Впрочем, к концу второго часа урока я поняла, что готова заплатить еще сто пятьдесят дукатов, чтобы упасть хотя бы на пол. А синьор Нуньес был неутомим. Он сменил третий музыкальный кристалл, подхватил Франческу, повелительным жестом отправил к нам с Чинцией фантомов и воскликнул:
– И-и-и… раз!
Наконец, танцор развеял фантомных партнеров, взял сумку с туфлями и учтиво попрощался с нами до среды. Лежа в кресле и обмахиваясь веером, Франческа простонала:
– Я уже триста раз пожалела, что ввязалась в эти уроки!
– Но танцует он, как бог! – мечтательно возразила ей Чинция. – Нора, а у тебя есть мороженое?
Конечно, нашлось и мороженое, и белые персики, чтобы сделать коктейль «Беллини», так что остаток вечера мы провели в dolce far niente.
Дни летели, стремительно перелистывая календарь. С пятницы, одиннадцатого апреля, мы с доктором Тедеской и его ассистентом Марко начали готовить синьора Лоредано к операции. Признаюсь, я волновалась не меньше, чем перед операцией Карло Контарини-Маффео: все-таки Лоредано намного старше, да и маска пробыла на его лице пять лет, а не год. Еще один повод для беспокойства – мы не знали, как поведет себя pellis. Все-таки случается, что он не подходит для какого-то типа кожи, и слой геля так и остается слоем геля, не превращаясь в дерму, эпидермис и прочее. Обо всем этом я честно рассказала пациенту и получила совершенно спокойный ответ:
– Дорогая моя, все это совсем не кажется ужасным человеку, который прожил пять лет скованным, в непонятном подземелье, ежеминутно ожидая новых пыток… Очень долго я знал, что у меня нет никакого будущего, а вы открываете для меня целых два его варианта! Вот только, боюсь, мне негде найти снимок, показать вам, как я выглядел когда-то.
– Думаю, что это наименьшая из проблем, – улыбнулась я. – Вы забываете, что в наших рядах – глава Службы магбезопасности Венеции. Что-то мне подсказывает, что у него найдется на вас досье…
– Ну да, конечно! А в досье должен быть портрет. Спасибо, Нора! – он слегка сжал мою руку. – Значит, до понедельника?
Над операционным столом зажегся свет. Я помолилась Бригите, взяла скальпель и провела первый разрез… Все было точно так же, как и во время операции Карло, и совершенно по-другому. И, честно говоря, мне ужасно не хватало Лавинии: оказывается, в прошлый раз осознание ее присутствия за спиной придавало твердости моей руке. Мы с Тедеской воспользовались техникой, которую она показала на той операции, воздушными лезвиями, и процесс шел куда быстрее. Периодически я посматривала на портрет Лоредано, висящий на стене прямо передо мной. Что и говорить, красивый был мужчина. Хорошо бы было, если бы наш pellis не закапризничал и эту патрицианскую внешность удалось воссоздать…
На счет «три» мы в четыре руки удалили маску, и я стала наносить рассчитанные дозы препарата, проговаривая про себя те самые заклинания, которые должны превратить эту анатомическую модель в человеческое лицо. Собственно, эти заклинания и являлись главным достоянием доктора Хемилтон-Дайер, поскольку были полностью моей разработкой. Наконец все закончилось, и две сиделки повезли синьора Лоредано в ту же палату, где лежал после операции Карло. Я вымыла руки и пошла следом, чтобы проконтролировать, как будет поставлен абсолютный щит.
Пьетро поймал меня, когда я, дав сегодняшней сиделке окончательные инструкции и запугав ее, насколько было возможно, вывалилась из палаты в коридор.
– Спешишь? – спросил он, легко спрыгнув с подоконника.
– Не особенно, – я посмотрела на часы. – Собственно, на сегодня по плану у меня остался только урок танцев, а перед ним нужно будет отдохнуть.
– Тогда пойдем выпьем кофе. Сегодня наш мсье Гультрэ обещал паннакотту с земляникой, а?
Я только застонала: за десерты французского шеф-повара Ка’Контарини можно было продать душу.
В голубой малой гостиной я уже чувствовала себя практически как дома. Когда горничная принесла кофе и три порции паннакотты (две для меня, одну для Пьетро), хозяин, закрыв за ней дверь, привычным жестом поставил полог от подслушивания и спросил у меня серьезно:
– Ты думаешь, все получится?
– Ничего не могу сказать до среды, – ответила я. – Я говорила тебе тогда, в феврале, и говорю сейчас: все зависит от того, не произойдет ли отторжения препарата. С Карло все получилось идеально. Кстати, есть известия, как они там?
– Все отлично, ловят рыбу и гуляют по лесу, – он махнул рукой. – Предположим, все получилось. Как ты считаешь, стоит Лоредано появиться на твоем приеме?
– Почему нет? – ответила я вопросом на вопрос. – А что тебя так беспокоит?
– Дело в том… – он потер пальцем левую бровь. – Понимаешь, я хочу предложить Лоредано не покидать пост дожа.
– Однако… Вроде бы он сказал, что все решил и будет предлагать Совету десяти назначить новые выборы. Как ты сможешь его переубедить?
