Замечательно, что все перипетии этого «сократического диалога», насколько мы можем судить, носили черты высокой комедии — поистине «божественной». «Мудрейший из людей» обладал простым, даже наивным, детским сердцем. Эта сердечная простота подвела его даже в философии: она внушила ему в корне ложную мысль о том, что люди делают зло по невежеству и что достаточно им растолковать, «в чем дело», как они станут добрыми. Сократ растолковал — и был отравлен, как «бешеная собака» (по выражению Льва Шестова).
Наконец, Сам Хозяин и Творец вселенной (по выражению Сенеки) разделяет участь посланных Им в мир «мудрых книжников и пророков». Он оклеветан «хитрой враждой», предан в любви и возведен на Голгофу Своими близкими — именно за то, что Он — «свет разума», а не за что-нибудь другое. Тьма не потерпела вторжения «Света невечернего» в ее «подполье»...
Можно смело сказать, что больше всего люди ненавидят ум. Отсюда и ненависть к философам, о которой так картинно говорят Шопенгауэр и Н. А. Бердяев. Еще бы не ненавидеть! Ведь философия — подлинная, творческая философия, разумеется, а не жевание академической резины на философские темы, — по преимуществу есть область, где господствует ум.
Дело тут не в зависти. Кому и чему в философии может завидовать филистер-обыватель? Он может только потешаться над мудрецом, тем более, что так легко зубоскалить по поводу философа, засмотревшегося на небо и свалившегося в колодец (сухой, по счастью). Да, конечно, зависть есть одна из преобладающих черт в характере огромного большинства людей. Но именно уму-то и не завидуют, ибо обыватель в этом совершенно не компетентен и для него ум — ничто, не стоящая внимания безделка.
Завидуют талантам, красоте, знатности, успехам в жизни, богатству, высокопоставленности... завидуют, но сравнительно редко ненавидят.
По-настоящему ненавидят только ум. Боятся его, как огня, и ненавидят глубокой, неутолимой ненавистью. Зато уму никогда не завидуют. Но от этого уму не лучше. Скорее хуже.
В чем дело? Откуда эта ненависть? И почему столь многие
С умом людей боятся
И терпят при себе охотней дураков, —
хотя отлично знают, что дураки далеко не всегда честны и добры?.. И если уж делать «поспешные обобщения», то меньше шансов ошибиться, сказав, что «дурак всегда подл и зол», чем утверждать, что «умница всегда честен и добр».
Одна из важнейших причин ненависти к уму та, что «во многой мудрости много печали и кто умножает познания, тот умножает скорбь» (Екклезиаст, 1,18). А кому охота скорбеть и напоследок дней своих сказать: «И возненавидел я жизнь, потому что противны мне стали дела, которые делаются под солнцем, ибо все это — суета и томление духа» (Екклезиаст, 2,17).
Но до таких скорбных глубин ненавистники ума, можно сказать, никогда не докапываются и не доходят... Есть нечто помельче. И об этом повествует нам Гоголь, написавший своей кистью «свободной и широкой» целую галерею дураков — в прибавление к тому, что было создано уже до него Гойей.
По своей универсальности, по всеобъемлющей своей природе, по своей глубине и высоте ум вообще неопределим, ибо неопределим Тот, Кто его дал и Кого он является образцом и подобием. Но для характеристики его основного свойства существует великолепный эпитет — «острый». Свойство «остроты» присуще только уму, так же как, по противоположности, свойство его противников, основное свойство глупости, есть тупость.
Свойство «остроты» присуще только подлинному уму. Бывают блестящие, бывают, относительно говоря, даже талантливые глупцы... Не раз в истории играли решающую и большей частью печальную роль дураки и маньяки, наделенные железной волей. Но «острых дураков» быть не может — это внутренне противоречивое понятие, вроде «круглого квадрата» или «деревянного железа»...
Ум и острота — одно и то же. Ум есть острота духа, его, так сказать, острое или колющее острие. Глупость связана с тупостью, с мягкотелым бессилием духа. Не следует смешивать «остроту» с «остроумием» в ходячем смысле слова, или, лучше, острословием.
И каждый вечер за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки, —
то есть нравящиеся «их полу» дураки.
Недаром глагол «острить» очень часто приобретает иронический оттенок, ибо сплошь и рядом предприятия глупцов в этом направлении бывают «покушением с негодными средствами», наводят скуку и вызывают насмешки подлинных умниц:
Затейник зол — с улыбкой скажет глупость.
Невежда глуп — зевая, скажет ум.
И сколько раз приходится выслушивать снотворную околесицу от так называемых «испытанных остряков»... Впрочем, красноречье», да еще патетическое, с трагической дрожью в голосе, тоже не далеко ушло от этого по своей смехотворности и усыпительной силе.
