— А, ладно, тогда… страх. Но Анджела не всех мужчин боялась. Некоторым она научилась доверять — Сэмми, Питеру Брандту.
— Адам?
Слово повисло в воздухе.
— Анджела, я сказала «Адам».
— Ева?
— Это первое слово, о котором Вы подумали?
— Да, кажется.
— Хорошо, давайте на этом и закончим. Щелчок ручкой, и хлопок — женщина закрыла блокнот.
Анджела открыла глаза и посмотрела на голубые и коричнево-красные стены офиса доктора Моны Фремонт. Ее психиатр (с прошлого года) сидела напротив, на голубой бархатной кушетке, в тон той, на которой лежала Анджела. Улыбка врача была успокаивающей, но Анджела почувствовала ее беспокойство, когда вошла. Доктор несколько раз щелкала ручкой в течение сеанса, а сейчас, сняв свои очки, рассеяно сжимала их дужку.
Сколько она себя помнила, Анджела всегда очень тонко чувствовала смену настроения людей, находящихся рядом.
Некоторые эмоции были настолько отчетливыми, что, казалось, даже несли с собой слабый запах.
Грусть всегда пахла сыростью.
Это был запах тумана, что появлялся в сумерках, или шерстяного пальто, мокрого от дождя. Внезапный гнев был как треск раскаленного железа. Обида была как умирающие цветы.
Доктор Фремонт благоухала как перечная мята, та, что обжигает язык. Анджела удивилась, когда психиатр предложила упражнение на поток сознания. Обычно, они проводили более традиционную терапию, сегодня Анджела хотела поговорить о тех резких вспышках злости, что она почувствовала в магазине.
Но как только она это упомянула, доктор Фремонт быстро уверила ее, что это нормально — для человека с таким прошлым, как у Анджелы, чувствовать внезапные и необъяснимые вспышки гнева или даже ярости.
Они возникали не от желания навредить кому-либо, а просто как способ разрядиться, сбросить напряжение. А затем доктор предложила попробовать другую методику.
Анджела не была уверена насчет упражнения на поток сознания. Как бы ей не хотелось избавиться от паники, что тикала внутри нее как бомба замедленного действия, она очень боялась позволить доктору войти в свое сознание.
Анджела была убеждена, что некоторые вещи лучше не вспоминать.
Доктор Фремонт опустила очки на кушетку, рядом с собой, и сложила руки на коленях. Ей было, наверное, чуть за сорок, приятная внешность, средний вес, может килограмм на десять тяжелее, чем определенный как идеальный для женщин среднего роста.
На самом деле, всю ее можно было описать одним словом — средняя. Кроме ее одежды. Она была одета в голубое с головы до ног. Сегодня на ней был костюм: шелковая блузка и брюки, и Анджела никогда не видела, чтобы доктор не носила что-нибудь голубое, даже металлическая оправа очков была такого же цвета.
Многие назвали бы такой стиль королевским. Но Анджела видела в этом спокойного человека. Голубой — хороший цвет. Он означал меньшее действие аномальной электрической активности мозга.
— Анджела, что ты почувствовала, когда я спросила тебя об Адаме?
— Адам? — Анджела провела руками по вискам, убирая за уши пряди волос, которые постоянно падали ей на глаза. — Вы так сказали? Я не слышала.
Психиатр замолчала, уставившись на нее. Анджела задумалась, не ищет ли доктор признаки обмана: моргание или поверхностное дыхание. Но Анджела просто смотрела ей в глаза.
— Да, я сказала Адам. Но ты не помнишь, что я говорила? И свой ответ не помнишь?
— Я ответила? — Что-то было не так. Анджела медленно поднялась и села на кушетку. Она покачала головой. — Доктор? Я ответила?
Психиатр продолжила:
— Когда я сказала доктор, ты ответила «дьявол». Расскажи мне об этом.
Анджела помнила этот ответ.
— Мне пришло в голову, что у них слишком много власти… и часто они ей злоупотребляют.
Она все еще слышала приглушенные крики и стоны.
— Ты не веришь, что врачи делают добро, что они спасают жизни?
— Не всегда; иногда они жертвуют жизнями. Экспериментируют.
…Знаете что, доктор Фремонт. Они экспериментируют на своих пациентах и называют это исследованиями. Не все, конечно, я не имею в виду вас…
Доктор Фремонт выглядела расстроенной.
— Надеюсь, ты не думаешь так обо мне, Анджела. Мы здесь пробуем многие вещи, чтобы помочь тебе разобраться в своем поведении, но я никогда не считала их экспериментами в плохом смысле этого слова. Вообще-то, я хотела предложить тебе попробовать гипноз. Думаю, что у нас есть над чем поработать.
Они уже пробовали гипноз раньше и он никогда не срабатывал.
Но в этом была больше виновата сама Анджела.
Есть некоторые вещи, запертые внутри ее сознания, которые должны там и остаться. Она специально закрыла эти воспоминания. Нет, не совсем так.
Она сделала нечто больше, чем просто их забыть. Она сама уничтожила их, потому что не могла вынести того, что помнила. Не могла позволить себе вспомнить. Она стерла часть памяти, используя методику, которой научилась в аспирантуре: гипнотические внушения и психотропные лекарства; вполне естественно, что обычный гипноз на нее не действовал.
