— Разве она смертна? — протестующе вознегодовал целый хор нежных звуков.
— Нет, — счастливо прозвенел первый голос, — как же мы не узнали ее сразу? Она одна из нас, наша сестра, дитя столикого Логруса.
— Кто вы? — наконец-то смогла спросить я, жадно впитывая лучи живительного света.
— У нас нет имен. — Печально ответили тени. — Мы потоки сознания, отпрыски Пустоты, силы космического разума, нити магии — образующие Порталы!
— Но при чем тут я?
— Ты одна из нас! Ты — ходящая через Портал Оружия, разбудившая драконов, дитя Старшей крови, замкнувшая Кольцо равновесия, возлюбленное порождение Логруса, — с готовностью пояснили тени. — Ты носишь кулон Оружейницы и оружие демиургов. Тебе подвластны скрыты пласты сознания и глубинные слои мироздания.
— Но я ничего этого не делала! — отнекивалась я.
— Сделаешь! — убежденно уведомили меня тени. — Чего ты ищешь?
— Знания! — трепетно выдохнула я слово, неожиданно родившееся в глубине души.
Голоса мелодично рассмеялись, рассыпая звонкие стаккато солнечных лучей:
— Тебе ли искать знания, если ты сама призвана созидать гармонию и справедливость!
— Не понимаю! — пожаловалась я.
— Бог — в тебе, — важно вмешался густой баритон, прорвавшийся сквозь массу других звуков. — Ты и есть бог — творящий добро и свет, если ты, конечно, пожелаешь им стать.
— Но как? — изумилась я. — Как обрести себя?
— Слушайся голоса сердца! — наперебой запели тени. — Люби, твори, живи!
— Так просто? — не поверила я. — Просто жить и все?
— Конечно, — подбадривающе громыхнул баритон. — Бог есть любовь и добро, свет и жизнь. В этом и состоит суть искомого тобой знания. Иди обратно, сестра, твой путь только начинается.
— Но я, — я попыталась пошевелить скованными плечами, — я не свободна!
— Чем можно сковать душу? — иронично вопросил баритон. — Ты сама ее сковала…
— Да-а-а? — громко возмутилась я.
Я невольно представила жаркое пламя жизни, наполненное жажды свободы и любви, разгорающееся в моей душе. Пламя несгибаемой воли и веры в себя разрасталось, выплескивало наружу, делая мою фигуру намного ярче любой из окружающих меня, светящихся теней. Мои железные, толстые цепи вспыхнули, разом истончились и рассыпались облачком светлых брызг. Густой баритон довольно хмыкнул. Тени дружно запели что-то ликующее и закружились пестрым хороводом, подхватывая меня и вознося обратно вверх.
— Я буду жить. Я буду любить. Я принесу людям свет и добро! — громко, победно кричала я, воспаряя все выше и выше, пока не увидела далекий неясный круг выхода из колодца. Мой путь завершился, Тьма отступила, голоса умолкли, тени исчезли, я осталась одна.
Я расслабленно лежала на поверхности вязкой, густой, темной субстанции, поддерживающей меня наподобие мягкой подушки. Я многое поняла. Не нужно бояться Тьмы и Пустоты. Они всегда присутствуют не только в мире, но и в душе всякого из нас, являясь прочной подкладкой, зримо оттеняющей светлую, добрую сторону любого явления и каждого существа. Свет не может существовать без Тьмы, ибо, оставаясь в одиночестве, он утрачивает истинный смысл и значение. В пустоте зарождается все живое. Научись правильно распределять темные и светлые стороны своей натуры, толково управляй ими, и ты станешь богом, творцом, демиургом — способным привнести в мир много значимого и хорошего. Мы сами создаем свою судьбу. И отныне, я навечно собиралась стать именно тем, кого и разглядела во мне тетушка Чума, человеком — никогда не идущем на поводу у обстоятельств, предсказаний и случайностей. Отныне — я сама творю свою жизнь!
Я подплыла к стене колодца и растерянно ощупала каменную кладку, уходящую далеко ввысь. Чтобы выйти на свободу, мне нужно как-то подняться по этим, гоблинами проклятыми, камням! Но мои пальцы не могли найти ни единого мельчайшего зазора, за который можно было хоть как-то зацепиться. Лишь тонкие как ниточки, ровные стыки между идеально отполированными блоками. Осененная внезапной догадкой, я выхватила из-за пояса два коротких клинка — дагу «Рануэль Алатора», и кинжал из отличной эльфийской стали, когда-то подаренный мне отважным Раймоном де Ризо. «Не подведите!» — мысленно взмолилась я, вгоняя остро отточенное лезвие в стык между блоками. Верный кинжал даже не погнулся, по самую рукоятку, надежно утопая среди камней стены. Упираясь окованными железом носками сапог в стену колодца, я тяжестью всего тела повисла на кинжале, взмахнула дагой и всадила ее чуть выше первой, импровизированной опоры. Подтянулась на одной руке, равномерно перераспределила свой вес, перенося его на второй клинок, думая лишь об одном — только бы они выдержали меня и не сломались, и выдрала кинжал из стены. А потом воткнула его еще выше и медленно, мучительно медленно поползла вверх, к сумрачному свету, освещающему зев Колодца пустоты, покорившегося мне и принявшего меня как свою.
