16 августа на пресс-конференции на своем ранчо президент Джонсон сказал: «Никогда в распоряжении Соединенных Штатов не было более умелых и мужественных солдат, чем те, которые в этот час служат во Вьетнаме». Солдаты во Вьетнаме более чем заслуживают похвалы президента, и ужасно, что цифры боевых потерь выросли с одного человека (в 1961 году) до 3036 с 1 января по 27 августа этого (то есть 1966) года: в течение четырех лет они поднимались медленно, затем за год и почти восемь месяцев – быстро и в общей сложности достигли 4470 человек.
Однако, возможно, будет полезно развеять иллюзию, которую, как мне известно, разделяют многие, – что все 300 000 американских военнослужащих во Вьетнаме якобы постоянно подвергаются опасности со стороны вьетконговцев и северовьетнамских партизан. Непосредственно в боевых действиях, по оценкам источников, уже долго находящихся во Вьетнаме, участвуют от 65 000 до 75 000 человек, представляющих все рода войск. Те же источники утверждают, что процент вовлеченных в боевые действия от общей численности солдат выше, чем во время Второй мировой войны.
Поскольку это не позиционная война, когда две противоборствующие армии пытаются взять под свой контроль те или иные территории, американские солдаты во Вьетнаме не контактируют с противником постоянно. На земле эта война состоит из вылазок патрулей, выслеживающих противника, засад, боев – если удается обнаружить отряды вьетконговцев или Северного Вьетнама. Опасность существует каждую минуту, как при смертельной игре в прятки. Бои в джунглях, наверное, ужаснее всего. «Шипы размером с карандаш, – вспоминал один солдат. – Никогда раньше не видел ничего подобного». Французы, когда сами вели войну во Вьетнаме, с ужасом называли ее «маленькой грязной войной». А в небе над Северным Вьетнамом свирепствует война, привычная в нашем чудовищном веке: с огнем зениток, ракетами и вражескими истребителями.
Большинство из 200 000 с лишним военнослужащих, которые не участвуют непосредственно в боевых действиях, разбросаны по всей стране, и они прекрасно понимают, что их в любой момент могут атаковать; но хорошие солдаты никогда не раздувают панику. В низинах их мучает жара, в прибрежной зоне – малярия, они живут в раздражающе неудобных палаточных лагерях и выполняют свою работу, бесконечную унылую армейскую работу: строят, таскают, охраняют, занимаются бумажной волокитой и выживают в условиях такой скуки, о которой командиры никогда не говорят, хотя это одно из тяжелейших испытаний войны. Мрачная, скучная жизнь в чужой стране.
Есть что-то очень милое и человечное в том, что каждый американец званием ниже полковника, которого я встречала, называл мне день, когда его вьетнамский год закончится. Мы летели на обычном армейском самолете, который курсирует между Сайгоном и большими городами центральной и северной частей Вьетнама. Парень, читавший рядом со мной вестерн в мягкой обложке, поднял взгляд и сказал:
– Это C-130, он немного безопаснее. – Он был фанатом авиации и хорошо разбирался в самолетах. – Мне осталось тут провести 72 дня, потом домой. Работаю на складе, в городе, куда мы летим. Легкая работа.
Славный молодой солдат, свободный от дурмана пропаганды.
Пропаганда страха очень мешает солдатам. Если поверить ей, приходится преодолевать не только напряжение реальной войны, но и изнурительное напряжение, приносимое ужасом. К тому же пропаганда – оскорбление для солдат (как и для вьетнамского народа). Внушая, что вьетконговцы угрожают всем и всегда, она принижает доблесть тех участников боевых действий, которые на самом деле подвергаются опасности. А искажая истинную картину тех трудностей, с которыми справляются солдаты, пропаганда преуменьшает стойкость вспомогательных войск перед лицом изнурительных ежедневных испытаний. Во Вьетнаме можно по-разному проявить себя героем, и самые разные люди с честью несут свой долг. Но это честь людей на настоящей войне, а не на информационной. Я не Джордж Оруэлл, да и в политике силы слабо разбираюсь, поэтому не могу понять, почему бы нам, внутри Вьетнама и за его пределами, не подойти к освещению войны с трезвостью и точностью, если мы действительно хотим ограничить ее разрушительные последствия и скорее положить ей конец.
Радостная пропаганда, с оптимизмом лгущая о том, как живут простые вьетнамцы, не способствует установлению безопасности во всем мире. Жизнь вьетнамцев она тоже не улучшает – только скрывает, как эта жизнь выглядит. Единственное, почему такую пыль в глаза стоит воспринимать всерьез, – она подрывает доверие простого народа и к американцам, и к вьетнамскому правительству. Доверие и лояльность завоевывают не пропагандой, а выполненными обещаниями и помощью. Если на смену пропаганде придет жесткая, но честная критика, она будет способствовать реальному улучшению условий жизни во Вьетнаме, а такое развитие событий было бы куда полезнее для скорейшего окончания войны, чем бомбы.
