Не случайно в том, что осталось от Грибоедова, как его литературное наследие, нет ничего сколько-нибудь значительного, кроме «Горя от ума». И замечательно: нет даже метких слов и нет подмеченной и подслушанной жизни.
Это также не случайно, ибо «Горе от ума» не есть плод вдохновения. Это плод мысли и напряженного, редкостного в истории литературы вообще, труда. Нельзя труд, который Грибоедов употребил на писание «Горя от ума», приравнивать к труду Пушкина, Толстого, Флобера — я беру как раз авторов, которые особенно много и упорно работали над своими произведениями — это труд совершенно особого порядка: труд, от которого отдает, правда, не потом, но огромной, не знающей себе пределов, волей умного человека, решившего воплотить свой ум в изображение виденных им людей и слышанных им речей.
Ум и воля преодолели в Грибоедове, авторе «Горя от ума», его литературную серость и посредственность и дали изумительное произведение, значение и место которого исключительны в истории русского словесного искусства.
Для того чтобы понять, что это так, нужно вдуматься в «Горе от ума», как в произведение.
Действующие лица «Горя от ума» — художественные образы только потому и в том смысле, что это — мастерские портреты, написанные умнейшим человеком и истолкованные метчайшим словом.
Что такое Грибоедовская Москва с исторической точки зрения? Мы теперь знаем ее по живым свидетельствам, по письмам, по дневникам, наконец по гениальной живописи Льва Толстого, который был близок к этой эпохе и все-таки находился от нее на расстоянии, позволявшем видеть то, чего не было видно вблизи. И потому мы созерцаем эту старую Москву тем историческим видением, которое дается на расстоянии и которое не было дано современникам, и самому Грибоедову в том числе. Мы знаем, что Грибоедовская Москва это та же Москва, которую изобразил Лев Толстой в «Войне и мире». Но Грибоедов изобразил эту свою Москву как сатирик и обличитель. Он не только изобразил, но истолковал, упростил, «стилизовал», окарикатурил ее.
И вот тут произошло подлинное эстетическое чудо! Это чудо произвел огромный ум, соединенный с волей. Он возвысил сатиру и карикатуру до художества, преобразил обличение в искусство, портреты превратил в образы. Как и когда это случилось?
Тут прежде всего сказалась волшебная сила, подлинная магия меткого слова.
Меткое слово Грибоедова вдохнуло в портреты и карикатуры какую-то пребывающую жизнь, придало их временным и случайным чертам неумирающее значение.
Но в этом участвовала еще другая сила.
Пушкин по поводу Грибоедова сказал, что мы, русские, «ленивы и не любопытны». Современное Грибоедову общество, да и его потомство, в отношении именно к нему — правду сказать, — не заслужило этого упрека. Ни к одному великому литературному произведению русское общество, т. е. сами читатели, не проявило такого живого и любовного интереса, как к Грибоедовской комедии. Об этом красноречиво говорит то обстоятельство, что она получила еще в рукописях такое распространение, с которым вряд ли могли соперничать печатные произведения той же эпохи.
Но дело не только в этом.
Читатели не только читали «Горе от ума». Это и они вдохнули в него пребывающую жизнь. Это они — конечно, вместе с автором — портреты, карикатуры, шаржи подняли до высоты и красоты образов.
Волшебство писательского слова соединилось с любовным восприятием читательской массы, и получился богатейший кладезь ума, метким словом преображенного в красоту, — наше бесценное «Горе от ума».
А. ПогодинГрибоедов как государственный человек
Убийство Грибоедова, произошедшее 30 января 1829 года (по старому стилю), было крупным политическим событием и большим национальным несчастьем. Погиб при исполнении своих обязанностей русский государственный человек, выдающийся государственный ум, один из создателей важного для России Туркманчайского договора.
Грибоедов был именно государственный ум. С его высоты он подходил к русским событиям и отношениям, его запечатлел в своем «Горе уму», как названа была сначала его комедия. «Горе уму», тому русскому государственному разуму, который хотел воплотить в Чацком Грибоедов. А он именно так смотрел на своего героя. В письме к Катенину он называл Чацкого «здравомыслящим человеком», он «один на 25 глупцов». «И этот человек, разумеется, в противоречии с обществом, его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немного повыше прочих...»
Грибоедов не был публицистом в современном смысле этого слова. Он не возбуждал политических и общественных вопросов, не будил общественную жизнь, как это делает и ставит своей задачей делать публицист. Он стоял на охране русского государства, он указывал на его нужды и отстаивал то, что нужно для государства.
Если его возмущали недостатки общества, дурные навыки чиновничества, погоня за внешними эффектами в военной службе, отсутствие гражданского сознания и т. п., то все это прежде всего потому, что это вредит государству, унижает его в глазах иностранцев.
