Офисная документация всегда находилась в ужасном состоянии. Открываешь любую папку и из неё высыпается смятая кучка факсимильных сообщений. И всё. Я по почерку узнавал одного темнокожего штатного сотрудника, — почерк малого ребёнка. Иногда в папках лежали туристические брошюры или обёртки из-под еды. Сам шкаф для папок пребывал в кошмарном кавардаке, папки лежали не на своих местах, не по алфавиту, многие документы зачастую вовсе отсутствовали.
Работники спали прямо за столом. Они просто клали голову на стол и погружались в продолжительный здоровый сон. Одна женщина подкладывала под голову открытую Библию, возможно, полагая, что таким образом она погружается в глубокую молитву.
В туалете мыла и горячей воды не было. Чтобы добыть воду, нужно было нажать на кнопку над раковиной, которая выдавала трёхсекундный поток холодной воды, которого, конечно, никогда ни на что не хватало. Чтобы вымыть руки, нужно было подолгу держать кнопку нажатой. По-видимому, так же, как и считыватель ладони, это было вынужденной мерой; если бы вода подавалась из обычного крана, его бы никогда не закрывали.
Иногда в туалете были бумажные полотенца! Но чаще всего их не было. Некоторые приносили с собой в офис мыло в небольших пластиковых контейнерах и полотенце, и перед походом в туалет брали их с собой. Ума не приложу, что было причиной нехватки мыла и полотенец — завхоз ли экономил, или работники уносили их домой.
Некоторые юристы были белыми, но главным юрисконсультом была чёрная, которая, — это было само собой понятно, — занималаэто положениеиз расовых соображений. Рассказывали, что она может заснуть во время заседаний с судьями по урегулированию дел. Она не скупилась на похвалы чёрным юристам, но не могла толком запомнить имён белых юристов, — моего, в частности. Заодно она была связана с группой по гражданским правам, часто предъявлявшей иски городу по поводу расизма и дискриминации. Несмотря на акцент, по-моему, карибский, она не упускала случая напомнить нам, что она «чёрная американка», вне зависимости от того, что это означало.
Один адвокат, который, как я понял, был помесью доминиканского негра с латиносом, носил причёску «а-ля Боб Марли», — косички у него свисали до пояса. На его столе лежали романы про «чёрную власть», а сам он любил поговорить об огнестрельном оружии. Ногти у него были покрыты блеском, а под ними была грязь. Думаю, что такая комбинация была по крайней мере странная.
В мои должностные обязанности входили контакты с другими городскими управлениями. Обычно я осуществлял это по телефону. Одна из тех, с кем я контактировал, назову её Опал, была совершенно никчёмной работницей. По телефону казалось, что она нетрезвая, но, возможно, так казалось из-за её сильного, — вероятно, ямайского, — акцента. А, возможно, и то и другое. В любом случае понять её я не мог. Когда я звонил к ней по телефону, она отвечала «Таопа». И пока я не допёр, что так она говорила «Это Опал», времени прошло немало.
Её способность избегать выполнения любой просьбы, исходящей от меня, просто поражала. Как и многие чёрные, она всегда находилась в состоянии повышенной готовности отказать в том, что можно было бы истолковать как покушение на круг её обязанностей. «Та не моя работа», — это то, что я от неё обычно слышал.
Однако, я не мог не заметить, что когда ей звонила чёрная, то процесс шёл намного легче. «Эй, девочка, — начался разговор, а в конце: — Теперь-то в нормально, теперь нормально», хитрый смех, и, наверняка, выполненная просьба.
При возникновении малейшей трудности или препятствия чёрные сотрудники просто прекращали выполнять задание. Если они, к примеру, не находят названия улицы в компьютерной базе данных, они никогда не пробуют написать иначе, даже если введённое ими название содержит орфографическую ошибку. Если на другом конце провода не отвечают, задание считается выполненным. Перезвона ожидать не следует. Работа, которая, как ты думаешь, выполняется полным ходом, давно предана забвению. Когда, в конце концов, начинаешь разбираться, то в оправдание выдвигается любая глупость. Им и в голову не приходит, что у проблемы могут существовать другие способы решения.
Их можно, однако, заставить сделать что-то срочное. Но, иногда они могут решительно отказаться от выполнения просьбы, даже той, которая является частью их работы. «Йоу, мэн, посмотри на то», — сказал Зевс, указывая на стопки папок на своём столе, когда я обратился к нему с какой-то просьбой. «Теперь, что ты хочешь от меня, мэн?». В его кабинете висело единственное украшение: — скрюченный истощённый негритянский ребёнок, а рядом с ним стервятник. Заголовок гласил: «Я — человек». Я думаю, что я понимаю выбор Зевса. Его большая голова на щуплом теле чем-то смахивала на ребёнка на картине.
Негритянки норовят отфутболить тебя даже раньше, чем ты успеешь открыть рот. Я подходил к их столам и учтиво ждал пока они закончат болтать по телефону: «Да ты что! Да что ты, подруга!». Заметив меня, тщетно пытающегося привлечь их внимание, они тотчас мрачнели и окатывали меня негодованием: «Чего хотел?» или «У тебя проблемы?»