Пока же все это похоже на теннисный матч, где американское и южновьетнамское правительства вместо мяча перебрасываются заявлениями об успехах. Видимо, матч рассчитан на внешнюю аудиторию, поскольку нельзя, например, убедить 1027 беженцев, живущих в маленьком лагере без туалетов и с почти пересохшим колодцем, что «лагеря совершенствуются, растет число мест для отдыха, отдельное внимание уделяется образовательным потребностям молодежи». Если бы беженцы прочли правительственные брошюры, они были бы ошарашены. Мне особенно понравилась та, где рассказывалось о беженце, который якобы получил участок земли и воодушевляющую сумму в 3500 пиастров (7 фунтов стерлингов, менее 20 долларов) и на эти деньги построил дом с пятью комнатами; должно быть, во всем Южном Вьетнаме нет более обеспеченного жильем крестьянина.
Пропаганда любит рапортовать о «настоящей социальной революции», но эти слова могут произвести впечатление разве что на внешний мир, поскольку правительство Южного Вьетнама не смогло сделать даже крошечный шаг к «социальной революции» и наладить систему снабжения продовольствием. Студенты университетов, которые не получают никакой помощи от своего правительства и «страдают» (слова «голод» они избегают, потому что оно позорно для среднего класса), не хотят аплодировать реформам, о которых трубит радостная пропаганда.
– Помощь от АМР США идет по длинной трубе со множеством дыр, – сказал мне один замечательный вьетнамец. – Лишь несколько капель доходят до крестьян. – Да и до всех миллионов нуждающихся, несмотря на миллионы долларов и благие намерения.
Но пропаганда – это сеть, в которую попалось американское правительство. Мы поддерживаем для внешнего мира идею, что мы гости, практически слуги вьетнамского правительства, поэтому средства из фондов прямой помощи АМР США идут исключительно через вьетнамские министерства. Как заметил один католический священник, «если американцы хотят, чтобы люди получали рис, они должны раздавать его сами».
Конечно, есть не только слова, но и дела, вдохновленные американцами, но они скромны по сравнению с потоками пропаганды, денег и бюрократии. Тем не менее иногда пропаганде удается произвести впечатление: так, кажется, за пределами Вьетнама с энтузиазмом восприняли новости о недавних выборах[109]. Иностранная публика не замечает странностей: вьетнамская пресса заранее заявила, что 70-процентная явка избирателей будет триумфом. Через четыре часа после того, как около пяти миллионов человек якобы без принуждения пришли на более чем 5000 избирательных участков, власти объявили об удивительной явке – ровно 70 %; позже результат увеличился до 80 %. К тому же за пределами Вьетнама люди не понимают, какие уловки встроены в план новой конституции. И к сожалению, даже самая радостная пропаганда не обеспечит ни пищей, ни одеждой, ни укрытием бедных вьетнамцев, у которых никогда за 2000 лет не было свободно избранного правительства.
– Правительство игнорирует народ, – объяснил мне один вьетнамский журналист. – А народ игнорирует правительство.
Идеальная эпитафия для радостной пропаганды?
Я родом из старой Америки и с тоской вспоминаю тот день, когда президент сказал американскому народу: «Нам нечего бояться, кроме самого страха»[110]. Это не имело никакого отношения к пропаганде, это была правда, и если бы мы только понимали, насколько она сейчас актуальна. Хотелось бы знать, что по этому поводу думает Джордж Оруэлл, но мне самой кажется, что пропаганда – и есть признак страха. Нам стоит отдать всемирную монополию на пропаганду коммунистам, пусть они, а не мы, утонут в ней.
Постскриптум
Июнь 1987 года
Два года назад я прочитала великолепную книгу Барбары Такман «Ода политической глупости. От Трои до Вьетнама», в которой она описывает, как различные правители, древние и современные, словно динозавры, бредущие к битумному озеру, добровольно ввязывались в самоубийственные конфликты. Больше всего меня заинтересовала глава под названием «Америка изменяет себе во Вьетнаме». Я задумалась над выбором слов – возможно, лучше бы смысл передало выражение «позорит себя», ведь, на мой взгляд, главное во вьетнамской войне – не то, что Америка сделала с собой, а то, что она сотворила с вьетнамским народом. Впрочем, возможно, слова «изменяет себе» тоже передают этот смысл.
Я читала дальше и дошла до следующих слов: «Американцы, которые давно забыли о реалиях войны, теперь увидели и раненых, и лишившихся крова, и расплавленную плоть сгоревших детей, страдания которым причинили такие же, как они сами, люди. Когда даже Ladies’ Home Journal опубликовал фотографии жертв напалма, от надежды Макнотона „ничем не запятнать себя“ не осталось и следа»[111].
Имя Макнотона ничего мне не говорило. Видимо, этот человек занимал важный пост в американском правительстве[112]