Вероятно, это чувство государственности обострилось у Грибоедова за границей, когда он был секретарем русской миссии в Персии. Мы по себе знаем, как обостряется это чувство государственности на чужбине. Но в менее резкой форме оно было присуще Грибоедову всегда. Он принадлежал по своему рождению к первенствующему и единственно государственному тогда сословию, в его роду насчитывался с начала XVII века ряд лиц, участвовавших в строительстве русского государства, и естественно, что он, подобно князю Андрею Болконскому (в «Войне и мире») испытывал врожденное, никогда не оставлявшее чувство ответственности за Россию. Таких людей, полных доблести, было немало тогда в нашем Отечестве. По своему духовному облику, кажется мне, Грибоедов ближе всего стоит к Карамзину, этому великому русскому гражданину и писателю. В ту пору государственная забота гражданина еще не выразилась в публицистику, в журнализм и партийность, и братья Тургеневы, старики Болотов и Щербатов, адмирал Шишков, Новиков и Радищев и многие другие — столь разные по своим характерам и по ходу жизни — еще были связаны общим сознанием своей обязанности хранить и холить русскую государственную идею. Этот подход к явлениям жизни весьма заметен у Грибоедова.
Как человек превосходно образованный, Грибоедов умел освещать эти явления научным светом и разбираться в таких отношениях, которые не были бы ясны менее сведущему человеку. Эти признаки образовательного уровня писателя обнаруживаются в его поездках по Кавказу и Крыму, где он с большим интересом подмечает особенности природы и быта жителей, и даже в одном из самых ранних произведений Грибоедова, его юношеской записке «О кавалерийских резервах»; биограф нашего писателя Пиксанов замечает, что «в этих рассуждениях чувствуется не только университетская подготовка к экономическим и статистическим изучениям, но и практическая сноровка разбираться в сложных предприятиях, дающая предугадывать будущего государственного деятеля».
Серьезная государственная служба Грибоедова начинается осенью 1818 года, когда он в должности секретаря русской дипломатической миссии в Персии попал впервые на Кавказ.
Известно, что он не особенно охотно принял эту должность, которая отрывала его от Петербурга и от легкой светской жизни, какую он вел. Но, приняв эту обязанность, Грибоедов сразу внес в ее понимание всю ту серьезность и государственность, которые ему были присущи.
Судьба дала ему в руководители такого человека, как А. П. Ермолов, обладавшего «острой, язвительной речью» для характеристики отрицательных явлений русской жизни, но вместе с тем относившегося отрицательно и к неглубокому либерализму, к крайним революционным стремлениям, к «репетиловщине». В качестве учителя истинной государственности Ермолов мог быть только полезен Грибоедову. «Мало того, что умен, нынче все умны, но совершенно по-русски», — вот что нравилось будущему автору «Горя от ума» в Ермолове.
И это русское государственное чутье необыкновенно ярко прорывается в Грибоедове. Так, например, когда в декабре 1818 года в Константинополе был пущен слух о военном восстании в Грузии и этот слух без проверки был перепечатан в «Русском Инвалиде», Грибоедов не замедлил отозваться в «Сыне Отечества» иронической статьей по адресу легковерных пускателей сенсационных слухов. Конец очень характерен: «Я бы, впрочем, не взял на себя неблагодарного труда исправлять газетные ошибки, — говорил Грибоедов, — если б обстоятельство, о котором дело идет, не было чрезвычайно важно для меня, собственно, по месту, которое мне повелено занимать при одном азиатском дворе. Российская империя обхватила пространство земли в трех частях света. Что не сделает никакого впечатления на германских ее соседей, легко сможет взволновать сопредельную с ней восточную державу. Англичанин в Персии прочтет ту же новость, уже выписанную из русских официальных ведомостей, и очень невинно расскажет ее кому угодно в Табрисе или в Тегеране. Всякому предоставляю обсудить последствия, которые это за собой повлечь может».
Из Тифлиса миссия переехала в Персию, и здесь протекала служба Грибоедова, которая отличалась чрезвычайной прямолинейностью в отстаивании русских интересов и русского государственного достоинства.
В течение полутора лет — с ноября 1821 года по февраль 1823 года, Грибоедов состоял при Ермолове в должности секретаря по иностранной части.
В конце марта 1823 года, получив номинально 4-месячный отпуск, он был в Москве, привезя с собой два первых действия «Горя от ума». За время отпуска были написаны последние два действия, и комедия уже осенью 1823 года стала известна русскому обществу в списках. В литературных кругах зачитывались комедией, в правительственных со все возрастающим вниманием относились к дипломатической деятельности ее автора. Лица из высших сфер, министры, генерал-губернатор Милорадович и другие интересовались мнениями Грибоедова и приглашали его к себе. Трудно сказать, насколько ему было выгодно в этом отношении уже тогда свойство с Паскевичем, который был женат на его двоюродной сестре. Во всяком случае, в его доме Грибоедов встретился с великим князем Николаем Павловичем, будущим императором Николаем I.