— Уйду я… что? Не веришь? Правильно. Только я уйду, уже недолго осталось. А ты думай, думай, зачем я тебя, гадёныша, жить оставляю. Я твою суку повешу! Дура. Предательство, Илюша, не прощают.
Всю жизнь помнил — нельзя убивать. Можно, но кровью отольётся. Научился. Научили. Мало крови было? Пусть живёт, — булькающий смех. — Ты тоже помни. Только вот что: пока я жив, чтоб духу вашего тут не было! Выдумал! Чего вы устроили тут песочницу?! Вы порушите всё к чертям собачьим! А я тебе говорю, Илюша, ты слушай, ты умный. Может, поймёшь. Ты не пори горячку, обожди, посмотри, подумай. Так лучше будет. Понял? Не понял… Живи.
Поезд качнулся, дёрнулся и медленно пополз вперёд, мимо длинного перрона с пёстрой толпой провожающих. Краевич зябко поёжился и прижал руки к кружке с чаем. С новыми бумагами, с новым именем, со старой памятью, он ехал прочь от Москвы, в Новосибирск, а там ещё дальше, на полустанок, в глушь. Ему нужно было подумать. Ему было, что обдумать.
За окном медленно темнело, колёса отбивали убаюкивающую колыбельную, а Краевич не мог понять, кто он, что должен делать и зачем жить? Перед ним лежало, прижатое кружкой, раскрытое удостоверение на имя Запахина Виктора Александровича, но с его, Краевича, фотографией. Рядом с именем значилось коротко: «Директор высших наук училища им. Смирнова».
Он ехал далеко. Ему нужно было время. Подумать.