– Поищу, – кивнула я, уже зная, что в качестве «яркой нотки» мне послужит найденная смородиновая брошь. Конечно, если не станет возражать герцогиня…
Дамы отправились по домам уже после ужина, проведя у меня почти весь день, а я пошла в кабинет и открыла почту. Раз уж пообещала Джузеппине рецепты из Нового Света, надо исполнять. Поковырявшись в Сети, я не нашла на эту тему ничего хотя бы сносного, и тут меня посетила разумная мысль.
Вообще, что-то очень уж часто стали ко мне наведываться мудрые мысли. Интересно, это нужно считать признаком старости или просто венецианский воздух так благотворно действует?
Да, так вот, разумная мысль, пришедшая ко мне, была такова: матушка вот уже двадцать лет пеняет мне, что я все время и силы отдаю работе и не занимаюсь домом. Отлично! Я решила заняться домом! Вот пусть и найдет мне десяток-другой прописей по каким-нибудь необыкновенным блюдам нашей страны. Я знаю свою матушку: если ей обозначить цель, то все, не отошедшие в сторону с ее пути, будут просто растоптаны…
Уже в постели, почти засыпая, я подумала, что теперь мне не придется придумывать предлог для того, чтобы встретиться с Джан-Баттистой – ведь на празднике в честь дня рождения отца он уж точно будет? Значит, так и так через два дня мы встретимся…
Наутро появился Пьетро Контарини, вначале обозначившись звонком по коммуникатору, а потом и лично. Был он не в лучшем настроении, о причинах чего сразу же и рассказал мне, едва синьора Пальдини принесла кофе и закрыла за собой двери кабинета.
– Я нашел девицу, – выпалил мой гость. – Всех на ноги поднял. Но нашел.
– Ну, так это же хорошо?
– Да если бы! – воскликнул он с досадой. – Она в монастыре авеллинок, куда не допускают посторонних ни под каким предлогом.
– Хм… А если отправить письмо?
– Им запрещены любые контакты с внешним миром. Нора, простите меня, но у вас есть что-нибудь… покрепче кофе?
– Конечно! Келимас подойдет? Помнится, эту бутылку мы с вами начинали вместе… – Если Пьетро Контарини хочет успокоить нервы спиртным еще до полудня, то кто я такая, чтобы ему мешать?
Я достала из бара и разлила по двум пузатым бокалам ароматный напиток; не могу же я не составить гостю компанию. Пьетро отпил большой глоток, зажмурился, глотнул еще и вот теперь перевел дух.
– Дивный напиток! Ваши пациенты умеют быть благодарными, Нора, – сказал он, отставляя бокал. – Так вот, монастырь святой Авеллии находится в горах, километрах в сорока от деревни Фоллоне. Они живут почти исключительно плодами своего труда – огород, виноградник, пасека. Не употребляют мяса. Раз в месяц им привозят рыбу, муку, соль, в общем, то, что не вырастишь на территории монастыря; при этом все привезенное кладут в специальный ящик, выставленный за ворота. Дежурная послушница палкой с крюком протаскивает этот ящик, кладет в него деньги и выталкивает прочь. Как мне сказали, после этого ей положена суровая епитимья, неделя на хлебе и воде и ежечасные молитвы.
– С ума сойти! – я была искренне потрясена. – Неужели кто-то добровольно идет на такие… жуткие условия? Все-таки почитатели Единого, как мне кажется, чересчур суровы в своей вере…
– Да, на это идут, и именно добровольно. Еще каких-то пятьдесят лет назад в этом монастыре было более двух сотен монахинь и послушниц. Сейчас осталось пятьдесят шесть.
– Пьетро, я мало знаю о монастырских правилах… Есть же кто-то, кому должна подчиняться настоятельница монастыря?
– В принципе – да, есть. Архиепископ Венеции, Фриули и Альто-Адидже, монсеньор Паоло Гвискари, – мне показалось, или, называя имя, Пьетро скрипнул зубами?
– Как-то не услышала я в вашем голосе благоговения…
– Гвискари были противниками семьи Контарини еще тысячу лет назад. И с тех пор ничего не изменилось.
– Н-да, это может стать проблемой. Кажется, по правилам церкви Единого любой, уходящий от мира, должен отказаться и от своих семейных связей? – я задумчиво подлила в бокалы келимаса.
– Должен, конечно. Только вот в реальности это редко случается. И уж точно Паоло Гвискари о своей семье не забыл.
– Понятно, – я встала и прошлась по кабинету, посмотрела в окно.
Мне ведь нет дела до вражды двух семейств нобилей. По большому счету, и до судьбы испорченного мальчишки Карло Контарини мне нет дела, и до юной женщины, запертой в холодных стенах монастыря навсегда, навечно… Повернувшись к Пьетро, я решительно сказала:
– Вот что… Медики стоят над религиями, семьями и пристрастиями. Узнайте, кто лечащий врач Гвискари, и я попробую найти козу, на которой к нему можно подъехать.
Проводив гостя, я решила прогуляться и посмотреть, где же были конторы мореходов и купцов четыреста лет назад? Я знаю, что дож Джованни Контарини, предшественник Лоредано, примерно лет сто пятьдесят назад построил новый торговый порт, пышно названный Воротами Венеции. Сюда и перенесли причалы, якорные стоянки, ремонтные доки, склады, пакгаузы и прочее, без чего не может жить один из самых крупных объектов морской торговли в Старом Свете. Понятно, что туда же переехали и конторы торговцев.
