Николай Сергеевич ОганесовЛицо в кадре
Глава 1
Обвинительное заключение Скаргин закончил поздно вечером. Когда была поставлена последняя точка, стрелки настенных часов, сделав полный шпагат, показывали пятнадцать минут десятого, а за окном, похожий на опрокинутое блюдце, уже горел уличный фонарь. Зато наутро осталось лишь проверить написанное, поставить в углу первого листа нужное количество экземпляров и отдать документ машинистке на перепечатку.
Вся процедура, включая препирательства в машбюро о сроках и сомнительных достоинствах почерка Скаргина, заняла от силы четверть часа, и, отдохнувший, в свежей сорочке и туго повязанном галстуке, он успел войти в кабинет прокурора точно в назначенное время.
— Садитесь, Владимир Николаевич, — буркнул прокурор, не поздоровавшись. С минуту он возился с разложенными на столе бумагами, потом раскрыл томик Уголовно-процессуального кодекса, передал его Скаргину и, глядя куда-то мимо плеча собеседника, попросил: — Прочтите часть третью статьи сто девяносто пятой. Вслух, пожалуйста.
Скаргин знал прокурора уже много лет, был с ним вне службы на «ты», но не удивился ни официальному обращению, ни самой просьбе, так как успел привыкнуть, что в такую или примерно такую форму облекалось почти каждое новое поручение на ведение следствия, особенно если оно было связано с какими-либо осложнениями.
— «Предварительное следствие приостанавливается, — прочитал он подчеркнутые карандашом строчки, — в случае неустановления лица, подлежащего привлечению в качестве обвиняемого».
Прокурор кивал головой, будто автором статьи был он сам и теперь приглашает следователя оценить и одобрить предложенную им формулировку.
— Так, — сказал он, когда Скаргин закончил. — А теперь скажите, как, по-вашему, называется то, о чем вы прочли?
Скаргин мог дать любые гарантии, что следующим словом, которое произнесет прокурор, будет слово «брак», а за ним, скорее всего, последует вспышка, и что предотвратить эту вспышку ему едва ли удастся. Поэтому ответил нейтрально, как человек, незаинтересованный спорить об очевидном.
— Сложное дело, с каждым может случиться.
— Брак — вот как это называется, — против ожидания негромко сказал прокурор. — А ваш гуманизм, не к месту проявленный, не меняет сути. — И, переходя на привычное «ты», спросил: — Обвинительное когда закончишь? Четвертый день тянешь.
— Уже отдал на перепечатку.
— Чего ж молчишь? — Он пожевал губами. — Что ж, тем лучше. Ты о деле по факту убийства старика Пруса слышал? — И сам же ответил: — Конечно, слышал. Ну и как, что скажешь?
Скаргин пожал плечами.
— Так вот, расследование зашло в тупик, а это и есть самый настоящий брак. И никакими отговорками здесь не прикроешься. Во всей этой писанине, — он брезгливо покосился на туго набитую папку у себя на столе, — нет ни одного сколько-нибудь серьезного довода для продления сроков следствия. Ни единого, понимаешь? Следствие шло по неверному пути. Может быть, с самого начала. Где-то совершена ошибка. Мало того, из доклада Соловьева я сделал вывод, что он не способен найти эту ошибку, не говоря уже о том, чтобы ее исправить. Короче — нераскрытое убийство, что тут объяснять. Вчера вечером Соловьев написал постановление о приостановлении предварительного следствия. Такая вот история…
Прокурор вместе со стулом отодвинулся от стола, открыл ящик, чтобы вытащить сигарету, но передумал и раздраженно его захлопнул. Придвинувшись вплотную, посмотрел на исчерканную страницу перекидного календаря, насупился и без всякой надобности констатировал:
— Сегодня четвертое марта. Время вышло… — Подумал и попросил, опять переходя на «вы»: — Ну-ка, Владимир Николаевич, прочтите-ка мне статью сто девяносто седьмую.
Скаргин перевернул страницу.
— «После приостановления предварительного следствия следователь обязан принимать как непосредственно…»
— Остановись, — прервал прокурор и почти мягко сказал: — Это как раз то, что нужно. С сегодняшнего дня, Владимир Николаевич, эти слова и будут регламентировать все твои действия. «Непосредственно обязан» — так сказано в законе. В данном случае про тебя. Ну и сам понимаешь: проверка по приостановленному следствию — не само следствие. Не будет ни протоколов, ни повесток, ни вызовов в прокуратуру. Никаких процессуальных действий. Розыск убийцы — вот твоя задача. Единственное постановление, которого я буду ждать от тебя — постановление о возобновлении следствия. Продолжай…
— «… обязан принимать как непосредственно, так и через органы дознания меры к установлению лица, подлежащего привлечению в качестве обвиняемого».
— Вот-вот, — прокомментировал прокурор. — Соловьев приостановил следствие и поручил розыск органам дознания. А я даю поручение тебе. С сегодняшнего дня ты перестаешь быть фигурой процессуальной, а, возглавив группу работников уголовного розыска, будешь принимать эти самые «меры». Двух инспекторов, я думаю, пока хватит. По мере надобности докладывай и получишь дополнительную помощь. — Прокурор взялся за авторучку. — Есть у тебя кто-нибудь на примете?