– Не знаю. Но сейчас для смены дожа исключительно неудачный момент. Если выборы будут объявлены, почти наверняка пост достанется Лодовико Дамиани. Для нашего дома это означает сокращение государственных заказов и отмену льгот, как минимум. С семьей Дамиани мы… не дружим. Давно.
Политика и деньги, конечно, в чем же еще может быть дело… Я поморщилась, но, видимо, слишком явно, потому что Пьетро, вспыхнув, стал объяснять мне, что это никакой не протекционизм… Покачав головой, я положила ладонь ему на руку.
– Не надо. Мне все равно, как вы получаете заказы и на каких условиях торгуете, все это честный бизнес. Я на вашей стороне, ты помнишь? Просто никто из нас не может знать, в каком состоянии, прости, у нашего Пьеро голова. Лично я на его месте сошла бы с ума задолго до конца первого года заключения. Так что давай подождем, посмотрим на результаты операции, подождем, пока он придет в себя… И только тогда ты станешь или не станешь что-то ему предлагать. Мне кажется, так будет правильнее.
Шесть вечера. До времени, обозначенного в приглашениях, остается еще два часа, а мне решительно нечем заняться. На кухне царит Джузеппина, командующая сегодня еще двумя поварами и пятью юными помощниками. Платье доставлено еще вчера, отглажено и ждет своего часа в гардеробной. Маска… Над маской я задумалась на какое-то время, потом решила не множить сущности без необходимости и достала из коробки Colombina, которую когда-то принес мне синьор Лаварди, черную с серебром и россыпью алмазной пыли. К серебристо-стальному платью с черным кружевом отлично подойдет.
Бальный зал должен был засиять огнями, освещая первую в Серениссиме милонгу, в гостиной стояли ломберные столики для тех, кто не пожелает скользить в танго или лететь в пасодобле. Счет за цветы для украшения столовой я подписывала, зажмурившись, – даже бостонские приемы моей матушки, отличавшиеся особым размахом, стоили меньше.
Половина седьмого. В кабинет пришла Лавиния, посмотрела на меня с некоторым сомнением и спросила:
– Слушай, ты вчера рассказывала что-то про Лоредано, но я была настолько уставшая, что ничего не помню! Он будет сегодня?
– Обещал быть. Приедет чуть позже Контарини, в маске Пьеро…
– Как это он согласился ее надеть после этих пяти лет?
– Ох, не знаю. Признаться, я для себя маску на сегодня выбирала с большим сомнением. Ну вот, кто-то из Контарини тоже будет Пьеро, так что у Джокера не должно возникнуть сомнений… если только он не читает ауры.
– Ага, – Лавиния достала из кармана жакета коробку и положила на стол. – Вчера я получила вот эти несколько экземпляров от Гильдии артефакторов Дании и Норсхольма.
Коробку я открывала с некоторым трепетом: мастера упомянутой Гильдии считались, и заслуженно, лучшими в мире. Внутри на подушке белого бархата лежали пять небольших кулонов из аметиста в оправе, свитой из трех металлов разного цвета. На мой вопросительный взгляд Лавиния пояснила:
– Последняя разработка. Они назвали ее поглотителем ауры, но это не совсем верно. Скорее можно сказать, что этот амулет ауру нивелирует, скрывая все индивидуальные особенности. Ну, смотри: мы знаем, что основной фон у эльфа будет бледно-зеленым, у человека – белым, а у дракона, например, огненным. Но дальше на ауре человека отражаются его наследственные признаки, личные способности, болезни, сиюминутные эмоции и прочее. Сейчас проведем эксперимент, посмотри на мою ауру!
Я послушно выполнила приказ и зажмурилась: да, поле вокруг нее было белым в своей основе, но его расцвечивали такие пятна и сполохи, что впору было ослепнуть.
– Ого, – только и смогла произнести я.
– Ну вот, – усмехнулась госпожа Редфилд. – А теперь я надеваю амулет…
Вот теперь ее аура была спокойной и какой-то усредненной. Как на картинке в учебнике для второго курса.
– Я поняла. Значит, Джокер не сможет таким способом отличить синьора Лоредано, это отлично. Но ведь и у него самого может быть сходный амулет?
– В том-то и дело, что нет! Предыдущие разработки приглушали ауру, делали ее менее яркой, но не скрадывали индивидуальные признаки. А это закончено совсем недавно, и все, что было сделано в мастерских Гильдии, немедленно поступило в распоряжение Службы магической безопасности. Конечно, у Джокера могут быть какие-то свои методы, но никто и не говорил, что это будет безопасная прогулка по лугу. – Лавиния вновь убрала коробку с амулетами в карман и спросила у меня: – Ну что, теперь ты успокоилась?
– А ты знаешь, да! – с удивлением я поняла, что и в самом деле нервничала, а сейчас перестала. – Слушай, я хочу тебе показать одну штуку…
Вынув из сейфа связку ключей, я открыла один из шкафов, достала пару кубков, подаренных графиней Маргарет, и поставила их на стол, с некоторой торжественностью провозгласив:
– Кубки мессере Руджеро Контарини!
– Руджеро? – Лавиния склонилась над столом, изучая гравировку на рубиновом стекле. – Это сколько ж им лет?
– Больше шести сотен. Но главное даже не это… Видишь, леопарды разные? – дождавшись, пока она кивнула, я продолжила: – Так вот, если тебе подают красное вино или келимас, что ты делаешь с напитком?