Быть простым и острым — как это трудно и как это редко встречается!
Шутить по-настоящему — тоже свойственно только уму, так же как недалеким людям свойственно не понимать шуток и даже обижаться на них, хотя по своей природе шутка, как правило, не зла и никого не обижает и не затрагивает (другое дело — эпиграмма). Нет ничего очаровательнее ажурно построенной, порхающей мотыльком шутливой речи... И здесь талантливые умницы могут себе позволить смертельно опасный прием того, что в музыке именуется «скерцандо», игру невинным вздором, под поверхностью которого можно почти всегда открыть подлинные перлы настоящего творчества и глубокомыслия, так же как чинное и тяжелое «плетение словес» сплошь и рядом есть маска, скрывающая пустоту и «отсутствие всякого присутствия».
Иногда завязывается легкая «перепалка», вроде теннисной игры между достойными партнерами. «Скорбные головой», вместо парирования контр-остротой, сейчас же обижаются, ибо, по Шекспиру
Спит слово острое в ушах глупца.
Шопенгауэр дает иронический совет людям со слабым наполнением черепной коробки: при встрече с умом и талантом быть просто грубыми. «Ум, талант, знания — все должно будет отступить и уйти, сбитое с позиций божественной грубостью», — иронизирует франкфуртский философ, здесь, как нигде, поддерживающий свою репутацию пессимиста и беспощадной метлы.
Итак, острота духа, его, так сказать, «соль» и «перец» — вот свойства, возбуждающие ненависть к уму, ненависть, сплошь и рядом переходящую в настоящую революцию против него. Дьявол и им одержимые ненавидят соль земли. Их замысел — через убиение мудрых праведников — все опреснить, сгноить, оскопить, рассолить. Поэтому дьявол и есть вечный «теплохладный» мещанин, блюститель «умеренности и аккуратности», вдохновитель вечной «молчалинщины» — приживал покладистый и смиренный, на все согласный, но при случае притворяющийся и позитивистом, и революционером, и анархистом. «Смотря по обстоятельствам, синьор», — он то верит в Бога и рабски трепещет, то оказывается атеистом и отрицателем, но всегда употребляя самые заезжие, опошленные места «вольномыслия», что мы и видим в безбожной пропагандистской макулатуре СССР, литературное ничтожество которой равняется идеологической пошлости, где
...усыпительный Зоил
Разводит опиум чернил
Слюною бешеной собаки.
Поострее, товарищи, и особенно — поновее: нельзя носить лохмотья, которые уже в XVIII веке были грязными обносками, свалившимися с безбожных миллионеров и банкиров, делавших, вроде Гольбаха, на безбожии выгодные аферы и срывавших дешевые лавры. О них поэт — ненавидимый Белинским Баратынский — сказал:
Его капустою раздует,
Но лавром он не расцветет.
Между прочим, сторонникам полицейщины никогда не следует забывать того, что гонимый Фамусовыми, Молчалиными и Софьями ум мстит свои противникам так же, как Чацкий: он оставляет тех, кто надругался над ним, — и оставляет навсегда.
Настоящий ум встречается только в соединении с большим, широким и любящим сердцем, и поистине «в злохудожную душу не внидет премудрость». Праведность, более всего ненавидимая злыми глупцами, есть та вершина духа, где рапира ума, «железный стих, облитый горечью и злостью», уступает место «нетленной соли горящих речей» и высокому сочетанию «змеиной мудрости» и «голубиной простоты», «холодной головы и горячего сердца». В праведнике ум уже становится высокой и высшей мудростью, поистине богоподобной духовностью.
С этих вершин открывается, что подлинный ум коренится в сердце; вот почему глупая голова и злое сердце — естественные союзники и действуют заодно, так же, как умная голова и доброе сердце тоже действуют сообща. И когда происходит преображение человеческого существа под воздействием высших благодатных энергий, великая перемена касается одновременно как ума, так и сердца:
И он к устам моим приник
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Ум так же, как святость, есть «скандал» и «жестокость» — оба к тому же «бесчеловечны» именно потому, что сверхчеловечны.
Бесчеловечны еще и потому, что «благородство обязывает». Ницше прав, человек есть категория, которая должна быть преодолена в направлении, конечно, не «сверхчеловека» — наци или коммуниста, забывших все слова, все смыслы и ставших на четвереньки, — но в направлении Богочеловека, Который есмь «первый и последний, и живый; и был мертв, и се, жив во веки веков, аминь; и имеющий ключи ада и смерти»... «и ключ Давидов, Который отворяет