— Инспектор Логвинов, — ответил Скаргин, — инспектор Сотниченко.
— Хорошо, пусть так, — согласился прокурор, записал фамилии в календарь и надел на ручку блестящий колпачок. — Я позвоню. А ты возьми дело в канцелярии, переговори с Соловьевым и приступай. Желаю успеха.
Скаргин спрятал в папку заключение, запер сейф и вышел в коридор.
В ярких лучах солнца, падающий сквозь открытое окно на лестницу, плясали пылинки. Прямоугольник света, изломанный ступенями, уходил круто вниз и почти доставал пола первого этажа. Скаргин медленно спустился, наблюдая, как его собственная тень, неестественно вытянутая и тоже изломанная, удлиняясь, рывками движется к границе освещенного пространства.
Пройдя мимо стеклянной перегородки, за которой, точно в аквариуме, сидел у пульта связи дежурный лейтенант, Скаргин направился в правое крыло здания, где помещался уголовный розыск.
В кабинете, кроме инспектора Логвинова, находились еще два парня. Один, лет двадцати пяти, тридцати, аккуратно подстриженный, в сером, отлично сшитом костюме и перекинутом через колено белом плаще, непринужденно откинувшись на спинку стула, периодически поправлял воротничок рубашки и искоса, с интересом поглядывал на инспектора. Другой — совсем еще мальчишка, с огромным шаром мелко вьющихся рыжих волос, — густо краснея, канючил:
— Я все понял. Честное слово, понял. Только в школу не сообщайте. У нас директрисса — зверь… Вот увидите, я никогда больше не буду! Вы же мне всю биографию перечеркнете…
Логвинов заметил вошедшего в кабинет Скаргина и встал.
— Продолжайте, — сказал Скаргин, прошел в глубь комнаты и уселся на свободный стул.
— Ну, теперь вы, Максимов, расскажите, где и за что вас задержали, — предложил Логвинов тому, что постарше.
Максимов сделал неопределенный жест:
— Чистая случайность. От нее, как говорится, никто не застрахован. — Он закинул ногу за ногу, поправил плащ. — По-моему, вы совершаете ошибку. И сами это понимаете, только не хотите признаться…
— Пожалуйста, по-существу, — попросил Логвинов.
— А по-существу ерунда какая-то. Брюки оказались мне малы, и я хотел их продать, только и всего. Не вижу в этом никакого криминала.
— Для этого существуют комиссионные магазины, — заметил инспектор.
— А комиссионный сбор?! — возразил Максимов. — Зачем же мне терять?
— И много бы вы потеряли на комиссии?
— А хоть и рубль, какое это имеет значение? Я решил продать — это мое законное право.
Максимов улыбнулся — происходящее его явно не беспокоило, пожалуй, даже забавляло — он чувствовал себя в полной безопасности.
— Хорошо, рассказывайте вы, — обратился Логвинов к рыжему который, в отличие от Максимова, воспринимал случившееся всерьез.
Он провел рукой по жестким, как проволока, волосам и, растягивая каждое слово, чуть гнусавя, заговорил:
— Ну что, ну шел я мимо кинотеатра «Прибой». Ну, хотел в кино смотаться, а фильм муровый. Ну, слышу, окликают меня. Смотрю — стоит этот, — он кивнул на Максимова. — Ну, спрашивает: «Что, юноша, джинсы нужны?» Ну, я говорю: «Нужны, конечно. Сколько стоят?» Он говорит: «Ты посмотри сначала, потом поговорим». Ну, отошли мы в сторонку, на аллею. Он вытащил джинсы. В пакете, фирменные. «Левис». Ну, только я хотел спросить, сколько, а тут милиционер подошел, взял обоих…
— Максимов так и не назвал цену? — спросил Логвинов.
— Нет. — Рыжий почесал висок. — Не успел. Посмотри, говорит, сначала.
— Интересно, а сколько бы вы за них заплатили? — спросил Скаргин.
Рыжий опустил голову, пробормотал еле слышно:
— Ну, двести отдал бы, может, больше.
— Двести рублей?
Рыжий кивнул, не поднимая глаз:
— «Левис», все-таки, фирма…
— Слушайте его больше! — подал голос Максимов и повернулся к Скаргину, как бы признав в нем старшего. — Извините, что я вмешиваюсь, но мне смешно слушать этого юношу. Простота, как говорится, хуже воровства… Я сейчас вам все объясню. Вчера вечером какой-то алкоголик — я его первый раз в жизни видел — предложил мне брюки за сто рублей. Я спросил, откуда они у него. Он сказал, что свои. Не буду же я проверять. Деньги у меня с собой были, я и купил — думал, подойдут. А дома примерил, а они малы, в поясе не сходятся, можете проверить. Я и решил продать. За те же деньги, разумеется. Но если этот ненормальный собирался отдать за них двести рублей — я-то при чем?! Его деньги — не мои, как говорится. Взял бы я свой стольник, а остальные вернул. Не сомневайтесь. Интеллигентному человеку чужих денег не надо.
Максимов явно врал, причем почти не скрывал это, во всяком случае не особенно старался. В худшем случае, он понимал, ему грозил штраф, которого он, безусловно, не боялся.
— Послушайте, — обратился Логвинов к рыжему. — Вы учитесь в школе. Откуда у вас деньги?