Рывок, балансировка, остановка, короткий отдых. Рывок, балансировка и все снова. Обдуманно, кропотливо, осторожно, щадя верные клинки. Нурилон неприятно бил по затылку. Руки немели, ноги дрожали, ободранные пальцы и изрезанные ладони кровоточили. Но там, наверху — надеялся, верил и ждал моей помощи любимый мужчина, быть может, именно в эту самую минуту умирающий жестокой, мучительной смертью. Обливаясь потом и кровью, я застонала, безгранично измученная отнюдь не болью плоти, но болью страдающей души. И синхронно, в такт ударам клинков, из моего пересохшего горла выстрадано рванулись слова баллады, звучащие как псалом великой любви, не боящейся никакой преграды:
Как бальзам на рану, как подарок бога,
Как в оазис дивный средь песков дорога,
За заслуги в прошлом, или вопреки
Тем грехам, что в жизни были не легки.
Средь тоски и боли, суеты и злобы,
Мы друг к другу руки протянули оба,
Нежностью и лаской хрупкий путь мостили,
И любовь, как розу, мы в сердцах взрастили.
И любовь отныне силу нам дает,
Как кагор причастия, вересковый мед,
С терпким вкусом яда, словно сок цикуты,
Мы крадем у счастья краткие минуты.
Кажется, на голос можно обернуться,
И дрожащим пальцем к пальцам прикоснуться…
Но коварный ветер много раз на дню
Мне приносит эхом голос твой: «Люблю»
Слышишь меня эхо? Да за это слово,
Я любую цену заплатить готова,
Все чем мы владеем — эху отдаем,
Мы на все согласны — лишь бы быть вдвоем.
Но смеется эхо: «Встречи вам не дам!
Отнесу лишь вздох твой, я к его губам…
Ишь вы, святотатцы, за любовь да цену,
Словно вы не знали, что любовь — бесценна!»
И опять меж нами — горя километры,
Мы лицо упрямо подставляем ветру…
Под любви давлением, словно силой молота,
Мы сердца сплавляем в чистый слиток золота.
Произнеся завершающее слово баллады, я со сдавленным хрипом ухватилась за край колодца, из последних сил перевалила свое, ставшее невероятно тяжелым тело через каменную кромку, и с грохотом рухнула на обледенелый пол подвала. И без того ободранные колени и локти отозвались резкой вспышкой ноющей боли. Но на моих искусанных в лохмотья губах бродила кривая, торжествующая ухмылка: «Так чего там Ледяной бог говорил о том, что из Колодца пустоты еще никто и никогда не возвращался?»
Глава 8
После бурной сцены в спальне, приведшей к неожиданному разрыву таких, казалось бы близких и прочных отношений, и последовавшего за ней отказа Ульрики в день свадьбы ее брата, Генрих долго и безуспешно пытался осознать — какой же все таки смысл вкладывает он в само понятие «любовь»? Ну, просто не может все основываться только на одной голой, физической тяге к какой-то конкретной женщине, вызванной ее загадочностью и непредсказуемостью. Не может чувство — накипевшее в его души, и сильнее всего напоминающее запутанный клубок, состоящий из боли и сладости, быть так просто и примитивно. Барон знал, что принцесса отнюдь не хороша собой внешне. Он видел ее истинное лицо, носившее отпечаток не только демонического безобразия, но и какой-то мистической, потусторонней инфернальности, вызывавшей ужас и восторг одновременно. «А как же широко распространенная фраза, что в человеке все должно быть прекрасно — и душа, и тело, и деяния?» — не раз спрашивал себя окончательно запутавшийся барон. И тут же мысленно одергивал свое разыгравшееся воображение: «Так то — в человеке!». А много ли человеческого сохранилось в Ульрике — дочери эльфийки, внучке Смерти, любимой игрушке демиургов? И Генрих с удивление осознавал, что в общем-то, его с самого момента их знакомства, на самом деле весьма мало трогали ее внешние достоинства или недостатки. Вот Лилуилла та да — очаровывала, околдовывала с первого взгляда. А Сумасшедшая принцесса… Она просто не представлялась ему какой-то другой. Она и раньше, и всегда была, и теперь оставалась именно той — какой ей и предназначалось стать от рождения. Невероятно страшной и, вместе с тем — потрясающе прекрасной. Возможно, он полюбил Ульрику неосознанно, заочно, в тот самый момент, когда впервые услышал о ней из уст королевы Смерти, зачитывающей малопонятное пророчество со стены подводной пещеры. Верил ли Генрих в пророчества? А верил ли Генрих в судьбу? Он искал, но так до сих пор и не находил однозначного ответа на этот сложный, жизненно важный для него вопрос. Уставший от бесплодных раздумий барон потянулся, прогнал навязчивую дрему и просительно постучал кулаком по теплому драконьему боку. Марвин, измотано прикорнувший рядом, так и не проснулся.
— Чего тебе не спится? — тихонько спросил Эткин, немедленно приподнимая крыло и с любопытством заглядывая в уютное укрытие, созданное им для друзей. — Ночь на дворе, а мы все нуждаемся в восстановлении сил. Завтра нас ожидает трудный день.
— Понимаю, да вот раздумья замучили, — пожаловался сильф, тишком, чтобы не разбудить некроманта, выползая из-под кожаных складок могучего крыла Э