Как она могла позволить доктору Фремонт отпереть дверь, которую сама закрыла и заперла на засов?
Анджела подняла глаза и удивилась, увидев доктора Фремонт, стоявшую над ней. В одной руке у нее был стакан с водой, а в другой она держала красную таблетку.
— Пожалуйста, прими это, — сказала она.
— Что это?
— Это чтобы ты расслабилась. Доза небольшая, но чем больше ты расслаблена, тем проще будет вспомнить.
— Почему так важно вспомнить? — тихо спросила Анджела, хотя внутри у нее было неспокойно. — Что, если я не хочу вспоминать? А если то, что там заперто, должно остаться именно там? Что, если…
— Анджела, тяжело двигаться вперед, когда нам обеим столько неизвестно. Ты же хочешь поправиться?
Анджела кивнула и взяла таблетку.
— Хорошо, потому что у меня есть кое-что еще, что поможет тебе говорить свободнее. Если страх блокировать, воспоминания не будут настолько пугающими.
Она наклонилась над Анджелой и закатала ей рукав. Анджела позволила доктору протереть руку ваткой со спиртом и психиатр чуть постучала по вене, чтобы ее было лучше видно. Ни доктор, ни пациент не сказали ни слова, наступила тишина и Анджела поняла, что потерпела поражение, отказавшись от других вариантов лечения. Ее судьба теперь полностью зависела от доктора Фремонт. Это было ужасающе знакомое чувство, с которым Анджела боролась всю свою жизнь. Ей захотелось остановить доктора, но что-то ей помешало.
Она действительно хотела поправиться. Она хотела этого больше всего на свете, а как это произойдет, если она не сможет, наконец, взглянуть в лицо своим страхам?
Боль от укола и ощущение жгучего лекарства… Анджела закрыла глаза. Нужно ли было позволять колоть себя, ослабляя контроль? Или она бежала от контроля?
На это не было ответа, и уже слишком поздно. Ее сердце толкало лекарство по венам. Что будет, то будет.
— Дождь, дождь, уходи прочь[12], - прошептала она.
Глава 5
Когда мужчина, почти достигший возраста пятидесяти лет, впервые решается штурмовать мир женских лифчиков и трусиков, он нуждается в моральной поддержке. Или в выпивке.
"Они, черт возьми, должны продавать здесь бухло", думал Питер Брандт, робко приподняв и изучая кусочек черной шелковой кружевной ткани. Он не знал, что это, как оно одевалось, да и все равно, потому что он не мог представить свою жену, Барбару в этом.
Это уж точно.
В отделе белья еще были люди, но он был единственным мужчиной; продавцы кружили вокруг него, как миниатюрные спасательные вертолеты, пытаясь помочь. Может, стоило с ними поговорить, но мысль о том, чтобы обсуждать плюсы и минусы трусиков-танго и бюстгальтеров, увеличивающих грудь, приводила сорокавосьмилетнего мужчину в замешательство. Питер не хотел показывать, как неловко он себя чувствовал. Боже, только бы не покраснеть.
Он весь вспотел. Капельки пота выступили на висках, а значит даже гель сверхсильной фиксации способный склеить цемент, который он использовал утром, не сдержит его буйные кудри от превращения в тугие пружинки. Или очки запотеют. Тоже будет мило.
— Вы видели корсеты? — Окликнула его одна из продавщиц. — У нас распродажа.
Она стояла в другом конце зала, у стойки с откровенными вещицами, но Питер предпочел бы пройтись по минному полю. Он боялся посмотреть на следующую витрину, в страхе увидеть там что-то еще. Кивнув ей в благодарность, он отвернулся к противоположной стойке, притворившись, что увлечен шелковыми ночными рубашками и халатиками.
Набор из яркого кимоно и сорочки цвета белой магнолии привлек его внимание. Ткань была такой шелковистой, а сорочка, будто из лепестка магнолии, настолько мягкой и приятной на ощупь, что он не мог выпустить ее из рук. Питер надеялся, что никто не заметил, как он наслаждался ощущением ткани на кончиках пальцев. Наверное, законом не запрещалось ласкать белье, но картинки в его в голове, скорей всего, были противозаконны.
Ткань, легкая как паутинка, навеяла образ бледной кожи, и дыхание его участилось. Распустившаяся магнолия породила другие фантазии, включая ту, где насыщенный молочный цвет лепестков великолепно оттенял длинные, темные волосы и дымчато-коричневые глаза.
Проблема в том, что у жены Питера не было молочной кожи, темных волос или карих глаз. Он думал о другой, недоступной ему по многим причинам женщине, и то, что Питер любил жену и прожил с ней двадцать пять лет, было не последним фактором. Как бы то ни было, он не мог перестать хотеть Анджелу Лоу, свою протеже из Смарттек.
Анджела не знала, что он чувствовал. Его попытки помочь ей были строго профессиональны, но если бы потребовалось, он превзошел бы самого себя, рискнул бы карьерой, а может, и жизнью ради нее. Каждый день Питер размышлял, не ошибся ли он, вдруг она восстановит память, ведь это могло повлечь за собой непоправимое. Он молился. Питер Брандт никогда в жизни не молился, но за прошедший год он с лихвой компенсировал это.