары. После двадцатого Лёху снова окатили водой, которая, стекая со спины, собиралась под столом в лужицу алого цвета.
— Двадцать один!
— Тридцать пять!
— Сорок восемь!
Происходящее казалось страшным сном: цванки били с такой силой, что, скорее всего, на спине у Лёхи не осталось ни одного целого кусочка кожи, а под её клочками ни одного целого ребра. Нестерпимая боль вынудила организм включить механизмы защиты, и сознание начало покидать бывшего штурмовика. Зато память вернулась в полном объёме и разом.
«А ведь начиналось всё относительно неплохо — деньжат хотели подрубить, особо не напрягаясь. И ведь чувствовал, что не стоило ехать на этот проклятый Олос», — подумал Ковалёв, вспомнив приключения последних недель, прежде чем полностью отключиться.
Когда Лёха пришёл в себя, он первым делом почувствовал, как «горит» его спина, и лишь затем ощутил, что её кто-то чем-то натирает. Комедиант негромко застонал и услышал тихий женский голос: