Филиппова у него в кабинете.
Лужина он застал за своим столом. При свете настольной лампы голова Романа Гавриловича выглядела более уродливой, чем обычно.
Незнакомый майор, сцепив на колене руки, сидел у стены. Оба внимательно смотрели на вошедшего. Потом Лужин встал и медленными шагами приблизился.
— Ну здравствуй, Курт, — сказал он и, подпрыгнув, залепил Филиппову такую оплеуху, от которой тот рухнул на пол.
Уже к вечеру следующего дня бывший лейтенант Филиппов, похудевший и обросший бородой (известно, что у покойников и арестантов борода растет очень быстро), давал нужные показания…
39
…полностью раскаявшись в совершенных мною преступлениях и желая помочь следствию, чистосердечно признаю, что, будучи штатным агентом германской военной разведки под кличкой Курт, я систематически собирал и передавал адмиралу Канарису лично или через руководителя отдела «Абвер-1» полковника Пиккенброка сведения военного, политического и экономического характера, составляющие военную и государственную тайну СССР.
Действуя в интересах государства, находящегося с Союзом ССР в состоянии войны, всячески стремился к дезорганизации производства, подрыву экономики путем саботажа и иных предательских действий, способствовал распространению панических слухов, искал и поощрял к активной деятельности скрытых врагов советской власти из числа бывших кулаков, подкулачников и замаскировавшихся сторонников так называемой троцкистско-зиновьевской оппозиции, в числе которых оказались и лица, занимавшие ключевые посты в районном руководстве.
Осуществлял прямую связь между германским верховным командованием и ставленником белоэмигрантских кругов так называемым князем Чонкиным-Голицыным, который параллельно со мной вел подрывную работу в деревне Красное.
Узнав, что Чонкину-Голицыну грозит арест, а затем неизбежное разоблачение, я, возглавив группу захвата, обставил дело так, что не мы взяли Чонкина-Голицына, а он нас, при этом ордер с санкцией прокурора был умышленно поврежден.
После того как в поставленную ловушку был захвачен капитан Миляга, деятельность органов на территории Долговского района фактически была полностью парализована, что, в свою очередь, вызвало активизацию сил, направленных против советского строя. Все это привело к тому, что командование Красной Армии было вынуждено, ослабив линию фронта, бросить часть своих сил на подавление так называемой банды Чонкина-Голицына. После разгрома я, предъявив поврежденный, а потому недействительный ордер, изъял преступника у военных властей и впоследствии, временно захватив пост начальника райотдела НКВД, намеренно завел следствие в тупик, чтобы спасти от заслуженного наказания князя Чонкина-Голицына, поскольку германское верховное командование в будущем рассчитывало использовать его в качестве вдохновителя и организатора выступлений против советской власти.
Настоящие показания даны мною добровольно и записаны с моих слов правильно.
Дана настоящая з/к Филиппову Курту в том, что он медосмотр прошел. Вшей, венерических, кожных и инфекционных заболеваний не обнаружено. Противопоказаний к содержанию в общей камере нет.
Военфельдшер СЕМЕНОВА
Часть втораяПобег
1
Чонкин спал на полу у дверей, привалившись щекою к параше, когда его растолкали, поставили на ноги. Он потряс головой, пришел в себя и удивился. В камере одновременно толклись человек шесть вертухаев и во главе их сам начальник тюрьмы старший лейтенант Курятников, маленький, коренастый, с бабьим рябым лицом. Все они, в том числе и Курятников, были чем-то как будто взволнованы, смотрели на Чонкина с любопытством, но в то же время и с робостью.
На нарах народ заворочался, кто-то спросил, что происходит.
— Чонкина уводят, — сказал Штык с некоторым удивлением.
— А для чего столько народу?
— А кто его знает?
Тут послышался голос Манюни:
— Раз за одним столько народу прислали, значит, на расстрел.
— Как же на расстрел? — сказал Штык. — Ведь суда-то не было.
— А никакого суда и не нужно, — рассуждал Манюня. — Закон военного времени.
Чонкина от этих слов передернуло, хотя он и не мог представить себе, что вот сейчас прямо его и расстреляют. Да и вертухаи во главе с начальником тюрьмы выглядели совсем обыденно. Начальник тюрьмы лично поднял шинель, отряхнул и, развернув, подал Чонкину, как подают швейцары.
— А сколько время? — спросил Чонкин, тыча и не попадая рукою в рукав.
Ему не ответили. Курятников, отступив назад, осмотрел Чонкина придирчивым оком.
— Конечно, побрить его надо бы, — сказал он озабоченно, — да ладно.
— Слыхал, Манюня? — крикнул Штык. — Побрить, говорит, надо. А ты — на расстрел.
— А как же, — отозвался Манюня. — Как же небритого-то расстреливать? Не положено. Если больной, вылечат, если небритый, побреют.
— Молчать! — взвизгнул Курятников. — Еще одно слово услышу и…
Тут из-за параши поднялся профессор Цинубель и, подойдя к Чонкину, протянул руку.
— Прощайте, Чонкин, — сказал он сердечно. — Не робейте. Учитесь выдержке у Ильича. Помните…
Что именно помнить, Чонкин выслушать не успел, его вывели из камеры.
Тесной толпой прошли по коридору, затем через двор, к проходной. Возле тумбочки с наганом на боку стоял дежурный.
— Машина не пришла? — спросил начальник тюрьмы.
— Сломалась, — ответил дежурный.
— Ладно, пойдем так.
Начальник расписался в какой-то лежавшей на тумбочке книге, после чего Чонкина вывели за ворота и повели через площадь. Было темно, холодно, шел мелкий дождь.
— Сколько время? — опять спросил Чонкин, и ему опять не ответили.
Подошли к какой-то глухой двери, позвонили, она распахнулась, и стоявший за нею человек прижался к стенке, пропуская пришедших.
Вскоре очутились в знакомой Чонкину приемной лейтенанта Филиппова.
— Подождите, — сказал Курятников и, робко постучавшись, сунул голову в дверь. — Разрешите ввести?
— Введите, — донесся ответ.
2
В комнате, которую Чонкин знал как кабинет лейтенанта Филиппова, горела яркая лампочка. Но за столом был не Филиппов, а незнакомый майор в новенькой гимнастерке, перекрещенной сверкающими ремнями. Другой незнакомец, с большой бритой головой и в очках с толстыми стеклами, сидел на стуле у стены. Шинель с меховым воротником (таких шинелей Чонкин прежде не видывал) была расстегнута, руки сцеплены на животе, ноги болтались, не доставая до пола. На соседнем стуле лежала фуражка с высокой тульей и брошенные поверх нее белые перчатки.
Курятников строевым шагом приблизился к бритоголовому, поднес руку к виску и визгливо закричал:
— Товарищ полковник, подследственный Чонкин по вашему приказанию доставлен!
«Ишь ты! — подумал Чонкин. — Полковник!»
— Выйдите и подождите за дверью, — не меняя позы, приказал полковник.
Курятников и конвойные вышли.
Полковник и майор, каждый со своего места, внимательно разглядывали Чонкина, а он стоял посреди комнаты, не зная, куда деть руки.
Вдруг полковник спрыгнул со стула и стал быстро бегать вокруг Чонкина, наклоняясь при этом, как мотоцикл.
— Вы, — мелькая перед глазами, бормотал полковник, — ожидали увидеть не нас, а Курта. Но его нет. Увы. Он чудовищно занят. Он дает показания. Весьма ценные между тем. И вам я тоже. Настоятельно рекомендую. Тем более что нам. Все, все известно.
Он прекратил кружение так же неожиданно, как начал, вернулся к своему стулу, сел и принял прежнюю позу.
Заговорил майор. Он говорил медленно и бесстрастно:
— Ну вот что, милейший. Как вы только что слышали, Курт арестован, дает показания, и нам уже многое известно. Но необходимо кое-что уточнить. Своих противников мы умеем уважать. Вы долго и ловко водили нас за нос, играя роль Иванушки-дурачка. Ну что ж, играли великолепно, ничего не скажешь, но теперь, как умный человек, вы должны признать, что игра окончена.
— Точно сказано, — одобрил полковник и снова спрыгнул со стула. — Ваша карта бита, князь! — сказал он, как в театре, и откинул в сторону руку.
Чонкин вздрогнул. Он не думал, что его давнишняя кличка может быть известна этим людям.
— Я же говорю, — переглянувшись с полковником, усмехнулся майор, — нам все известно. Так что лучше сразу начистоту.
— Да, сразу начистоту, — приблизился полковник. — Для вашего же блага прошу вас очень. Итак, кто послал вас в деревню Красное?
— В деревню Красное? — переспросил Чонкин.
— Да, да. — Полковник нетерпеливо защелкал зубами. — В деревню Красное кто вас послал?
— Меня? — уточнил Чонкин и ткнул пальцем в грудь.
— Да, вас. Именно вас. В деревню Красное кто?
— Так ведь этот, — сказал Чонкин, надеясь, что полковнику действительно все известно. — Ну, старшина, ну Песков.
— Песков? — недоверчиво повторил полковник. — Старшина? А Антон Иванович что говорил?
— Антон? — переспросил Чонкин. — Иванович?
— Я имею в виду Деникина, — подсказал полковник.
— Дикина? — Чонкин напряг память. — Может, Жикина? Это который на колесиках ездиет?
— На чем? На колесиках? — переспросил полковник. — Ах на колесиках?
Он сделал короткий выпад и ткнул Чонкина кулаком в живот. Чонкин открыл рот, пытаясь втянуть в себя воздух, и даже произнес какой-то звук вроде «а-а», но воздух не втягивался. С выпученными глазами Чонкин рухнул на колени, и только после этого воздух толчками стал пробиваться в легкие.
— Ну так что же? — услышал он над собой. — Так кем же вы засланы в деревню Красное? Кем? Кем? — закричал полковник. — Говори, сволочь, или сейчас прострелю башку!
Чонкин поднял глаза. Ствол револьвера, как и на первом допросе, смотрел ему в переносицу. Но на этот раз страха не было.