Для территории нового порта был насыпан отдельный остров западнее Санта-Кроче. Тут с названием не заморачивались, и размещался он на Isola Nuova – Новом Острове.
По акватории Nuova мы проплывали, когда мне показывали город с воды, и где это, я помню. А вот где был старый порт?
– Синьора Пальдини? – позвала я негромко, спускаясь вниз.
Из кухни выглянула Джузеппина.
– Простите, синьора, она вышла. В храм пошла, с дочкой у нее совсем плохо, вот и решила помолиться Великой Матери…
– Я не знала… а что случилось с ее дочерью?
– Да не говорила она, но вроде бы роды были неудачные. Ребеночек сразу умер, а у дочки вот горячка родовая, и никто помочь не может.
– Я вас поняла. Спасибо, Джузеппина. Пожалуйста, когда синьора Пальдини вернется, пусть зайдет ко мне в кабинет, – я пошла к лестнице, потом приостановилась и вернулась на кухню. – Джузеппина, вы ведь отсюда родом, из Серениссимы?
– Да, синьора.
– Скажите мне, где был старый порт?
– Так за Кастелло, на Rimembranze! Там почти ничего и не осталось сейчас… хотели парк сделать, потом выставки какие-то, но так и не сделали.
– Спасибо, я поняла. Так я жду синьору Пальдини!
Вернувшись в кабинет, я открыла карту Венеции и нашла остров Rimembranze. Вроде бы добраться просто, думаю, на гондоле это займет минут пятнадцать – двадцать. Но я не уверена, что хочу показывать кому-то свой интерес к этому месту. А с другой стороны, Массимо ни разу не показал какой-либо заинтересованности в том, куда я иду и зачем. Он доставлял меня до нужной точки, надвигал шляпу на глаза, закутывался в плащ и спал.
Нет, пешком туда не дойти – от дома до Сан-Марко мне минут двадцать ходу, и потом еще пара миль по набережным… Да там посмотреть где что, да еще обратно. Не годится.
– Войдите! – откликнулась я на стук в дверь кабинета.
– Синьора, вы просили зайти? – в дверях появилась домоправительница, невозмутимая как всегда.
– Да, зайдите и присядьте, пожалуйста.
– Я постою, если можно, – она сложила руки под белоснежным фартуком.
– Синьора Пальдини, расскажите мне, что случилось с вашей дочерью?
Каменное лицо дрогнуло. Я слушала и в очередной раз возмущалась, про себя естественно, как можно быть настолько зашоренной?
– …Раз так все случилось, значит, на то воля Великой Матери, никто не смеет идти против нее.
– Где она лежит? – прервала я рассказ домоправительницы о сегодняшней молитве.
– Дома, синьора, в госпиталь ее не взяли, сказали, что бесполезно.
Вот теперь она промокнула глаза фартуком и снова застыла неподвижно. Я взяла в руки коммуникатор.
– Пьетро? Да, я понимаю, что вы еще ничего не выяснили. У меня другой вопрос. Вы знаете того коновала, который руководит городским госпиталем?
– Госпиталем Заниполо? Ну конечно. У вас что-то случилось?
– Да, – знаком руки я остановила синьору Пальдини, попытавшуюся броситься на колени. – У моей домоправительницы очень плоха дочь. Послеродовые осложнения. Так называемый врач из госпиталя Заниполо отказал в госпитализации на прекрасном основании, что это якобы бесполезно.
– Нора, я немедленно отправлю к ней санитарный катер, говорите адрес! – голос Пьетро звучал и в самом деле встревоженно.
– Да уж, пожалуйста. И предупредите на всякий случай их главврача, что, если женщине не помогут, я лично положу все свои силы на то, чтобы его выкинуть из профессии. Пусть улицы подметать идет!
Я отдала синьоре Пальдини коммуникатор, чтобы она продиктовала адрес, а сама села в кресло и сделала несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Да тьма вас побери, даже для отказа от пластической операции нужны объективные показания! Нет, я лопну, но этот мерзавец, посмевший произнести слово «бесполезно» в приемном покое, точно даже в морг санитаром не устроится. Я прослежу.
Домоправительница вернула мне коммуникатор и спросила, перебирая пальцами оборки фартука.
– Я… могу идти, синьора?
– Вы можете бежать! К дочери, синьора Пальдини, бегите к дочери и не возвращайтесь, пока кризис не минует. Думаю, мы с Джузеппиной и девочками управимся как-нибудь сами…
Отправив экономку на гондоле просто для скорости, я еще некоторое время пыхтела, словно перегретый чайник, пока меня не привел в относительное равновесие обед: ризотто с мидиями и телячьи рулетики с кремонской горчицей. На свое счастье, дотторе Травески, главный врач госпиталя Заниполо, позвонил мне именно в тот момент, когда я допила последний глоток кофе.
Представившись, он заговорил так быстро, да еще и перескакивая со всеобщего на латинский, что я не могла понять и половины сказанного. Наконец у меня зазвенело в правом ухе. Я переложила коммуникатор к левому и сказала:
– Стоп, синьор Травески!
– Э-э-э… дотторе Травески, простите, синьора, – посмел он меня поправить.
– Ну, если на то пошло, то будьте любезны обращаться ко мне профессор Хемилтон-Дайер! Это понятно? – на том конце линии сопели и молчали. – Так вот, если вы хотите извиниться за вашего бывшего сотрудника, посмевшего употребить слово «бесполезно» в разговоре с матерью пациентки, даже им не виденной, то я готова выслушать оправдания. Если хотите рассказать мне о состоянии женщины, я могу вас послушать. Прочее меня не интересует.