Эти люди знают, что у них нет причин волноваться по поводу любой жалобы, которую я мог бы направить вышестоящему начальству. Они знают, что их места им гарантированы. Кроме того, мне кажется, что у них поднимается настроение, когда белый человек расстраивается и злится. Ты на их территории, и они это знают. Любая возлагаемая на них работа выполняется ими крайне редко. Работа их никогда не интересует, и гордости за выполняемую работу они не испытывают. Дух захватывает от того, как мало их интересует то, что происходит в «белом» мире. Они не делают более того, чтобы отвязаться от проблемы. Просящий о чём-то белый — не более, чем назойливая муха, от которой надо отмахнуться.
Телефонные разговоры с чёрными и латиноамериканцами могут доходить до фантасмагорий. Как-то я позвонил в отделение агентства в одной из школ. Казалось бы, от школьного учреждения можно ожидать хотя бы того, что с тобой будут разговаривать внятно, соблюдая надлежащую грамматику, и будет хотя бы минимальное понимание предмета разговора.
После множественных звонков мне ответила негритянка. Когда я обратился с просьбой, она дала номер телефона. У меня имелся неудачный опыт, когда меня таким образом обманывали. Я спросил, зачем мне этот номер. «Не имею понятия», — сказала она. Я спросил что-то ещё. «Ничего не знаю», ответила она. «А вы можете найти кого-то, кто знает? — спросил я. «Подожди», — сказала она.
Я прождал 10 минут. После этого на линии возник женский голос с латиноамериканским акцентом и продиктовал мне тот же номер. Я сказал, что я считал, что их офис «второстепенный офис» нашего, но, по-моему, она просто не поняла что это значит. Затем она сказала, что не знакома с функциями офиса, в котором она сидела на телефоне: «Нам этого никто не говорил, сэр».
На этот звонок хотя бы ответили. Обычно по указанным номерам никуда нельзя было дозвониться. По ним можно было звонить и звонить, — тебе всё равно никто не отвечал. Иногда на том конце их просто сбрасывали или включался автоответчик. Если записанный голос негритянки желал тебе «хорошего дня», то в том, что тебе не перезвонят, можно быть уверенным.
Если чёрных часто трудно понять, то латиноамериканцы иногда вообще не говорят на английском. Я столкнулся с одним таким, работавшим водителем на полную ставку у какого-то мелкого чиновника агентства. Меня поражало как он может быть хорошим водителем, если он не в состоянии прочесть дорожные знаки, не говоря уже о том, как такой мелкой сошке, каким был его босс, достался личный шофёр! Один латиноамериканец, правда, говорил на некотором подобии английского языка, с поразительно сильным и мало понятным акцентом. Это был директор школы. По новостям в бедственном положении городских школ неизменно винят «белый расизм».
В таком месте, как мой офис, можно было бы ожидать, что белые должны относиться друг к другу, как два исследователя, вдруг встретившиеся в дебрях джунглей. Но, белых в офисе для установления чувства общности было крайне мало. Там работал юристперс, индус, китаец и ливанец. Все они были заняты работой, но, вероятно, как и я, были встревожены тем, что они наблюдали, однако, как и я, никогда не допускали расовых высказываний. Другие белые, видимо, имели собственную этническую идентификацию, как, например, то ли еврей, то ли итальянец, который сам им слегка симпатизировал, шептался с ними и всегда вставал на их защиту. А другим белым хотелось заработать очки перед чёрной уличной шпаной. Одна белая женщина показывала свою фотографию с выпускного вечера каких-то негров. Ещё один был женат на латиноамериканке.
Что касается обычных, «неэтнических» белых, типа меня, то во всём офисе таких была ещё парочка. Но, о той ситуации, в которой мы оказались, ни один из нас никогда не заговаривал. Это было слишком опасно. Белые, работавшие в других местах, говорили о нашем офисе «Там просто сумасшедшие», но расового вопроса никогда не поднимали. С белыми было намного легче общаться, на них можно было, как правило, рассчитывать, что они выполнят свою работу, но никогда я не видел малейшего намёка на сострадание, не говоря уже о солидарности.
Чёрные, разумеется, друг другу были братьями и сёстрами, хотя в офисе были расцветки кожи всех рас. Многие из работников были неустановленного расового происхождения. Расового напряжения между латиносами и неграми я не замечал. Их объединяла буро-чёрная солидарность против белых.
Я продержался год. Это был ад, и к нему я не был готов. Для свежего выпускника юридического института это было далеко не то, к чему он с таким рвением готовился все годы учёбы. Я работал в пунктах продажи фастфуда на Среднем Западе, которые были более профессиональными, чем эта юридическая контора. На этой работе я узнал, что большего врага, чем белый человек, на свете не бывает. Давление, которое я испытывал на рабочем месте, выжало из меня не одно ведро пота.
Руководство ничего не собирались исправлять. Видимо, поняв всю бесполезность, они решили не обращать внимания на выходки «меньшинств», так что, жаловаться было бессмысленно. Если кого-то и могли обвинить в некомпетентности, то только юристов, но не обслуживающих работников.